Ранним утром, когда предрассветные сумерки рассек первый луч встающего между горбами Песчаной и Зеленой солнца, я с особистами уехал с передовой. Добравшись до КП на горе Хамар-Даба, уснул в обнимку с «сайгой» мертвым сном в блиндаже пограничников, и даже начавшаяся артиллерийская канонада мне не могла помешать. Эпизод 13 — Капитан, капитан Любимов! Просыпайся же, черт!! — меня кто-то тряс как плюшевого мишку, стараясь привести в чувство. — Времени сколько? — спросил я, позабыв про все правила русского языка, рывком сев и сбросив ноги с земляной лежанки. — Девять, — со злостью ответил майор Булыга, выспавшийся не более, чем я. — А число какое? — Шестнадцатое! Месяц июнь!! Год тридцать восьмой!!! Потерялся? — бесился особист, думая, что у меня глаза открыты, а мозг все еще спит. — Странно, судя по предчувствию должно быть тринадцатое, — промямлил я, думая про себя, что сапоги-то перед сном, пожалуй, надо было бы снять. — Почему это?! — Потому, что у вас чертовщина творится! Уставшим людям выспаться, может в последний раз, не дают! Что, японцы наступают, что ли?! — Хуже! У меня в блиндаже сидит капитан Свиридов. Очередной комбат того батальона, что мы ночью в чувство приводили. С письменным приказом Жукова капитана Толоконникова за невыполнение приказа арестовать, судить, расстрелять! Что делать будем? — Булыга, у тебя совесть есть? Или устава и обязанностей своих не знаешь? — пробурчал я, натягивая на плечи шинель. Земля, прогревавшаяся под солнцем за день, ночью вытянула из тела, казалось, последние остатки тепла. — Нет такой формулировки «за невыполнение приказа». «За отказ выполнять приказ в боевой обстановке» есть, а все остальное — отсебятина. Так Жукову и напиши и с этим же Свиридовым отправь восвояси. — Тебе легко говорить! — вскочил на ноги и нервно забегал по блиндажу только секунду назад присевший рядом со мной майор. — Ты завтра или послезавтра улетишь, а мне тут оставаться и разгребать! Понаехало с указивками умных, не продохнуть! — И что ты от меня хочешь? — спросил я, зевнув от души и потянувшись. — С Жуковым надо что-то делать, пока он дров не наломал! Я шифровку в Читу отправлю, пусть меняют его! Но я хочу, чтобы ты, когда будешь в Москве, меня прикрыл и доложил обо всем, что здесь видел, как есть! — Булыга с этими словами опустил свою пятерню мне на плечо. Быстро он понял, откуда ветер дует и перековался! Подумать только, каких-то десять часов назад заливал мне про комкора с особыми полномочиями… — И о тех, вчерашних приговорах трибунала тоже? — резко встал я, забеспокоившись, что Жукова из-за меня действительно могут отозвать и маршал Победы медным тазом накроется. — Командующий армейской группой — это тебе не командир батальона! Пришлют комиссию, будут разбираться и тогда-то и вскроется, что комкору предъявить можно самодурство и только, ведь, по факту, приговоры-то не он выносил! Жуков рулит всего ничего, дай ему время осмотреться, поправь и объясни, что касается твоей работы, чтоб у него заворотов не было. А то вы тут все, и ты, и Жуков, как в пятнашки играете, этот плох, давай другого! Не завалялось у советского народа для вас Кутузовых да Суворовых, чтоб каждый взвод ими укомплектовать. А те, что есть, не проявили пока себя. — Всего ничего? Комкор здесь, между прочим, с октября. В войсках болтают, что его в Монголию за какие-то художества во время больших маневров сослали с глаз подальше. Явно не Суворов, да и на Кутузова не тянет! — понизив голос, Булыга опустился до сплетен, которые, впрочем, являлись частью его работы. Для меня же известие, что Жуков здесь «коренной», стало сюрпризом. Сработал стереотип «эталонной» истории. Странная и непонятная она все-таки сущность. Год не тот, а война и действующие лица те же. Видно, как говорят, на роду написано. — Стоп! Жуков командир неплохой. Я на тех маневрах был и сам все видел. Комкор, тогда еще комдив, в заведомо неблагоприятной обстановке нашел решение, принесшее в итоге победу. Правда, не той стороне, которой она была предназначена по плану маршала Ворошилова. За что и поплатился, точно так же, как и Рокоссовский. То, что сейчас здесь происходит, конечно, ни в какие ворота не лезет. Но давай не будем горячку пороть, ее и так хватает. Представишь меня Жукову, как вновь назначенного уполномоченного в авиагруппу. Я с ним поговорю по душам обо всем наболевшем. Вот если не послушает, тогда и будем уже дергаться. Хорошо бы комиссаров к этому делу подключить, но не уверен я, что из-за них хай до небес не поднимется. У них вся работа языком, опасно. Свиридова пока придержи до выяснения обстоятельств. — Вот и хорошо, — с облегчением выдохнул майор Булыга и приземлил свою пятую точку рядом. Мне подумалось, что именно такого моего решения он и добивался, стремясь вывернуться между наковальней советских законов, которые и должен был охранять, и молотом прущего напролом комкора, которого сам Сталин «благословил» на подвиги. — Как насчет пожрать? — осведомился я, вспоминая, что прием пищи, несмотря на обстоятельства, должен быть «по расписанию». — И сообщи в штаб авиагруппы, что я у тебя, а то, наверное, меня уж потеряли. — Пойдем, — пригласил за собой майор и заметил. — Тебе, капитан, побриться бы не мешало. Смушкевич в курсе, где ты. Сам разыскивал уже. Как пойдем к Жукову, заодно и ему на глаза покажешься. — Что, командующий авиагруппой к себе не уехал? — Как сказать. Он, ради более оперативного управления и взаимодействия, а также, чтоб некоторые ретивые к нему с пулеметами не врывались, за ночь перенес свой КП к нам на Хамар-Даба. — Вывернулся значит, — усмехнулся я, мотнув головой. — Хитер Смушкевич, не отнять… Сорок минут спустя, налопавшись рисовой каши с чаем и приведя себя после ночных приключений в порядок, я шел вслед за майором Булыгой по отрытым в плотной, глинистой земле ходам сообщения на КНП командующего армейской группой. На самом гребне высоты красноармейцы, стоя в траншее, махали лопатами, расширяя ее и выводя боковые отростки, в концах которых потом построят блиндажи. — Здесь КНП Смушкевича будет. Обзор на все триста шестьдесят. Командующий чуть ниже обосновался, чтобы на фоне неба не светиться, — пояснил Булыга, когда мы поднялись с обратного ската. Вид отсюда, действительно, открывался отличный. Если, конечно, не пытаться разглядывать что-то внизу у подножия высоты и за рекой. Для этого пришлось бы сильно высовываться, демаскируя свою позицию для вражеских наблюдателей. Впрочем, расстояние до противника позволяло некоторые вольности. А вот для управления авиацией место было просто идеальным. К тому же, совмещая КП, Смушкевич мог немедленно, даже без полевого телефона, получать заявки Жукова. Пока шло строительство, оба комкора и вовсе сидели рука об руку на обустроенном на тактическом гребне КНП командующего армейской группой. До него пришлось идти вниз и в сторону еще полторы сотни метров. Невысокий, лобастый, с орденом Красного Знамени на гимнастерке, в окружении многочисленных командиров РККА и бойцов в ушастых касках-буденновках, комкор, занятый разговором с каким-то военачальником, с которым он был в «равных весовых категориях», не обратил на наше с Булыгой появление абсолютно никакого внимания. Пришлось ждать, пока Жуков, говоривший до того тихо, повысил голос и завершил беседу приказом: — Выполняйте, товарищ Фекленко. Майор Булыга, тут же воспользовавшись паузой, подскочил к собиравшемуся уж было отвернуться в сторону фронта Жукову, козырнул, поздоровался и представил меня: — Товарищ командующий армейской группой, капитан государственной безопасности Любимов из Москвы временно назначен уполномоченным особого отдела авиагруппы, — «из Москвы» особист постарался, как мог, выделить и я чуть не рассмеялся, несмотря на неподходящую ситуацию, глядя на его попытки мимикой изобразить, что «да, именно тот самый». То ли Жуков не понял, то ли ему было глубоко начхать, но на «семафор» Булыги он никакого внимания не обратил, все же отвернулся и бросил через плечо: — Построже там, капитан. Летчики начали немного выправляться, но до четкого выполнения приказов еще далеко. Вы посмотрите что творят! — указал он на идущий на подходе к переправе воздушный бой. — Куда? Куда?!! Трусы!!! — «Ишаки» в этот момент пикировали тройками сквозь истребительный заслон на полтора десятка одномоторных бомбардировщиков, которых пытались защитить истребители-бипланы, и, проскочив их на скорости, уже поодиночке разлетались в разных направлениях. Комкор Смушкевич! Почему твои соколы бегут от японцев?!! — Мои летчики не трусы и не бегут, а бьют врага, — спокойно произнес в ответ на обвинения Жукова, подошедший к нам командующий авиагруппой, указав на дымные факелы выбитых из строя бомберов, протянувшиеся к земле. — Они должны драться, а не бежать! — настаивал, хоть и не так уверенно как прежде. — Вчера на переправе последнюю шестиствольную зенитку разбомбили из-за вас! — Авиагруппа выполняет приказ защищать переправы, а не зенитки. Переправы целы. К тому же, японцы разменяли дюжину пикировщиков, сбитых истребителями и с земли, на одну пушку. Наверное, они были последние, сегодня в небе бомбардировщики уже другого типа. Выбьем и этих, устраним угрозу наземным войскам, — терпеливо стал обяснять Смушкевич свою стратегию воздушной войны. — А сами, почему не используете бобардировщики и штурмовики, не помогаете оборонять плацдарм? — Жуков любым способом пытался досказать свою точку зрения о том, что «летчики не очень», видимо, исходя из принципа, что командир всегда прав и возражать ему нельзя. — Вы же знаете, бомб мало. Да и что бомбить-то? Окопы? Атаковать надо решающие цели, аэродромы и склады врага, а они все за линией государственной границы, куда нам летать запрещено. Даже разведчиков послать не можем, — Смушкевич вовсе не был склонен позволять Жукову самоутверждаться за свой счет. Неизвестно, куда бы зашел спор двух комкоров, но в этот момент на бруствер вскочил командир с тремя кубиками в петлицах и «комиссарской» звездой на рукаве. Встав во весь рост, он принялся как ни в чем ни бывало фотографировать командующего, стараясь поймать в объектив как можно больше народу из его окружения. — Политрук, какого черта?!! — взбеленился я, заметив, что стал что-то слишком часто поминать бесов, — вернитесь в окоп!!! — Товарищ капитан, почему вы вмешиваетесь в политическую работу? Не надо так резко на нее реагировать, мы всего лишь делаем фото для центральных газет. Товарищи прибыли к нам из Москвы, чтобы рассказать всему Советскому Союзу о подвигах Красной Армии, защищающей наши рубежи. Не надо скромничать, страна должна знать и уважать своих героев, — попытался мягко, но, по моему мнению, крайне неудачно пошутить присутствующий здесь же дивизионный комиссар. — Слезай или пристрелю на хрен! — переживания последних дней не прошли для меня даром и у меня не возникло ни тени сомнения насчет того, чтобы церемониться с дураком. — Ты бы еще флагом помахал или плакат вывесил, что ставка командующего здесь! — резко повернувшись к дивкомиссару, я, опустив формальности вроде звания и «товарищеского» обращения, спросил, — Вы рехнулись? Какие снимки для газет?! Чтобы на следующий день они у японцев в распоряжении оказались и те не только установили пофамильно, кто против них, но и вычислили расположение КП по рельефу на заднем плане?!! С такими комиссарами никаких предателей не надо!!! Верно, майор Булыга? Обернувшись, я обнаружил, что особист тихо испарился, бросив меня одного. Хоть мое звание и относилось к старшему начсоставу, но у окружающих ромбов в петлицах тоже хватало с перебором, поэтому поняв, что привлек к себе нежелательное внимание с явно негативным оттенком, я по-военному решил, что если нельзя обороняться, надо атаковать. — Немедленно засветите пленку! Товарищ комкор, — обратился я к Жукову, — я нахожусь здесь в связи с заданием наркомата, которое держит на контроле сам товарищ Сталин! Требую, как уполномоченный особого отдела армейской группы, прекратить всякие попытки разглашения сведений, являющихся государственной тайной! Отойдемте, нам есть, что обсудить! С этими словами я легонько подтолкнул в спину растерявшегося от такого поворота Жукова и увлек его в слепой отросток траншеи, обернувшись напоследок с «свите» и грозно нахмурившись, чтоб отбить всякое желание следовать за нами. — Товарищ Жуков! — обошел я в тесной траншее комкора так, чтобы видеть подходящих к нам, если такие найдутся. — Поскольку я, сделав свое дело, в скором времени вернусь в Москву, то мне придется там докладывать не только комиссару госбезопасности первого ранга товарищу Берии, но и товарищам Сталину, Кирову, Ворошилову, обо всем, что я здесь видел. И что же мне доложить? Что товарищ Жуков, которому вверена, фактически, армия, так и не перерос уровень командира кавдивизии и отдает приказы через голову непосредственных начальников отдельным ротам, батальонам, создает временные отряды, дезорганизуя части РККА? Что вся эта каша, в которую он превратил армейскую группу, с трудом отбивает натиск японцев, вместо того, чтобы вышвырнуть их с советской земли? Что части армейской группы неуправляемы, так как использование радиостанций товарищем Жуковым запрещено? Что товарищ Жуков превышает свои полномочия, приказывая расстреливать командиров РККА по любому поводу? Что он бросает необстрелянные и необученные батальоны в ночные атаки без всякой подготовки, даже не снабдив комбатов картой минных полей, отчего он несут ничем не оправданные потери, не причиняя никакого вреда врагу? Под тяжестью обвинений комкор ссутулился, совершенно позабыв про недавние потуги «поставить себя» перед лицом других высших военачальников РККА, волею судьбы ставших его подчиненными. Он насупился и молчал, став похожим на двоечника у доски, который не выучил домашнее задание. От былой самоуверенности не осталось и следа. То, что ему задавал неудобные вопросы всего лишь капитан госбезопасности, фактически, полковник, не имело в данный конкретный момент никакого значения. Сейчас все решал вес тех, кто стоял за моей спиной. Тягаться со мной связями Жуков не мог. — Вы приказали капитану Свиридову принять батальон Толоконникова, назначенного вами же только ночью. А вы знаете, что комбат, что водил батальон еще раньше, застрелился, подорвавшись на нашей же мине, после того, как его солдаты разбежались, оставшись без командиров? Вы знаете, сколько стоит советскому народу выучить и воспитать, многие годы кормить и одевать одного единственного командира батальона в звании капитана? И вы, за несколько часов, угробили одного и приказали расстрелять второго! Как это называть? Вы думаете, на этом все? Нет, у комбатов есть жены и дети, которых трудящиеся всего СССР будут кормить, растить, воспитывать! Советский народ не для того содержит армию, чтобы такие как вы, комкор, ее бездарно про…ли, — тут я не постеснялся грязного слова, чтобы морально просто раздавить собеседника, превратить его волю в элементарное тесто из которого потом буду с нуля лепить то, что мне надо, по собственному разумению. — Ваше счастье, что перед вами какие-то японцы, а не немцы. Те вас давно бы с таким руководством войсками окружили и разгромили. И еще то, что выучить комкора еще дороже, чем комбата. И комкорами, даже такими, как вы, Советский народ разбрасываться не может себе позволить! Скажу больше, нам важна жизнь каждого бойца! Поэтому, к тому моменту, как я завершу здесь свои дела и улечу, ваша армия, как минимум, должна быть приведена в состояние организованной силы, способной выполнять поставленные перед ней задачи. Вам понятны мои слова? — Мне приказали выбить японцев за границу. Товарищ Сталин сказал, что я могу использовать для этого любые необходимые для этого меры. Но не дал ни пехоты, ни артиллерии, ни пространства для маневра, чтобы использовать подвижность бронекавалерийского корпуса! Подкрепления, которые мне присылают, ни на что не годны! Нет даже достаточно снарядов, авиабомб и топлива! Что может заставить войска драться в таких условиях?! Политическая работа не дает результатов! Нужны только самые решительные меры по борьбе с трусами, под разными предлогами не выполняющими приказ! — попытался то ли пожаловаться, то ли оправдаться Жуков. — Ну и ушлый вы народ, ажно оторопь берет! Всяк другого мнит уродом, несмотря, что сам урод! — процитировал я Филатова и, чтобы комкор не принял на свой счет, пояснил. — Это сказка такая в стихах, «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Не слыхали, товарищ комкор? Как-нибудь расскажу на досуге. Но сказка — ложь, да в ней намек. Толоконников не выполнил приказ, понимаю, поставленный еще раньше прежнему комбату? Атаковать высоту Песчаная? И что? Под расстрел? Но комкор Жуков тоже не выполнил приказ и не выбил самураев за границу! Ах, комкору Жукову не дали того, второго, пятого, десятого? А комбату Толоконникову дали хоть что-то, хоть достаточно времени организовать атаку? У комкора Жукова плохие войска? А у комбата Толоконникова, любо-дорого, сплошь «добровольцы»! Хватит, товарищ комкор! Вы не хуже меня знаете, что Советский народ прилагает все усилия, чтобы дать Красной Армии все, что ей необходимо! Давайте уж думать, как выигрывать у врага теми фигурами, которые у вас сейчас есть! Может, вас приободрит исторический пример Шереметева, который в Петровские времена, после Нарвской конфузии воссоздал армию, ставя перед ней достижимые цели, создавая условия, чтобы поставленные задачи могли быть выполнены? Понимаю, гнилое самодержавие и все такое, но война, комкор, в сути своей с тех пор ни капли не изменилась, может, только в худшую сторону. Я понимаю ваше состояние. Вижу, что японцы, обладая преимуществом в подготовленной и дисциплинированной пехоте, навязали вам свою войну. Они атакуют то там, то сям, а вы выдергиваете подразделения с пассивных участков для парирования ударов. На следующий день японцы атакуют в этих, ослабленных местах и вы опять тасуете, батальоны и роты, дезорганизуя войска. Окончиться это может только общим японским наступлением, которого ваша сборная солянка не выдержит. С этим надо кончать. Пора вести свою войну, навязать противнику свою волю. Сегодня ночью я был на передовых позициях, как раз приводил в чувство батальон Толоконникова. Местность благоприятствует, чтобы для отражения японских ударов использовать бронеавтомобили. Песчаные бугры хорошо укроют их корпуса от вражеского огня, а каждый БА-11 — это трехдюймовка и три пулемета, два из которых можно спешить. Полтораста пулеметов на бронебатальон! Сколько у вас осталось батальонов БА в резервной, шестой бригаде? — Три, фактически два с половиной, — хмуро ответил Жуков, понимая, что потери есть, а с успехами туго, — Но техника сейчас эвакуирована в тыл и восстанавливается, через две недели доведем численность бригады до восьмидесяти процентов. — Хорошо, но сейчас неважно. Вместо того, чтобы раздергивать части, для отражения атак используйте 6-ю бригаду побатальонно и поротно, в зависимости от масштаба атак, выводя ее, после того, как дело сделано, вновь в резерв как единое целое. Думаю, это отучит японцев от локальных атак, которые, фактически, являются разведкой боем. С подходом 57-го корпуса займите плацдарм пехотой и выведите находящиеся там сейчас части, чтобы привести в порядок. Сколько это займет времени? — Корпусу в составе двух дивизий, «коренной» 57-й стрелковой и 82-й «добровольческой» для полного сосредоточения надо еще десять дней. Подвозим машинами по мере сил, забирая части с пешего марша. Еще одна дивизия сейчас развертывается по мобилизации, подойдет позже. В настоящий момент прибыли два стрелковых полка 82-й, один из которых уже на плацдарме, оба разведбата без кавэскадронов, 57-я корпусная танковая бригада, два гаубичных дивизиона по восемь орудий и зенитный дивизион. — Что-то артиллерии негусто… — заметил я, выслушав комкора. — Ну, вы же говорите, что советский народ дает РККА все, что может. Вот он и дал вместо гаубичного артполка из двух дивизионов Ф-22 и дивизиона М-10 в каждую дивизию, всего один дивизион в восемь легких гаубиц и батарею тяжелых, образца девятого года, на конной тяге, которые сейчас тащатся где-то в степи. Как и легкие артполки, в которых вместо новых пушек, которых едва на кавалерию хватает, старые трехдюймовки. Из-за этого в полках некомплект сорокапяток, потому, как ЛАП дивизий вместо противотанкового дивизиона использовать нельзя и его сохранили по старому штату. А в стрелковых полках вместо девяти сорокапяток всего шесть. Но обойдемся и шестью, танков у японцев мало. Не немцы и не французы, в конце-то концов. На полковой комплект пушек, минометов и пулеметов грех жаловаться, почти все по штату. А вот с танками не очень. Не хватает у советского народа танков на всю РККА. По старому штату было по батальону на дивизию и по самоходному гаубичному дивизиону. А теперь по бригаде на корпус. Только в той бригаде всего два батальона танковых, да артполк, да пехоты чуток. Было по три батальона и дивизиона на корпус нормального состава, а стало по два. Корпусная артиллерия, опять же, сплошь из старых образцов. — Но это, все же не хуже, чем по старым штатам, когда на дивизию всего один артполк полагался? Да и с танками не так все плохо, если держать их в кулаке, — постарался я представить ситуацию в ином свете. — Так на так, только вместо старых легких гаубиц новые на мехтяге. На дивизион по два десятка грузовиков на две с половиной тонны. Ночью установят орудия на позициях, разгрузятся и в степь за пехотой уйдут. — В любом случае, у японцев и этого нет. Однако ж они нажимают. Будем надеяться, с прибытием свежих войск, которые вы не будете бросать в бой побатальонно, на плацдарме будет порядок. А вы получите мощный подвижный резерв из двух бронекавалерийских корпусов. Чует мое сердце, скоро им откроется простор для маневра. И побольше доверия к подчиненным, комкор! Дайте им свободу самим командовать внутри своих корпусов, дивизий и бригад! Смотрите на вещи шире! Вот, вам, к примеру, не все ли равно, как летчики ведут воздушный бой, если они приказ о защите переправ успешно выполняют? Я бы им задачу еще шире поставил, не только переправы и войска обеспечить от бомбардировок, но и завоевать общее превосходство в воздухе. И пусть комкор Смушкевич со своими орлами сами голову ломают, как это сделать. Кстати, товарищ Жуков, вы упоминали зенитный дивизион 57-го корпуса. Я так понимаю, что переправы противовоздушными средствами у вас как-то прикрыты? А войска зарылись в землю и их так просто уже бомбами не достать? Нельзя ли направить 57-й ЗДН на охрану аэродромов? Ведь там же вообще ничего нет, ни против воздушных налетов, ни против диверсантов! — ПВО переправ жидкое, всего по батарее зениток образца 31-го года да по взводу счетверенных пулеметов на каждую. Было всего две шестистволки, да японцы как с цепи сорвались на них, не успокоились, пока не выбили, не считаясь с потерями. Но, раз вы просите, товарищ капитан, пойду вам навстречу. Прикажу Фекленко, чтоб оставил дивизион в распоряжении Смушкевича. А насчет диверсантов… В 82-й дивизии сверхкомплект личного состава. Что останется после восполнения потерь ночных боев, отправлю в ваше распоряжение в Тамцак-Булак. — Спасибо, товарищ комкор, жизнь прямо на глазах налаживается, — улыбнулся я, видя, что Жуков вновь почувствовал себя командармом, пока мы обсуждали практические вопросы, а просьба моя и вовсе вознесла его на пьедестал уверенности в своих силах и своем положении. — Еще бы инженерно-саперные батальоны в Тамцак-Булаке задержать на время, пока капониры для самолетов не построют… — Саперы мне здесь нужны! — отрезал комкор, полностью придя в себя и вновь научившись говорить «нет». — Пусть «добровольцы», что вам выделил, роют. Все равно ни на что больше не годны. — Ладно, разберемся… Товарищ комкор, а что насчет радио? Почему вы его запретили? — Потому, что от него никакой пользы, кроме вреда! Корпусная радиостанция до Читы не добивает, раз! Между бригадами и ниже, пока зашифруют, пока передадут, пока расшифруют, делегаты связи быстрее добираются, два! Если открытым текстом передавать, то японцы слушают, три! На плацдарме развернута проводная сеть, четыре! Достаточно? — Допустим… Но как же танковым командирам с ротами, взводами, отдельными машинами в бою связь держать? Как летчикам быть? У них там свои, технические проблемы, но все же? Как артиллеристам корректировать огонь? — Наверное, погорячился, — скрепя сердце признал Жуков, чем немало меня удивил. — Пожалуй, исправлю приказ. От батальона и ниже пусть говорят в боевой обстановке, когда это необходимо. В прочих случаях — соблюдают радиомолчание. А летчикам — волю. Пусть сами со своей связью разбираются. Вы же хотели, товарищ капитан, чтобы я больше инициативы давал? Довольны? — Не вполне. В таком виде все хорошо ровно до тех пор, пока не началась маневренная война. Бросите вы, к примеру, подвижные корпуса в обход японцев, как ими руководить, координировать действия? — прищурился я с хитринкой. — И как же? — вопросом на вопрос ответил Жуков, догадавшись, что ответ у меня уже готов. — Японцы к войне подготовились хорошо, выучили русский язык. Одного такого говоруна я сам лично три дня назад в плен взял. Но что они будут делать, если передачи открытым текстом будут идти, к примеру, по-армянски? Да с примитивным шифром, вроде танк — баран, батальон — гурт, бригада — отара? У нас же многонациональный союз народов, товарищ комкор! Неужели в армейской группе не найдется достаточно армян, грузин, осетин? И дублировать сообщения шифровками, для практики. Пока японцы с армянским радио разбираться будут, переводчиков искать, ваши связисты оперативно работать уже научатся.