Между тем, на перроне и в тамбуре вагона начался разговор на повышенных тонах, да такой, что я из своего купе услышал. Из любопытства накинул шинель и двинул к месту перепалки. С нашей стороны в ней участвовал Деканозов, которого подпирали Судоплатов и Панкратов, а с немецкой какой-то высокий, выбритый до синевы господин в шляпе и чёрном гражданском пальто, за которым выстроились немецкие пограничники. — Что случилось? — шёпотом спросил я у начальника нашей охраны. — Хотят, чтоб мы из наших вагонов вышли и в немецкие пересели, — также тихо ответил мне Слава. — Хрен им по всей морде! — Точно! Нам только прослушки не хватало! — показал свою техническую подкованность Панкратов. Немец что-то жёстко прокаркал по-своему, наш переводчик перевёл его слова, предупредив, что в связи с тем, что железная дорога после войны ещё полностью не восстановлена, перевод наших вагонов на узкую европейскую колею может задержаться по нашей же вине. — Мы не несём ответственности за плохую работу ваших путей сообщения! — резко ответил Деканозов. — И мы готовы ждать. А вот готова ли ждать принимающая сторона — большой вопрос! Немец, не добившись своего, отступил. Тем не менее, к помехам нашему сну, кроме храпа Чкалова, прибавились стук и звон, подвижки состава на протяжении почти всей ночи. В общем, отмстили нам за несговорчивость. Тем не менее на перрон вокзала Александерплац в центре Берлина наш поезд прибыл по расписанию в 11 часов дня 4 марта 1940 года. Значение, которое придавали немцы советско-германским отношениям, они постарались подчеркнуть включением в состав встречающей делегации оркестра, взвода почётного караула и самого Риббентропа, что было жестом особого политического внимания. Как и то, что пару министру иностранных дел Рейха составил Рудольф Гесс, министр без министерства, официально объявленный Гитлером своим вторым преемником после Геринга. — Положим, с Риббентропом и Деканозовым немцы явно перебирают, — шутливо ткнул меня кулаком в бок, стоящий прямо у меня за спиной Панкратов, — А вот с тобой и Гессом — в самую точку! Вот зараза! Сравнил! Меня!! С каким то фашистским упырём!!! И ведь не пошлёшь от души — официальная церемония! Приветственные речи, гимны играют. Немецкий оркестр исполняет «Интернационал» — чудеса! По дороге в наше торгпредство, сидя в «Туре»-лимузине, я записал и передал ни на шаг не отходившему от меня Панкратову текст советского гимна, каким я его помнил с детства. — Вот такой гимн должен быть у СССР! «Интернационал» устарел и не соответствует политике нашей партии большевиков, курсу на концентрацию социализма! — Ну ты, товарищ генерал-полковник, даёшь! — прочитав, спрятал лист с текстом во внутренний карман шинели Панкратов. — Хотя, чему я удивляюсь… В тот же день, едва наша делегация успела устроиться в торгпредстве, мы сразу приступили к работе. По регламенту, на три часа дня был назначен торжественный приём, на который были приглашены представители германского правительства из интересующих нас министерств, а также «воротилы бизнеса», хозяева различных, не только ведущих, немецких фирм. Целью мероприятия было дать всем перезнакомиться, создав, по возможности, непринуждённую обстановку. Не могу сказать, что это получилось. Да, было сказано немало хороших слов о дружбе между нашими народами, сотрудничестве и взаимной выгоде. Поминали времена Бисмарка и самого железного канцлера. Поднимали тосты. Но порой такое проскакивало, что ни о какой искренней дружбе и вспоминать было неудобно. К примеру, заместитель Геринга генерал-полковник Мильх, выслушав Яковлева о нашей заинтересованности в совместной работе с германской авиапромышленностью, принялся её нахваливать, набивая, видимо цену, и заявил: — Наше самолётостроение даёт Рейху по 25 машин в день, но это не предел. В случае нападения с востока мы готовы дать по 70 машин в день в течение первого месяца войны! Яковлев замялся, не зная, как корректно ответить, чтоб не подумали, что мы готовимся с немцами воевать. Я тоже стоял рядом и пришёл на выручку своему подчинённому. — Рад слышать, что если между нами и возникнут некоторые недоразумения, то они очень быстро закончатся, — сказал я с улыбкой. — Ведь по рассчётам нашего Генштаба, основанном на двухлетнем опыте современной войны, в случае нападения с запада мы намерены сбивать по 350 машин в день! Глаза Мильха округлились, а Чкалов, всюду ходивший с Яковлевым на пару, отвернулся и закашлялся в кулак, чтобы скрыть усмешку. — Так поднимем же бокалы за то, чтоб между нами не возникло досадных недоразумений! — закончил я свою мысль тостом. Мы осушили бокалы. Уж не знаю, поверил ли мне Мильх или нет, но впечатление моё заявления явно произвело. Хоть я и взял эту цифру «с потолка», просто умножив приведённую генерал-полковником в пять раз. Разумеется, никакими расчётами нашего Генштаба по этому вопросу я не располагал. Эпизод 5 О сколько нам открытий чудных<br>Готовят просвещенья дух<br>И опыт, сын ошибок трудных,<br>И гений, парадоксов друг,<br>И случай, бог изобретатель… Спустя три недели работы в Германии это стихотворение Пушкина не выходило у меня из головы. Ё-моё, разве я мог подумать, что двигая вперёд СССР, заставлю соседей реагировать на это ТАК! Во-первых, в моей «танковой» сфере, совершив с Кошкиным вояж по немецким заводам, мы убедились, что все они, как один, в марте 1940 года выпускают единственную модель — панцерфир. Причём, машины сборки различных фирм идентичны, не отличаются по конструкции даже в мелких деталях. Не имеет значения, из какого цеха выкатили танк, будь то «Крупп» или «МАН», «Рейнметалл» или «Алкетт», их при желании можно разобрать, перемешать детали и собрать заново. Сами танки, впрочем, не особо отличались от нашего «польского» трофея. Тот же мотор в 300 лошадей, та же 24-калиберная 75-миллиметровая пушка, только лобовая броня, бывшая на старой машине двухслойной, из основного 30-миллиметрового бронелиста и экрана такой же толщины, стала монолитной 60-миллиметровой. Объёмы выпуска, даже по нашим, советским меркам, внушали уважение. По 300 машин в месяц! Конечно, приняв, равняясь на Т-26М, один единственный тип танка, да при широкой унификации и кооперации, немцам удалось и цену снизить. Это было… тревожно. Получалось, что у них может оказаться много больше танковых дивизий в 41-м году, чем я ожидал. Ещё более неприятный сюрприз ожидал меня в оккупированной Чехословакии. В моём «эталонном» мире немцы приняли на вооружение чешские танки практически без изменений, но здесь и сейчас, когда панцердрай «не взлетел», им понадобилось шасси для Штугов. Поэтому «Хетцер» «эталонного мира» родился на пять лет раньше под именем Штуг 38(т). Отличие было в короткой 24-калиберной танковой пушке, но 60-мм наклонная лобовая броня присутствовала! Кроме штурмовой самоходки, сдвинув форсированный 175-сильный движок вперёд а боевое отделение назад, чехи для немцев на этом же шасси выпускали самоходки с 75-мм польскими, то бишь французскими 75-миллиметровыми пушками, 105-мм немецкими гаубицами образца 16 года, а также 150-мм пехотными орудиями, бывшие полными аналогами наших СУ-5 на шасси Т-26М! А ещё — БТР на 8 десантников, вооружённый одним съёмным МГ, но забронированный со стороны лба также, как Штуг. Приходилось признать, что хоть немцы и считали в душе нас унтерменшами, но опытом советским пользоваться не брезговали. Вдобавок, заявив, что демонстрация старья, уже поставленного в серийное производство нашу делегацию не удовлетворяет, я потребовал показать нам опытные танки. Немцы, помявшись, согласились нам устроить экскурсию на испытательный полигон Куммерсдорф. Не скажу, что сперва то, что я там увидел, меня потрясло. Четыре образца «тяжёлых танков» фирм Хеншель, Крупп, Рейнметалл и Даймлер-Бенц были воплощением идеи о круговом 60-миллиметровом бронировании. Они отличались другим корпусом, более грузоподъёмной ходовой частью, но все были оснащены прежним 300-сильным двигателем, что, при возросшем весе, не могло положительно сказаться на подвижности. Башен ни на едином шасси не было, их заменяли грузы-имитаторы. В общем, эти «недотигры» у меня, имевшего представление о «тиграх» настоящих, душевного трепета не вызвали. Однако, чего-то тут, характерного для немецкого танкостроения, не хватало, да и знаменитой фамилии не прозвучало. — А где танк с электротрансимссией? — спросил я наугад. — Где машина господина Порше? Офицеры полигона как воды в рот набрали, не зная как, или вовсе не решаясь отвечать. Почувствовав, что угадал, нащупал что-то интересное, я уже жёстче потребовал показать нам и эту машину. Всё оказалось далеко не просто и разрешения непосредственно из Имперского министерства вооружений пришлось ждать полтора часа. — Ёперный театр! — вырвалось у меня, когда распахнулись ворота ангара. — Was? — тут же переспросил у переводчика наш немецкий «гид» инженер-полковник Эссер, чтобы узнать мою реакцию. — Маус!!! — отреагировал я первый. — General Colonel Ljubimow nannte diesen Panzer «Maus» — вслед за мной пояснил сопровождающий нас от посольства товарищ Светлов. — Weil er sich in diesem Loch in Verletzung des Vertrages versteckt. (Генерал-полковник Любимов назвал танк «мышью». Потому, что он прячется в этой норе в нарушение договора.) — «Maus!» — рассмеялся Эссер. — Sehr lustig! (Очень смешно!) Я однако, веселья оберста не разделял. Передо мной стоял прототип сверхтяжёлого танка, размерами не уступавший своему более позднему варианту из «эталонного» мира. Внешне — да, отличия были существенные. Какая-то помесь «Фердинанда» с «Мышом», с вертикальным бронированием, соединением бронеплит лба и бортов на сварке «в шип». На глаз, в борту было миллиметров 170–180, а во лбу все 200. Широченные гусеницы, прикрытые бортовой бронёй, узкое днище и развитые надгусеничные ниши. Конструкция лба — «фердинандовская», со скосами, вместо одной лобовой детали у «оригинала». С силовой установкой я угадал. 1000-сильный авиадвигатель Даймлер-Бенц вращал генератор, дающий ток на четыре тяговых электродвигателя, практически также, как мы сделали в своё время на «Марксе». Но в отличие от нашего СТТ на этой машине моторное отделение было расположено тоже «по-фердинандовски», между отделением управления, в котором кроме водителя сидел стрелок-радист с одним пулемётом МГ, и боевым. Башня с вооружением отсутствовала, заменённая эквивалентным грузом. Оберст Эссер похвастался, что вес машины 200 тонн. Но при этом её можно перевозить по железной дороге на специальном транспортёре. Разделив в уме одно на другое, я получил всего 5 лошадиных сил на тонну веса. Не слишком-то много. За первым прототипом обнаружился второй. И вот на нём-то башня, вернее, боевая рубка, была. С огромной амбразурой под орудие, которое, видимо, ещё не успели установить. На мой вопрос о целевом назначении этих машин Эссер ответил, что ни один форт линии «Мажино» не устоит перед обстрелом прямой наводкой из Штуга, вооружённого 17-сантиметровым орудием. В ответ я вежливо пожелал оберсту успехов, хотя очевидно было, что в надвигающихся весенних боях в Европе, если эти танки и примут участие, то в количестве считанных единиц. Получить бронекорпус «Мыша» для пробного обстрела было бы чрезвычайно интересно. Но в данном случае наши намерения были бы абсолютно очевидны, что не могло способствовать укреплению советско-германской дружбы и сотрудничества. Пришлось ограничиться тем, что включить в пакет наших заказов ещё и электротрансмиссию «Мауса», но, ради экономии, без бензомотора. Ходовую копию для выяснения параметров подвижности, используя детали сверхтяжёлых тракторов и танков, нам построить не составит большого труда. Я, было, уже собирался покинуть немецкий полигон, но тут инженер-оберст Эссер улыбаясь во все 32 зуба, что то начал говорить, подавая мне какую-то книгу. Подарить что ли хочет? Ну, не знаю, как товарищи посмотрят на то, что я от немцев подарки принимаю… И отказать, вроде как, неудобно. Ведь это уже второй подобный приступ у Эссера, при первой встрече он речугу с комплиментами в мою честь закатил чуть ли не на 20 минут. Особенно, зараза, за то хвалил, что я к созданию Т-26 руку приложил, похвалившись при этом, что бравые немецкие добровольцы захватили их в Испании во множестве. Именно благодаря им, здесь я не очень понял, добровольцам или танкам, германские конструкторы и создали лучшие в мире машины, которые стоят на вооружении вермахта. Вот так! Ни больше и не меньше. В общем, спасибо вам, хер Любимов от всех панцерваффе! После такого комплимента мне перед нашими уже неудобно, а тут Эссер опять с подарками лезет. — Инженер-полковник говорит, что на полигоне Куммерсдорф ещё не бывали представители иностранного государства вашего ранга, сделавшие столь много в танкостроении, и просит, в память о вашем приезде сделать запись в книге почётных посетителей, — перевёл Светлов. — Фух… — выдохнул я с облегчением от того, что, как мне показалось, отделался легко. — Давайте сюда книгу! Эссер, по моим жестам, понял всё без переводчика и, раскрыв книгу, положил её на стол, на котором уже был приготовлен письменный прибор. Ёпрст! Как бы тут кляксу не поставить! Я здесь обитая десять лет уже, конечно, навострился с пером и чернильницей обращаться, но как известно, косяки вылезают в самый неподходящий момент. Размышляя так про себя, я обратил внимание на последнюю запись и, не поверив своим глазам, спросил: — Что здесь написано? — «Германия будет иметь лучшие в мире танки! Адольф Гитлер», — прочитал, выглянув у меня из-за плеча Светлов. — А выше, товарищ генерал-полковник, канцлер Бисмарк запись сделал! — с восхищением от того, что наш, советский генерал и инженер вдруг оказался в такой тёплой кампании, добавил переводчик. А вот генерал-полковнику Любимову не до восторгов. Тошно ему до отвращения. Хочется написать, чтоб автор предшествующего автографа сдох побыстрее, да нельзя! Надо изобразить что то такое… политкорректное, как сказали б в конце 20-го века. Стою, наклонившись над столом в дурацкой позе уже минуты три, а в голову ничего нейтрального, и даже близко к тому, не лезет. «Горите синим пламенем!» — лучший вариант. По крайней мере, без матюков! — Светлов, помогай, — говорю тихо, — подскажи что-нибудь. — Выразите им благодарность и восхищение их танками, что ли, — пожал плечами посольский. — Иди ты, знаешь куда?! — тихо, но с чувством послал я переводчика, поняв, что он мне в этом деле не помощник. Идите, идите… Куда? Без разницы, главное, чтоб поняли, куда ходить не стоит…Так и запишем: «Чтобы быть непобедимыми, у германских танков должна отсутствовать возможность движения на восток.Генерал-полковник Любимов.» Разобравшись с панцерами и штугами, в остальном, в том, что касалось автомобильной техники, полугусеничных тягачей и БТР, я не увидел в Германии ничего для себя нового, за исключением единственной машины. Это был Sd.Kfz. 9, который мы называли Тр(транспортёр)-9 с установленной на его грузовой платформе шестиствольной 20-миллиметровой зениткой, огневой производительностью в 6000 выстрелов в минуту. Причём, в отличие от отечественных дизель-гатлингов, автоматика пушки приводилась в действие лёгким и мощным электродвигателем фирмы «Сименс», питающимся от подключаемого к основному мотору тягача генератора. Минусом было отсутствие водяного охлаждения блока стволов. Основной способ ведения огня — с места. Но можно было стрелять и на ходу, хотя подвижность при этом сильно снижалась. В итоге, мы предварительно отправили в посольство заказ на две машины каждой модели и на комплекты станков на все наши танковые, Пермский и Запорожский авиамоторные, заводы для выпуска планетарных механизмов, которые широко применялись в немецких танках и самоходках и в виде ПМП и в виде коробок передач. Хоть так осложнить им расширение выпуска бронетехники. А нам расшить узкие места с редукторами, нарастить выпуск авиадвигателей, да перевести БТТ с фрикционных на планетарные МП — пригодится. Отдельно купили образец и лицензию на 5-скоростную КПП Штуг 38(т) с предварительным выбором передач, из которой я надеялся сотворить БКП нового перспективного танка. Кроме нас, танкистов, гатлинги калибра 20 и 37 миллиметров, кроме всего прочего, присмотрели себе моряки. Это тоже были электропушки жидкостного охлаждения блоков с близкими к нашим огневыми характеристиками, но вот сами установки были чрезвычайно интересными. Во-первых, они были стабилизированы. Во-вторых, 37-миллиметровые, оснащены СУО. В-третьих, в них было обеспечено непрерывное ленточное питание. Подбашенное отделение, промежуточный снарядный погреб, имело вращающийся, независимо от артустановки, полик и площадки под два передвижных ленточных бункера-ящика. По мере расхода боеприпасов из одного из них, к хвосту ленты вручную патроном стыковалось первое звено второго бункера. Пустой ящик, тем временем, удалялся из подбашенного отделения и спускался в основной погреб, а вместо него ставился другой. Бункера 20-миллиметровок имели ёмкость 500 патронов, а 37-миллиметровок — 150. Вице-адмирал Галлер, начальник «морской группы», вообще принёс в клювике такое, из-за чего я долго чесал у себя в голове. Пушки, броня, стабилизированные установки, подводные лодки, электроторпеды с магнитными взрывателями и магнитные мины, приборы управления артогнём и торпедной стрельбой, оптика, радиостанции, затребованные Галлером — этим меня было не удивить. Но вот то, что в Рейхсмарине оказались авианосцы — это был шок. Я, как сухопутчик, не интересовался флотом Германии, поскольку в войне с нами он был силой второстепенной, а между тем, впечатлившись расстрелом Эль-Ферроля, основательные немцы сразу же «пробили» себе «учебный» авианосец. Пусть это был всего лишь торговый пароход с установленной на нём сплошной полётной палубой, но до начала войны они смогли провести на нём множество опытов и сделать кое-какие выводы. Например, отказались от катапульт, в качестве единственного способа подъёма самолётов, и истребителя Bf 109 из-за узкой колеи шасси, делавшей опасными взлёт и посадку с качающейся палубы. И в полётах над морем, по мнению немцев, обязательно в составе экипажа должен быть штурман. «Штука» в морском исполнении такими недостатками не страдала, но, во первых, 500 кг бомб немцам показалось мало, а во-вторых, они приняли во внимание шести- и трёхствольные автоматы, посчитав, что либо пикировщикам придётся бросать бомбы с большой высоты, либо надо сильно поднять их скоростные и маневренные качества, чтобы избежать вражеского зенитного огня. Плодом этих выкладок стал Ме 109Z, церштёрер или цвиллинг, двухфюзеляжный двухместный истребитель-бомбардировщик, спарка двух Ме 109Т, соединённых перемычками общего центроплана и стабилизатора с немного изменённым крылом увеличенной, по сравнению с основной модификацией Ме 109Е, площади. Ног шасси осталось у каждой половинки лишь по одной, зато, за счёт переноса на середину фюзеляжей основных креплений при прежних размерах ниш в крыле, удлинённых и усиленных. Ширина колеи теперь была достаточная, а возросший установочный угол облегчал взлёт. Благодаря этому Ме 109Z мог нести одну авиаторпеду, одну 500-килограммовую или три 250-килограммовых бомбы на держателях под общим центропланом. И при этом, он сохранил все качества истребителя, даже при усиленном стрелковом вооружении, за исключением чуть меньшей скорости крена! Мог быть и пикировщиком, и торпедоносцем, и разведчиком и перехватчиком! Авиагруппы немецких авианосцев становились однородными со всеми вытекающими положительными моментами. Да, авианосцев! Немцы и без того, из за действий «Ворошилова» в паре с «Фрунзе» во время войны в Испании форсировали их постройку, а после вояжа Кожанова по Атлантике — и подавно! В результате Галлер 10 марта поучаствовал в торжествах по поводу введения в строй авианосца «Цеппелин» с 48-ю церштёрерами на борту. Его систершип «Штрассер» немцы намеревались ввести в состав флота в мае. В июне — «крейсерский авианосец Лютцов» с 24-мя церштёрерами, который летом 39-го стали достраивать в таком виде, используя корпус тяжёлого крейсера. Спустя ещё два месяца — его брата «Зейдлица». Редер явно хотел заполучить соединение, подобное экспедиционной эскадре Кожанова! При таком раскладе, рейд «Бисмарка», случившийся в «эталонном мире» в мае 1941 года вполне может превратиться в генеральное, причём, авианосное сражение между Германским и Британским флотами. И, учитывая то, что англичане располагают лишь «Си-Гладиаторами» и «Авоськами», я бы поставил на немцев! Да, пусть Рейхсмарине на данный момент имеет лишь «настоящий» «Цеппелин». Но, кроме него, шесть «вспомогательных» авианосцев из торговых судов. Четыре из них, «Эльба» и «Рейн», «Яде» и «Одер» «в девичестве» были пассажирскими лайнерами «Европа», «Бремен», «Гнейзенау» и «Потсдам», имеющими ход в 21–27,5 узлов. Ещё два из сухогрузов типа «Ганза», имеющих 16,5-узловый ход. Всего чуть больше двухсот палубных самолётов, тренирующихся в Балтийском море. Стоит прикинуть, как может закончиться для Ройял Марине «Везерюбунг»! Вполне понятно, что мне захотелось познакомиться с Ме 109Z поближе и ради этого пришлось связаться с нашими авиаторами Яковлевым и Чкаловым, двигателистами Микулиным и Климовым, «гастролировавшими» по немецким авиазаводам. А у тех своих открытий пусть не на вагон, но на маленькую тележку накопилось. Ещё на предварительной стадии я определил, исходя из «послезнания», круг моделей самолётов, который нас интересует. Это был, во-первых, истребитель Ме-109. Причём я сразу настропалил «разведчиков», что модель 109Е нас не интересует. Припомнил, что в «эталонном» мире его тоже купили, но в 41-м году оказалось, что немцы летают на более продвинутых модификациях. Авиаторы должны были добиться, чтобы им показали «мессер» с улучшенной аэродинамикой и более мощным двигателем. Насчёт последнего, ДБ-601, стоявшего на модели Е, мы имели кое-какие сведения ещё с Испании и теперь нам нужен был мотор с повышенной степенью сжатия, работающий на бензине с большим октановым числом. Мессершмитт явно не хотел делиться с нами своими последними разработками, но наша делегация надавила на присутствующего здесь же представителя рейхсминистра авиации, ткнув его носом в советско-германское соглашение, в котором немцы «подписались» абсолютно на всё. В итоге нашим показали отдельно «ферзух» с улучшенной аэродинамикой и старым мотором 601А и отдельно — улучшенный двигатель с гидромуфтой привода наддува, степенью сжатия 7–7,2 и взлётной мощностью в 1300 лошадиных сил, весивший 650 килограмм. Чкалов «подлетнул» и на «ферзухе» и на Ме-109Е, отметив, что первый немного получше, а в целом, оба хороши. В результате в торгпредство полетел запрос на четыре «ферзуха», но уже с новыми мощными моторами. Ме 110, который Вилли Мессершмитт всячески нахваливал, наши брать, как было заранее между нами договорено, не стали, но тоже облетали. Присмотрели вместо него «авианосный» 109Z. С Юнкерсом и Хейнкелем проблем не возникло, там наш «пакет заказов» пополнился машинами Ю-87 вариантов В и С, Ю-88А и Хе-111Н с двигателями ЮМО-211 в 1200 лошадиных сил на взлётном режиме. А вот на фирме «Фокке-Вульф» случился затык. ФВ-190 нам отказались показывать несмотря ни на что. Пришлось мне жаловаться в Москву и там, не долго думая, просто приостановили все поставки до того момента, как немцы в полной мере не начнут выполнять соглашение, о чём Деканозов в тот же день проинформировал МИД Германии. Не в положении Гитлера было втягиваться в конфликт, поскольку никелевые рудники Печенги с начала войны с Антантой оставались для него единственным источником этого ценного и дефицитного ресурса. Тем более, что во время финской «революции» немцы «подъели» последние накопленные загодя запасы и сейчас их металлургия питалась, фактически, «с борта» пароходов, доставлявших руду в немецкие порты. «Сломались» немцы через три дня, выкатив на показ ФВ-190 «ферзух» с мотором воздушного охлаждения БМВ-139 и предсерийный ФВ-190В-0 с… дизелем ЮМО-208! Последний отличался от прототипа сдвинутой назад кабиной, увеличенным размахом крыла, дополнительной хвостовой секцией фюзеляжа и, конечно же, мотором, дававшим на взлёте 1500 лошадиных сил при собственном весе в тонну и всё ещё сохранявшим 1200 сил на высоте в 12 километров. Вариант «В» явно был заточен как высотный перехватчик и у меня не было никаких сомнений, что своим появлением на свет он обязан нашим БОКам, работавшим осенью над Финляндией. Для их перехвата вооружения из пары 13-мм крупняков и двух пулемётов 7,92-мм калибра хватало. На «В-0» Чкалову полетать разрешили, а вот насчёт «ферзуха» Курт Танк, генеральный конструктор, отказал, сославшись на ненадёжный опасный мотор, подверженный перегреву. Авиаторы пожаловались мне и, получив ЦУ, прощупали вопрос установки мотора 1550-сильного БМВ-801 на «ферзух» специально для СССР. И этих тварей по паре в наш «пакет», два «высотника» плюс пару обычных истребителей с БМВ-801. Зацепившись за ЮМО-208, который, несмотря на 300 килограмм больший вес, имея всего шесть цилиндров 130х2х160, оказался мощнее нашего московского 1400-сильного дизеля с восьмью «котлами» 130х2х97, Микулин стал «крутить» фирму «Юнкерс» и нарыл такого… Конечно, мы изначально настраивались выудить всё, что немцы достигли в плане авиадизелей, но того, что они столь далеко продвинутся, не ожидали. Судя по тому, что на «Юнкерсе» обнаружились образцы «наших» моторов итальянского и шведского производства, пусть обычные автомобильные и танковые, немцы, получая сведения о русских успехах в авиации, заочно соревновались именно с нами и достигли замечательных успехов. Видимо, арийская гордость не позволила им «обезьянничать» напрямую, приняв «русскую» схему, но в конструкции «немецких чемоданов» с двумя коленчатыми валами то и дело проскакивали наши принципиальные решения. Вот, скажем ЮМО 207, шестицилиндровый, размерностью 110х2х160. Познакомившись с ним, Микулин прямо сказал, что немцы просто взяли планку чуть-чуть больше, чем на моторах Чаромского, каждый цилиндр у которого был 100х2х75. При этом, наш мотор АЧ-100-6, стоящий на И-18, всё-таки, имел 12 цилиндров и максимальную мощность 1050 лошадиных сил при весе в 550 килограмм. А «немец» ЮМО 207, имея всего шесть котлов, на взлёте выдавал 1200 лошадиных сил, правда, весил тоже немало — 800 килограмм. И всё за счёт оптимизации внутрицилиндровых процессов, совершенствования конструкции поршней и всего КШМ, повышения средней скорости поршня, достигшей у немцев 16 м/с и оборотов. Для сравнения, на наших моторах с чугунными поршнями средняя скорость поршня держалась в районе 10 и только на варианте АЧ-100-6А, с алюминиевыми, выросла до 12–13 м\с. А что сказать про мотор ЮМО-217, который, идейно, копировал наш АМ-37? Это была спарка двух «чемоданов», объединившая в одном блоке четыре коленвала и 12 цилиндров. Этот авиадизель, благодаря более лёгкому, по отношению к рабочему объёму двигателя блоку, общим агрегатам наддува и питания топливом, развивал на взлёте уже 2500 лошадиных сил, а весил относительно варианта «моно», на четверть меньше, всего 1200 килограмм, перевалив планку в 2 л.с. на 1 кило веса. А вариант 227 по схеме «дельтик», выдававший с теми же удельными показателями уже 3600 лошадиных сил? А 5000-сильный 237, выполненный в виде «кубика» из четырёх блоков? Это, скажу я вам, очень, очень впечатляло и заставляло задуматься! Даже несмотря на то, что эти моторы имели ресурс не более 100 часов и стоили дорого. Даже очень дорого, судя по цене, выведанной Микулиным. Чтобы как-то улучшить показатели, пусть не по цене, так хоть по ресурсу, на фирме «Юнкерс» перешли на мотор ЮМО 208 с 130-миллиметровым диаметром цилиндра при том же ходе поршня, перенеся на него все наработки по предшественнику, но немного снизив степень форсирования не потеряв в мощности за счёт увеличения рабочего объёма. В настоящий момент «в наличии» имелись, собственно, 208 и 218-спарка, дававшая на взлёте 3000 коней при весе 1550 килограмм. Остальные варианты, включая «десятитысячник» — звезду 248 из шести блоков, имевших один общий и шесть периферийных коленчатых валов, к счастью для нас, существовали только на бумаге. Зато турбореактивных ЮМО не нашлось вовсе ни в каком виде. Несмотря на всю мою настойчивость, немцы, в отчаянии, повторяли, что при всём желании не могут дать того, чем не располагают. Это как же? Разведка докладывала, что реактивный самолёт летал у них ещё в прошлом году! Впрочем, глядя на размах работ по дизелям у Юнкерса, я подумал, что если где-то что-то прибавилось, то только за счёт чего-нибудь другого. И этим «другим» ТРД вполне могли оказаться. Материальные и интеллектуальные ресурсы-то не резиновые! Пришлось направить свои стопы к Хейнкелю, поскольку про то, что первый ТРД три немца собрали в гараже(очень примечательный факт, глубоко врезавшийся в память) и подались с ним именно на эту фирму, я знал из «эталонной» истории. Предоставленный нам там для ознакомления HeS-3 не вызвал у нас помыслов о нашей славянской ущербности по сравнению с немцами, поскольку имел весьма и весьма скромные характеристики. Сами хозяева тоже не считали его чем-то выдающимся, однако отмечая, что сам принцип ТРД имеет громадные перспективы. Купить уже готовый экземпляр этого мотора, состоящего, всего лишь, из центробежного компрессора и центростремительной турбины, можно было, без проблем и за соответствующие деньги, хоть сейчас. Другой подобный мотор, но с осевыми компрессорами и турбиной, по наводке нашей разведки, судя по всему, окопавшейся прямо под столом у Геринга, мы обнаружили на фирме БМВ, куда заезжали за 801-й «звездой». Увы, это был нерабочий полуфабрикат, который даже на стенде отказывался функционировать стабильно, грозя, того и гляди, устроить пожар. Там же обнаружились прототипы турбовинтового и туброкомпрессорного моторов. Последний из них, тоже не рабочий, ушатанный на испытаниях и фактически списанный в утиль, мы попросили не выбрасывать, высказав заинтересованность в его приобретении. Санкцию на прочие моторы БМВ, ТРД и ТВД, опять пришлось ждать из министерства авиации, но и этот вопрос, к нашему глубокому удовлетворению, был улажен. Конечно, Яковлев с Чкаловым потребовали представить все самолёты, на которых были установлены заинтересовавшие нас дизельные и реактивные двигатели и, среди гражданских машин, тяжёлых летающих лодок, оснащённых моторами с повышенным ресурсом и сниженными показателями, откопали уже не опытный, а предсерийный Хе-177А-0, двухмоторный (2 ЮМО-218) дальний пикирующий бомбардировщик, полный (возможно, даже лучший) аналог нашего Ту-2. Это был последний самолёт, запрошенный нами, продать который немцы, в отличие от прочей авиатехники, соглашались лишь в единственном числе. Конечно, кроме самолётов «в сборе», мы наметили заказать все авиадвигатели, в комплекте и в виде отдельных деталей и агрегатов, турбокомпрессоров с промежуточным охлаждением воздуха, механических нагнетателей, инжекторов, автоматов управления двигателем, даже, по отдельности, поршней с шатунами, турбинных колёс и лопаток, приборы навигационные и контрольные, авиавооружение, пулемёты МГ-17, -81, -131 и -151, радиооборудование, в кооперации с нефтехимиками — образцы топлива и, особенно, масла (две 60-тонных цистерны только дизельной смазки для высокофорсированных ЮМО-207), патенты и лицензии, аппаратуру и оборудование для воспроизведения технологий в СССР, одну свехзвуковую аэродинамическую трубу, стенды и приборы для испытаний самолётов и двигателей. В «струю» с авиаторами удачно попали наши артиллеристы. В этой области нас, во-первых, интересовали станки для производства стволов большого относительного удлинения. Ведь с гаубицами, мортирами и миномётами у нас было всё просто замечательно, а вот в плане дальнобойной и, особенно, зенитной артиллерии — не очень. Фактически, зенитки выпускал единственный завод, три других, которые могли бы это делать без большого брака по стволам, были заняты морской и тяжёлой сухопутной артиллерией. Во-вторых, нас интересовало всё, что касалось клиновых затворов для орудий раздельно-гильзового заряжания. В этом направлении у нас был сплошной мрак, непроходимый и непонятный. Клиновый затвор для унитара? Пожалуйста! Всё работает! В любом калибре. А когда снаряд и заряд отдельно — перестаёт. Иногда сразу, иногда после десятка-другого выстрелов. До смешного доходит. 107-миллиметровая танковая пушка нового образца с полуавтоматическим клиновым затвором, по заданию, должна была сохранять, подобно предшественнице с поршневым затвором, способность вести огонь не только танковыми унитарами, но и выстрелами полевых гаубиц-пушек Ф-22. И она сохраняла, правда клиновый затвор всё равно приходилось закрывать вручную, для чего был введён специальный механизм блокировки автоматики. В противном случае, либо клин не закрывался, либо гильза после выстрела не экстрагировалась. И понять почему это происходит, на фоне корректной работы с унитаром, ни на Уралмаше, выпускавшем пушки, и в родном КБ Грабина, сколько ни бились, не могли. Но, как раз с этим проблем не возникло, немцы нам были готовы поставлять и станки, и чертежи, и технологии. Вопрос был только в количественных показателях и сроках. В принципе, за год получить пять комплектов для Уралмаша, Перми, Краматорска и Нижнего, было реально. Из образцов вооружения мы присмотрели 50-мм противотанковые пушки с длиной ствола в 60 калибров, 88-миллиметровые 70-калиберные и 105-миллиметровые зенитки, которые тоже обещали нам без душевного трепета. Но когда, по моему наущению, речь зашла о 24-х дюймовых мортирах и пушках, калибром 800–900 миллиметров, тут у немцев натуральная истерика приключилась! Русские посягают на святое! Мало того, кроме артсистем им всё, на чём их делают, подавай! К счастью, в это же время случился инцидент с «Фокке-Вульфом» и дважды уговаривать германцев не пришлось. 610-миллиметровая мортира нашлась одна. Совсем не «Карл», а полустационарная система. И её нам согласились уступить. 800-миллиметровую 50-калиберную пушку, в виде полуфабрикатов, почти готового ствола и противооткатных устройств, «Крупп» продавать отказался наотрез, несмотря ни на что. Гитлер запретил! Снаряды, пару штук — пожалуйста, а вот ствол — ни-ни. Он Германии самой нужен! На этом этапе пришлось подключаться и мне лично, и Деканозова подтягивать. Сошлись на том, что все станы, инструмент и приспособления, на которых обрабатывался ствол и противооткатные устройства, после доделки демонтируют и отправят в Союз. Вы, немцы, народ — умелец, сделаете себе всё новое! Гитлер, через Риббентропа, не сразу, но дал своё согласие, видимо, молясь в душе, чтоб русские унтерменши никогда не сумели сделать качественную отливку такого запредельного веса. На этом фоне, когда речь зашла о «мелочах», приборах артразведки, управления огнём, боеприпасах и взрывателях, запросы наших пушкарей, в большинстве случаев, быстро удовлетворялись. 88-мм выстрелы к Флак 18, нужные для сравнения с точно такими же отечественными снарядами, готовы были дать чуть ли не в любых количествах. Для прочих пушек (в том числе авиационных скорострельных) и гаубиц, фугасные, ОФ и бронебойные — тоже без проблем. Вот когда речь зашла о подкалиберных с вольфрамовым сердечником для ПАК-38 и польских/французских 75-миллиметровых пушек с патентами, лицензиями и технологическими линиями, тут немцы «присели», но, помявшись, отдали. А в случае с кумулятивами и, особенно, взрывателями к ним, пришлось опять припугнуть прекращением поставок. Тем не менее, Грабин с Вороновым получили от поездки практически всё, что хотели. Да, практически всё, что хотели. Кроме боеприпасов, снаряжённых БОВ нервно-паралитического действия, зарином, зоманом и табуном. Наши химики, занимаясь чем душа пожелает, изначально БОВ не трогали, сосредоточившись на порохах и взрывчатке, особенно технологиях получения гексогена, топливе и смазке, включая сюда перегонку угля на бензин и каталитический крекинг нефти, удобрениях для сельского хозяйства, авиационных лаках и красках. Они ездили по заводам и лабораториям, присматривая технологии и нужные им приборы, посещали фирмы, эти приборы и аппараты изготавливающие, но боевую химию не трогали. Это мы тоже обговорили заранее, потому, как известной с Первой Мировой отравой советских товарищей не удивить — её у нас полно. А вот про зоман с зарином, да про табун, отраву нового поколения, никто кроме меня и слыхом не слыхивал. Я дал нашим «разведчикам» названия веществ, но предупредил, что интересоваться ими можно будет только по моему особому распоряжению. И вот, когда Гитлер сломался на «Доре», я послал всего одну телеграмму со словом «Разрешаю». Три дня спустя я ночевал в посольстве и поздно вечером впервые встретился с резидентом нашей военно-морской разведки в Берлине капитаном второго ранга Крюгером. Как то так получалось, что с чекистами, с людьми Артузова из ГРУ, я пересекался, а вот с моряками не приходилось. С ними «контачил» наш адмирал Галлер. Причём, не допущенные к секрету считали, что разведкой ВМФ «рулит» морской атташе каперанг Воронцов. Конечно, я, глава закупочной комиссии, был поставлен в известность, что начальник берлинской резидентуры РУ ГШ ВМФ при посольстве обитает, числится официально на сугубо технической должности. Даже, услышав фамилию, посмеялся про себя, припомнив фильм «Кошмар на улице Вязов». Ведь посольство тоже стояло на улице с «древесным названием» Унтер ден Линден, что на русский переводится «Под липами». На коротко постучавшую и вошедшую ко мне уборщицу с ведром и шваброй я, занятый чтением доклада радистов по элементной базе и немецкой аппаратуре, в частности, радиолокаторам, не обратил внимания, сказав: — Да, да, заходите, — снова опустив глаза на бумагу. Беспокоиться нечего, если ангелы-хранители Панкратова пропустили — значит всё в порядке. — Здравствуйте, товарищ генерал-полковник, — услышал я в ответ смутно знакомый голос после того, как женщина притворила за собой дверь. — Аня?! — не веря, спросил я, подняв глаза. — Капитан второго ранга Анна Крюгер, начальник разведки ВМФ в Берлине, — слабо улыбнувшись, поправила меня бывшая немецкая «медовая приманка». — Пришлось ещё пару раз замужем побывать, чтоб обрубить хвосты…