— Но, всё может измениться, если между Германией и СССР разразится война. Имеются сведения из надёжных источников, что такое развитие событий практически неизбежно, — поправил мои выкладки француз. — Тогда «Свободная Франция», организуя сопротивление оккупантам и коллаборационистам, сможет внести весомый вклад в совместную борьбу против Гитлера и Петена. — Допустим, что перспектива войны существует. Собственно, иначе я бы с вами не разговаривал, — вздохнул я. — Верно ли я понял, что в случае войны, в случае признания «Свободной Франции» в качестве законного представителя, французы будут чистить сапоги немцам менее усердно? А после нашей неизбежной победы Франция, фактически воевавшая против нас, или, под руководством Петена, помогавшая воевать против нас немцам, окажется союзником СССР со всеми вытекающими из этого последствиями? Де Голль вспыхнул, но… сдержался. К моему немалому удивлению. Видимо, «вправление мозгов» со стороны Крылова возымело действие. Или этот потомок иезуитов сам сообразил, что гонором тут ничего не добьёшься. — Вы недооцениваете возможности и решительность Сопротивления. — Возможно недооцениваю, возможно, оцениваю трезво, возможно, даже переоцениваю, — стал рассуждать я. — В любом случае, это оценка, не описываемая конкретными количественными показателями. Знаете, у нас в СССР плановое хозяйство. Мы всё планируем. Всё, что не поддаётся планированию — как бы и не существует. Итого, ваш вклад в нашу, возможно, общую будущую победу равен нулю. — Что же вы, в таком случае, хотите? — по-деловому приступил к торгу де Голль. — В первую очередь о том, чего я не хочу. Я не хочу, чтобы ради освобождения Франции гибли советские бойцы. Словами Керсновского в «Истории русской армии», любая из европейских провинций «не стоит костей единственного русского гренадёра». Антона, к сожалению, запамятовал отчество, вы, Шарль, должны знать. Он в двадцатых учился в Сен-Сире, где вы, как раз, преподавали. Ирония судьбы, но в кампанию 40-го года его тяжело ранили, когда он сражался за Францию, — сказал я с сожалением и сделал вывод. — Это значит, что за освобождение Франции вам, Шарль, придётся воевать самим. И платить за это и кровью, и золотом. — Я не очень понимаю, что вы, Семён, имеете в виду… — Это очень просто. До начала войны ваши люди в СССР пройдут обучение по советским уставам и будут сформированы в части, которые, как только загремит, отправятся на фронт. Оружие, боеприпасы, амуницию, продовольствие и обучение оплатите Советскому Союзу после войны. А ваш вклад в победу, при подписании мирного договора, будет исчислен пропорционально размеру вашего участия. Такой подход мне кажется абсолютно справедливым. — Но… Но нас слишком мало. Всего около двух тысяч, среди которых женщины и дети! Если вы требуете от нас только прямого участия в войне, то мы заведомо будем пренебрежимо малой величиной, по сравнению с многомиллионными армиями! — запротестовал де Голль. — Раз так, то и Франция в послевоенном мире также будет пренебрежимо малой величиной, — развил я его мысль. — Если вас, как у нас, русских, говорят, полторы калеки, то какой смысл вообще что-то затевать? Пользы от вас будет, в любом случае, меньше, чем вреда от коллаборационистов, что вообще ставит под сомнение статус Франции, как победительницы. Вы, Шарль, хороший человек. И мой вам совет — езжайте в Бразилию. В Рио. На пляж. Какой смысл упираться ради страны, за которую никто не готов умирать? — Это не так! — возмутился де Голль. — У Франции много патриотов, готовых ради неё на всё! Но они сейчас находятся под гнётом оккупации… — И, за кое-какую плату, куют оружие для немцев. Что время зря терять, правда? — перебил я переводившего Крылова, подколов француза, но сразу же внёс и конструктив в беседу. — Как я уже говорил, так называемое Сопротивление на оккупированной территории меня не интересует, но, пока не началась война, нарастить численность своих сторонников в СССР вы можете, если с умом развернёте там соответствующую агитацию. Как известно, СССР принимает всех, готовых и достойных жить в социализме. Такая у нас государственная политика. Но наши посольства и консульства вполне могут на время закрыть глаза и отправлять в Союз вообще всех. Кто-то поедет за гражданством первого в мире государства рабочих и крестьян, а кто-то поедет, чтоб освободить Францию и вернуться в неё победителем в войне. Вот и посмотрим, чего на самом деле стоит французский патриотизм. Хоть на дивизию-то наберёте? — Я уверен, что на призыв откликнется значительно больше истинных французов! — с пафосом сказал де Голль. — Но сможете ли вы всех их перевезти? Сможете ли вы Армию Свободной Франции содержать? — Какие проблемы? — усмехнулся я. — Черноморские проливы вновь открыты. Пароходство работает, суда совершают рейсы в Марсель. А за содержание, а также, обучение, вооружение, снабжение всем необходимым по нормам РККА, как я уже сказал, Франция заплатит после войны. — Не получится ли так, что вы нам предъявите тогда неподъёмный счёт? — насторожился француз. — По нормам РККА и по советским ценам, — уточнил я. — Наши союзные армии будут в абсолютно одинаковом положении. И динамику расходов на, как вы сказали, Армию Свободной Франции, от вас никто скрывать не собирается. В СССР есть соответствующие организации, которые могут даже всё рассчитать, в части мирного, довоенного времени, и сообщить вам заранее. Сколько будет стоить формирование дивизии, корпуса, танковой бригады и так далее. Потом, возможно, часть расходов на свою армию вы сможете начать выплачивать заранее. Наверняка найдутся те, кто не хочет жить в оккупации, но на фронт идти не готов. Мы можем принять их в качестве гостевых рабочих на время войны. Это касается также членов семей, которые ваши новоявленные бойцы наверняка потащат с собой. А вы сможете получать с них взносы на свои цели. Кроме того, во Франции нет состоятельных людей? Или им плевать на независимость собственной страны? Возможно, мы договоримся об использовании вашей армии на выгодном, с материальной точки зрения, направлении. Например, от Ирана, где стоит РККА до французской Сирии всего ничего. Сущие пустяки. Вам потребуется лишь разгромить немцев в Месопотамии и вы будете уже на, формально, своей земле. Возможно, вам удастся переманить на свою сторону колониальные части, ныне подчиняющиеся Петену и воюющие на стороне немцев. Если вы лично, Шарль, готовы взяться за это большое дело, то я поддержу вас в переговорах с Советским правительством. По крайней мере, будет, что обсуждать и таковые переговоры можно будет начать. Как вы того и хотели. — Мы ворвёмся в Сирию и никакие боши не смогут нам в этом помешать! Потом мы ударим в Палестину! В Египет! Мы вышвырнем макаронников из Африки, как паршивых щенков! Мы освободим, Тунис, Алжир, Марокко, всю французскую Африку от прихвостней Петена! — с весёлой злостью стал выкрикивать де Голль, воображая себя, наверное, «на лихом коне». — Вступим в переговоры с англичанами и обменяем им Египет, Палестину, Месопотамию на наши экваториальные колонии. В них мы наберём ещё солдат, Армия Свободной Франции войдёт в Марсель просто на торговых судах, как армия-победительница. И ни одна собака не посмеет в нас выстрелить! А оттуда уж мы сумеем подпалить Гитлеру хвост, пока этот шакал лязгает зубами в Польше! Я терпеливо пережидал этот поток красноречия, сопровождаемый интенсивной жестикуляцией столовым ножом и вилкой, занимаясь борьбой с последним хинкали, но в конце не выдержал. — Вы бы, дорогой Шарль, не кричали, — сказал я тихо. — А то ваши грандиозные планы завтра же будут обсуждать в германском генштабе. Вы понимаете, чем это чревато? — Вы, дорогой Семён, настоящий друг Франции! — спохватившись, де Голль ударился в другую крайность, перегнулся через стол так, что едва не макнул «бижутерию» в сковородку, и зашептал. — Хоть вы к ней и несправедливы. И говорите обидные, незаслуженные слова! Зато, вы предлагаете честные условия и даёте реальный шанс! Признаюсь, был о вас худшего мнения, когда вы заговорили о фронтовых частях. Подумал, что хотите просто бросить нас в мясорубку. Но ваша идея относительно южного направления — блестящая! Мы будем истинными союзниками, а не приживалками и нахлебниками! — Ну, что вы, дорогой Шарль, вы мне льстите, — сказал я совершенно спокойно, глядя французу прямо в глаза. — Ведь это ваши честные условия и ваша блестящая идея, которые вы и предложите Советскому правительству. А там — как пойдёт. Быстрее договоритесь — быстрее сможем приступить к делу. Для начала, я предлагаю вам написать письмо на имя Предсовнаркома товарища Сталина. Когда оно будет готово, я лично передам его прямо в руки. Вне всяких официальных каналов. Обязан вас предостеречь от всякой помпезности. Также, вы должны изложить предельно откровенно все имеющиеся сведения, касающиеся перспективы нападения Германии на СССР, прямые и косвенные. И указать их источники. На пользу пойдёт и то, что вы укажете все ресурсы, которыми располагаете. Речь не о деньгах. Речь, например, о доверии и поддержке «Свободной Франции» народом, доступе к разведывательной, технической и технологической информации. Надеюсь, французские фирмы не пожадничают поделиться своими наработками ради того, чтобы солдаты Армии Свободной Франции и бойцы РККА сражались более качественным и эффективным оружием? Подумайте очень хорошо надо всем, что может склонить чашу весов в вашу пользу. — Я напишу письмо сегодня же! Завтра оно должно быть у господина Сталина на столе! — агрессивно насел на меня вождь французов и прочая, прочая. — Помилуйте, Шарль, — взмолился я. — Я же не могу просто так завалиться к товарищу Сталину на посиделки! Надо записаться на приём и дождаться аудиенции. Как и во всякой, уважающей себя стране. Но, разумеется, я воспользуюсь первым же удобным случаем, чтобы передать ваше послание. — За нашу победу! — провозгласил Шарль де Голль, поднимая последний бокал вина и тут же стремительно прощаясь. — Извините, не могу терять ни минуты времени! Крылов открыл было рот, глядя вслед убегающему на своих длинных ногах французу, но я, снисходительно, разрешил затруднения морского пехотинца. — Ладно, Николай, иди уже за своим подопечным. Я заплачу, сочтёмся потом, — сказал я и улыбнулся, пока полковник вставал. — Зато мы теперь знаем, что значит «уходить по-французски». Эх, Европа голозадая! Рассчитавшись за весь столик я отнюдь не поспешил уходить, а поднялся мимо прятавшегося за занавеской прикреплённого на второй этаж. — Нина Теймуразовна, дорогая, вы выглядите просто бесподобно! — сделал я комплимент жгучей брюнетке, входя в кабинет Берия. — Если бы не моя дорогая супруга, честное слово, не устоял бы и наверняка погиб в бесплодных попытках отбить вас у Лаврентия Павловича! — Ну, что вы такое говорите, Семён Петрович, — притворно смутившись, ответила мне жена наркома внутренних дел. — Всем давно известно, что в вашем вкусе исключительно голубоглазые блондинки! — Вижу, что французской учтивостью, которой я нахватался у нашего зарубежного гостя, вас не проймёшь, — улыбнулся я, оценив подколку. — Тогда попрошу прямо. По-большевистски. Не могли бы вы попудрить носик пять минут, пока я переговорю с Лаврентием Павловичем? — Дорогая, мы ненадолго, — кивнул нарком, давая понять, что присоединяется к моей просьбе. — Ну и? — спросил Берия, когда жена вышла. — Всё равно ведь всё узнаешь, не так ли? — спросил я. — Поди, все соседние столики твои люди заняли? — Бери выше! Весь ресторан! Ты ведь не сообщил, в каком именно зале ужинать собираешься, — улыбнулся Берия. — Ох, и влетаешь ты со своими фокусами наркомату в копеечку! Зато у сотрудников, особенно у сотрудниц, праздник! — Получается, я главный виновник корпоратива чекистов? — Чего? — Увеселительного мероприятия людей, работающих в одной организации и способствующего сплочению рядов в неформальной обстановке, — со вздохом пояснил я жаргонный термин конца 20-века. — То есть, я тебя за это, как ты сказал, сплочение рядов, тебя ещё и поблагодарить должен? — с сомнением уточнил Берия и тут же сам ответил, одновременно переходя к делу. — Не дождёшься! Что ты там этому французу пообещал, что он убежал окрылённый? Я коротко, но подробно, пересказал наркому свой разговор с иностранным гостем. — У НКВД от тебя одна головная боль! — сказал в сердцах Берия, дослушав до конца. — Мало нам турок! — Э, нет! Не надо с больной головы на здоровую валить! — возмутился я. — Боль турецкая у вас была бы без всякого моего участия. Причём, без участия — в куда больших масштабах. Ещё, кстати, неизвестно, у кого этой боли больше. У меня вон танкистов тюркоязычных совсем не осталось. Все на комплектование янычар пошли. И, так уж получилось, что шибко грамотных среди них, почему-то, мало! О самих турках вовсе не говорю! Их на наш, хотя бы, уровень, тянуть и тянуть. А времени нет. — Мы не знаем, сколько его, этого времени. Мало ли, много ли. Может Гитлер не нападёт! — Ты не хуже меня знаешь, что он уже выкатил пушку, прицелился в наш дом и уже заряжает! Может он её, конечно, так и бросит. Но мне так жить, знаешь ли, неуютно, — стал я зло, в который уже раз, излагать свою позицию. — Что там у фашистов в головах, я не знаю. Мы никаких поводов не давали. Наоборот, старались малейшие исключить. Однако, поди ж ты, группировки в Швеции и Турции — факт. На той неделе генерал-адмирал просил помочь договориться с Генштабом, чтоб полк «классиков» придали флоту. Знаешь почему? В Швеции «Маусы» засветились! Зачем они там, если не против нас? Так что, времени мало. Если фашисты не могут решиться, надо им помочь. Решиться. Или советскому народу трёхсоттысячную, даже более, турецкую армию и почти два миллиона беженцев десятилетиями кормить? — Вот-вот! А ты ещё и французов к нам тащишь! — упрекнул меня Лаврентий. — Во-первых, не я эти танцы начал. Во-вторых, любая возможность усилить войска без мобилизации, даже с учётом того, что «союзников» приходится держать тайно в глубине — благо. К тому же, каждый убитый турок или француз — это не убитый боец РККА. И если фашисты всё-таки прорвутся вдоль Закавказской дороги к Баку, то пусть уж отрежут в Иране французов, а не советские части. — Не прорвутся, — только и сказал Берия, не споря с прочим, причём сделал это спокойно и уверенно. — А кто мне давеча жаловался, что гитлеровцы по всей Европе разыскивают и вербуют участников «Грузинского мятежа» с «той» стороны? Значит, всерьёз рассчитывают! Недооценивать их нельзя. — Мы принимаем все необходимые меры. — Да понимаю я всё. Но и ты пойми, с «той» стороны тоже не лаптем щи хлебают. Вот, к примеру, мотор сбитого над Эрзерумом в сентябре немецкого истребителя разобрали. Знаешь, что оказалось? Он работает на бензине с октановым числом 100! Такое топливо в необходимых количествах можно получить, только располагая месопотамской нефтью! И я не думаю, что немцы будут подвергать её источники лишнему риску. Значит, рассчитывают на быструю победу в Иране. Каким, спрашивается, образом, если не ударом вдоль южного склона Кавказского хребта? Вот тут то им проводники и нужны! Это, кстати, в-третьих. Колеблющимся во Франции надо дать шанс повоевать не за СССР, а за свою страну. Так они, хотя бы, в рядах гитлеровцев не окажутся. Это вообще всего касается, что полковник де Голль выманить со своей родины сумеет. Технологии, деньги, бойцы, инженеры, мастера — всё будет работать на нас, а не на немцев. — А не побегут французы, если всё пойдёт не так гладко, как кажется полковнику де Голлю? — с большим скептицизмом спросил нарком. — В прошлом году они показали достаточно прыти, но не там, где надо. — Не побегут, — возразил я уверенно, — если у них за спиной, в Туркестане, семьи поселить. Если гитлеровцы туда дойдут — не пощадят. Такие простые вещи любому французскому добровольцу понятны. — А если измена — мы не пощадим, — продолжил мою мысль Берия. — А ты жесток, товарищ генерал-полковник! — В жизни не поверю, что вы с годами размякли, товарищ комиссар госбезопасности первого ранга! — Я бы и рад, да служба не даёт… Значит, обошли меня моряки? — сменил он тему разговора. — Вот только не надо из-за конторских обид друг на друга нужное дело заваливать! — насторожился я. — Понятно, почему от вас скрыли. Вы бы ни за что переправку в СССР такого числа гарантированных контрреволюционных элементов не поддержали бы! — Вот именно, товарищ Любимов, вот именно! — Иран — не СССР. — А Туркестан? — Так это ненадолго! Либо французы вперёд пойдут и семьи в Сирию, подальше от нас, перетащат. Либо немцы их на ноль помножат и тогда лагеря иммигрантов, если на нашей территории останутся, превратятся просто в лагеря. Делов-то! — А вы подумали, товарищ Любимов, что будет после войны? Когда эти, как вы сказали, гарантированные контрреволюционеры, вернутся с победой во Францию? Что тогда ждёт французских коммунистов? — Французских, и любых других, коммунистов всегда, до, после, во время войны, всегда ждёт СССР. Кому-кому, но не вам, товарищ комиссар государственной безопасности, я должен напоминать о генеральном курсе партии на концентрацию коммунизма в СССР! — ответил я с досадой. — К тому же, совсем не факт, что гарантированные контрреволюционеры вообще доберутся до Франции, а не полягут где-нибудь в пустыне. Но если дойдут, то это будет сила, пришедшая с нашей стороны. И она сделает всё, чтобы не дать утвердиться во Франции американцам. Ведь именно это является задачей-максимум, которую СССР может поставить перед собой в Мировой войне? С правительством де Голля можно будет иметь дело на взаимовыгодной, конструктивной основе. Братство по оружию для этого романтика чего то, да стоит! Я надеюсь, товарищ Берия, что вы с пониманием отнесётесь к начинанию… — последнюю фразу я произнёс «обтекаемо», поскольку вернулась Нино и наши переговоры пришлось закруглить. Конечно, у Берии с иммигрантами проблем — пруд пруди. Но не может же он не понимать, что каждая французская дивизия в Иране — это лишняя советская дивизия в Закавказье, на его малой Родине. Эпизод 8 На ноябрь месяц 1941 года выпало много событий, потребовавшего моего непосредственного участия. Как только подморозило и кончилась распутица, началось небывалое — массовое зимнее строительство долговременных оборонительных сооружений, как на основной линии обороны по восточной границе ДМЗ, так и в самой зоне. Приводились в порядок и «модернизировались» не только старые русские и австрийские крепости, такие как Ковно, Олита, Гродно, Брест, Перемышль, но и любые древние замки, будь они даже давным-давно перестроены в дворцы или заброшены и забыты так, что из земли торчат лишь остатки руин. При нужде даже этого не требовалось. Любой холм объявлялся древним славянским либо литовским укреплением. Впрочем, так оно, зачастую, и было. Стародавние, былинные оборонительные линии, защищавшие в древности от тевтонского ордена, вновь проступали на современных картах. Понятно, что бетонирования при отрицательных температурах быть не могло, поэтому ГВИУ «на полную катушку» использовало наработки в рамках проекта Западно-Сибирского моря. Мощная землеройная техника, доведённая более-менее до ума и даже выпущенная серийно, полностью использовалась на западе, а не в зауралье, для рытья котлованов и траншей. Только что выстроенные большие бетонные заводы стали потоком гнать плиты, кольца, сваи, надолбы, которые, правильно уложенные в грунт, превращались в укреплённые точки. В общем случае, центральное заглублённое убежище соединялось потернами с боевыми и наблюдательными колодцами, которых могло быть от четырёх в самых малых «пауках» (за начертание в плане) до семи-десяти. Противопехотное вооружение ДОТов составляли, разработанные в рамках «вертикальной фортификации», полноценные двуствольные кривоствольные пулемёты Шпагина, оснащённые водяным охлаждением, огнемёты, автоматические 60-мм миномёты в литых броневых оголовках, выдерживающих без потери боеспособности наезд гусениц любых, даже сверхтяжёлых танков.