В субботу утром, в 10:35 я открыл ключом входную дверь дома номер 63 по Арбор-стрит, поднялся по деревянной лестнице на третий этаж и с помощью уже другого ключа попал в квартиру, некогда принадлежавшую Моррису Элтхаузу. Я решил использовать собственный подход к выуживанию правды у Сары Дакос. Спору нет, я пошел окольным путем, особенно с учетом нехватки времени, но такой способ был намного результативнее приглашения на танцы в клуб «Фламинго». О том, что времени у нас в обрез, свидетельствовала заметка на двадцать восьмой полосе утренней газеты, которую я прочел на кухне за завтраком. В заметке под названием «Скрестим пальцы?» было сказано: «Десять аристологов», единственное в своем роде общество гурманов Нью-Йорка, очевидно, не верят в то, что история повторяется. Льюис Хьюитт, капиталист, светский лев, любитель орхидей и аристолог, в четверг вечером, 14 января, устраивает обед для членов общества в своем поместье в Норт-Коув, Лонг-Айленд. Меню составит Ниро Вулф, известный частный детектив, а еду приготовит Фриц Бреннер, повар мистера Вулфа. Мистер Вулф и его личный помощник Арчи Гудвин будут присутствовать на обеде в качестве гостей. Все это невольно напоминает о другом случае, когда мистер Бреннер готовил обед для «Десяти аристологов», а мистер Вулф и мистер Гудвин присутствовали в качестве гостей. Мероприятие проходило в доме Бенджамина Шрайвера, крупного судоперевозчика, 1 апреля 1958 года, и один из десяти аристологов, Винсент Пайл, глава брокерской фирмы с Уолл-стрит, был отравлен мышьяком, подсыпанным в блюдо, которое подавала Кэрол Эннис, впоследствии осужденная за убийство первой степени. Вчера корреспондент «Таймс», памятуя о той давней истории, позвонил мистеру Хьюитту и поинтересовался, не высказал ли хоть кто-нибудь из десяти аристологов (аристология — это наука приготовления и потребления пищи) нежелания присутствовать на обеде в следующий четверг, и мистер Хьюитт ответил «нет». Когда наш корреспондент спросил его, станет ли он скрещивать пальцы, мистер Хьюитт сказал: «Интересно как? Тогда я не смогу держать вилку и нож». Все кушанья, безусловно, будут отличными. Назначение точной даты, а именно четырнадцатого января, стало предметом жарких споров с Вулфом в четверг вечером. Я считал, что дата должна была быть открытой, а в заметке написано: «В один из вечеров этого месяца». Вулф ответил, что, когда Хьюитт будет обзванивать своих собратьев-аристологов, ему придется назвать точную дату. По моему мнению, Хьюитту просто следовало объяснить им, что дата обеда будет зависеть исключительно от того, когда Фрицу смогут доставить самолетом из Франции нужные продукты. Гурманы любят продукты, доставленные самолетом из Франции. Однако Вулф настоял на своем, и теперь время поджимало, поскольку у нас оставалось всего пять дней. Именно поэтому меня и не устраивала идея подобраться к Саре Дакос окольным путем, и, выбрав оптимальный вариант, я сразу после завтрака позвонил миссис Элтхауз, попросив уделить мне десять минут. Она согласилась, и я поехал к ней, естественно не обращая внимания на слежку. Чем чаще они будет видеть, что я работаю над делом Элтхауза, тем лучше. Я рассказал миссис Элтхауз, что в ходе расследования вскрылись новые обстоятельства, о которых мы непременно сообщим, когда их изучим, поэтому было бы неплохо, если бы она позволила взглянуть на кое-какие вещи в квартире сына, хотя бы на те, что сохранились. Она ответила, что в квартире все осталось на своих местах. За квартиру уплачено на год вперед, и миссис Элтхауз не пыталась сдать жилье в субаренду. Она ничего не трогала, и, насколько ей известно, полицейские тоже. По крайней мере, они не просили на это разрешения. Я обещал без спроса ничего не уносить из квартиры, если миссис Элтхауз позволит ее осмотреть, и она безропотно отдала мне ключи, даже не сделав попытки позвонить адвокату или хотя бы мужу. Женщинам в возрасте я, кажется, нравлюсь больше, чем молодым, но, пожалуй, не стоит говорить об этом Вулфу. Итак, в субботу утром, в 10:35, я вошел в квартиру покойного Морриса Элтхауза, закрыл дверь и огляделся по сторонам. Квартира была очень неплохой, если не обращать внимания на картины. Как и говорила Сара Дакос, на полу лежал толстый ковер от стены до стены. Я увидел большой диван с кофейным столиком перед ним, удобное кресло возле торшера, четыре стула, маленький столик с металлическим арт-объектом — такой вполне мог сварганить рукастый малыш с инструментами из валявшихся в гараже железяк, — практически пустой письменный стол с телефонным аппаратом на нем, пишущую машинку на подставке. Одну стену почти полностью занимали книжные полки. И опять же, ничего хорошего о картинах на других стенах я сказать не мог. Они отлично подошли бы для игры «Угадайка» — оставалось лишь пригласить гостей, и пусть угадывают, что изображено на картине, — если, конечно, найдется хоть кто-то, кто знает ответы. Положив пальто и шляпу на диван, я приступил к осмотру. Два шкафа в гостиной. Ванная комната, маленькая кухня и спальня с одной кроватью, комодом, туалетным столиком, двумя креслами и шкафом, набитым одеждой. На комоде стояли фотографии родителей, из чего я сделал вывод, что Моррис Элтхауз отказался не от семьи, а лишь от «Пегги Пилгрим». Вернувшись в гостиную, я приступил к обыску. Коричневые шторы были плотно задвинуты, в комнате царил полумрак, и я включил свет. Буквально все поверхности покрывал толстый слой пыли, но поскольку я находился здесь на законных основаниях, то не стал надевать перчатки. Конечно, я не рассчитывать найти явную улику, однозначно указывающую на кого-то или что-то определенное, так как копы уже все здесь обшарили. Впрочем, у них не было конкретной цели, а у меня была: Сара Дакос. Вы наверняка хотели бы получить подробный перечень всего, что находилось в квартире, особенно содержимого ящиков и шкафов, однако это заняло бы в моем рассказе слишком много места. Отмечу только одну вещь: рукопись незаконченного романа. Я прочел полторы страницы из имевшихся трехсот восьмидесяти четырех. Чтобы прочесть весь роман с целью выяснить, фигурирует ли там девушка, похожая на Сару Дакос, потребовался бы целый день. А еще я обратил внимание на нижний ящик комода в спальне. Помимо самых разных предметов, в ящике хранилось примерно с десяток фотографий. Ни одного фото Сары Дакос, но зато там нашлось фото Морриса Элтхауза, лежавшего нагишом на диване в гостиной. Мне не довелось видеть его обнаженным, поскольку фотографии в архиве «Газетт» были вполне пристойными. Моррис Элтхауз находился в отличной форме: рельефные мускулы и плоский живот. Однако оборот фотографии оказался интереснее самого снимка. Кто-то написал там стихотворение или строфу из него. Так как мне позволено воспроизвести эти строки, я привожу их ниже: Влюбленный, к сей прекраснейшей из дев Стремишься в поцелуе ты напрасно, Зато пребудет навсегда любовь, И будет на века она прекрасна[6]. Я, конечно, не самый большой специалист в области поэзии, но у Лили Роуэн целая полка с томиками стихов. Иногда по особым случаям она просит почитать ей вслух, и стихотворение показалось мне знакомым, хотя здесь явно что-то было не так. И я тщетно пытался понять, что именно. Как бы там ни было, в первую очередь следовало узнать, кто написал стихотворение на обороте фотографии. По крайней мере, точно не Элтхауз. Я уже видел здесь вещи, надписанные его рукой. Сара Дакос? В таком случае это уже кое-что. Не кое-что, а очень много. Положив фото на комод, я потратил еще один час на осмотр квартиры, однако ничего больше не нашел. Я обещал миссис Элтхауз не брать ничего без ее разрешения, однако искушение было слишком велико. Я мог взять фотографию и, не вынося ее из дома, спуститься на второй этаж, затем постучаться к Саре Дакос и, если она дома, а скорее всего, в субботу она была дома, показать ей фотографию и спросить: «Это вы написали?» Соблазн действовать кавалерийским наскоком был реально велик. Но какие, к черту, наскоки?! Мне следовало идти в обход. Поэтому я покинул квартиру, вышел из дома, нашел телефонную будку, набрал номер миссис Брунер и сказал ей, что хотел бы зайти и кое о чем спросить. Она ответила, что до часу дня будет на месте. Сейчас было только двадцать минут первого. Я вполне успевал доехать туда на такси. Миссис Брунер ждала меня в кабинете, просматривая за письменным столом какие-то бумаги. Она поинтересовалась, приходила ли к нам мисс Дакос, и посетовала на то, что та не отзвонилась. Я ответил, что да, приходила и очень охотно шла на сотрудничество. Я сделал ударение на слове «очень», поскольку имелась вероятность, что кабинет прослушивается. После чего я наклонился вперед и шепотом произнес: — Не возражаете, если мы немного пошепчемся? — Но это нелепо! — нахмурилась миссис Брунер. — Да, — подтвердил я. — Зато безопасно. Вам и не нужно много говорить. Мне необходим образец почерка мисс Дакос. Что угодно — любые записи или докладные записки. Полагаю, это кажется вам еще более нелепым, однако не все так просто. Только не просите меня ничего объяснить, потому что я не могу. Я следую инструкциям. Вы или доверяете мистеру Вулфу делать свое дело, или нет. — Но почему, ради всего святого… — начала она, но я остановил ее взмахом руки. — Если не хотите общаться шепотом, — прошептал я, — просто дайте мне то, за чем я пришел, и я уйду. Когда через пять минут я покинул дом с двумя образцами почерка Сары Дакос в кармане — листком настольного календаря с написанными на нем девятью словами и докладной запиской на шесть строк, — то подумал о том, что наша страна держится исключительно на таких средних лет женщинах. Миссис Брунер не прошептала ни слова, а, порывшись в ящике, достала записку, оторвала листок настольного календаря, вручила мне и сказала чуть громче, чем обычно: — Сообщите мне, если у вас будет что-то, о чем я должна знать. — После чего снова взялась за бумаги на письменном столе. Вот это женщина! В такси на обратном пути я изучил образцы и, когда снова поднимался по лестнице дома номер 63 по Арбор-стрит, уже был на девяносто процентов уверен. Взяв в спальне фотографию, я устроился в удобном кресле у торшера и сравнил почерк. Я, конечно, не графолог, впрочем, он здесь был и не нужен. Надпись на обороте фотографии, записи на календаре и докладная записка были сделаны одной и той же рукой. Возможно, Сара Дакос сделала и то самое фото, но это уже было не важно. Я пришел к окончательному выводу о том, что Сару Дакос явно подвела память, когда она говорила, что знакомство с Моррисом Элтхаузом не переросло в более близкие отношения. Теперь следовало решить вопрос: попросить у миссис Элтхауз разрешения взять фотографию или оставить здесь? Нет, оставлять фотографию было бы слишком рискованно. Сара может пробраться сюда и забрать ее. Я взял с письменного стола лист писчей бумаги и завернул фотографию. Великовата для нагрудного кармана, но я справился. Оглядевшись в силу привычки по сторонам, чтобы убедиться, что все на своих местах, я ушел со своим трофеем. Проходя мимо двери квартиры на втором этаже, я послал ей воздушный поцелуй. И тут меня осенило, что дверь заслуживает чего-то большего, нежели банальный воздушный поцелуй. Я присмотрелся к замку. Ничего особенного. Такой же, как у Элтхауза. Я позвонил миссис Элтхауз из той же телефонной будки, из которой звонил миссис Брунер, и, сообщив, что оставил квартиру в полном порядке, поинтересовался, когда занести ключи. Она ответила, что никакой срочности нет и я могу это сделать в любое удобное время. — Кстати, — сказал я, — если вы не против, я возьму одну вещь. Фотографию мужчины из ящика комода. Нужно проверить, узнает ли ее кто-нибудь из знакомых. Хорошо? Миссис Элтхауз ответила, что я говорю загадками, однако фотографию взять разрешила. Мне очень хотелось высказать ей свое мнение о женщинах средних лет. Жаль, что мы для этого недостаточно близко знакомы. Набрав еще один номер, я попросил ответившую на звонок горничную по имени Мими позвать к телефону мисс Роуэн и вскоре услышал знакомый голос: — Ланч через десять минут. Приходи. — Ты слишком молода для меня. Я решил, что женщины моложе пятидесяти… Какие? — «Незрелые» — вполне подходящее слово. — Нет, не подходящее. Я подумаю об этом и вечером тебе сообщу. Мне нужно сказать тебе две вещи. Во-первых, я должен вернуться домой до полуночи. Я сплю в кабинете… Ладно, при встрече все объясню. — Боже правый! Он что, сдал внаем твою комнату? — На самом деле так и есть. На одну ночь. Долго объяснять. Погоди секундочку. — Переложив трубку в другую руку, я достал из кармана фотографию. — Вот, послушай стихи. — Я с чувством прочел стихотворные строки. — Ты знаешь, откуда это? — Конечно. И тебе не мешало бы знать. — Что-то не припомню. Хотя звучит знакомо. — Еще бы! Где ты это взял? — Потом расскажу. Так что это за стихи? — Последние четыре строки из второй строфы из «Оды греческой вазе» Китса. Немного заумно, однако не советую шутить с Китсом. Эскамильо, ты отличный детектив и божественно танцуешь. У тебя масса других достоинств, но ты не интеллектуал. Приходи. Почитаешь мне Китса. Я ответил, что она для меня слишком незрелая, повесил трубку, спрятал фотографию в карман и поймал уже пятое такси за последние пять часов. Что ж, наш клиент мог себе это позволить. Без пяти два я повесил пальто со шляпой на вешалку в прихожей, прошел в столовую, сказал сидевшему за столом Вулфу, что, кажется, скоро пойдет снег, и удалился на кухню. Я никогда не присоединяюсь к Вулфу, возвращаясь домой посреди его трапезы. Мы договорились, что негоже одному человеку давиться мясом или рыбой, когда другой уже приступил к выпечке или сыру, так как это создает неправильную атмосферу. Фриц сервировал для меня кухонный стол и принес остатки печеного луфаря. Я поинтересовался, как продвигается составление меню для пира, намеченного на следующий четверг. — Арчи, я это не обсуждаю, — ответил Фриц. — Я ничего не обсуждаю. Перед ланчем он провел больше часа в моей комнате. Беседовал, включив телевизор на полную громкость. Если это так опасно, я предпочитаю вообще не разговаривать. Я успокоил его, обещав, что к тому времени, как шэд пойдет на нерест, мы уже вернемся к нормальной жизни. В ответ Фриц лишь всплеснул руками, воскликнув «боже мой!» по-французски. Когда я вернулся в кабинет, Вулф с хмурым видом крутил глобус. Человек, подаривший этот глобус — самый большой, который мне приходилось видеть, — наверняка не подозревал, какую услугу оказал Вулфу. Всякий раз, как ситуация становилась критической, Вулф мог подойти к глобусу и выбрать себе новое местожительство. Замечательно. Увидев меня, Вулф спросил, есть ли какие-нибудь новости. В ответ я молча кивнул. Он прошел к своему столу, я включил радио и, придвинув поближе желтое кресло, дал подробный отчет. Это не заняло много времени, поскольку нужно было описывать не разговоры, а только действия. Я не стал упоминать телефонный звонок Лили Роуэн, поскольку это было сугубо личное. Дважды прочитав стихотворные строки, Вулф вернул мне фото со словами, что она хорошо чувствует стихотворный размер. — Я ведь говорил, что она далеко не глупа. Очень изящно. Четыре последние строки второй строфы «Оды греческой вазе» Китса. Вулф удивленно прищурился на меня: — Откуда, черт возьми, тебе это известно?! Ты ведь не читаешь Китса. — Читал когда-то детстве, в свою бытность в Огайо. Как вам хорошо известно, у меня феноменальная память. Обычно я этим не хвастаюсь, хотя, чего там скромничать, мне есть чем похвастаться. — Я постучал по фото. — Итак, мы знаем, что она солгала. Она как-то замешана. Может, не слишком сильно. Может, она просто не хотела признаваться, что близка с Элтхаузом. Близка настолько, что он рассказал ей о ФБР. А быть может, здорово замешана. «Стремишься в поцелуе ты напрасно!» И еще: «Зато пребудет навсегда любовь». Однако он сказал ей, что собирается жениться на другой, и она застрелила его, возможно, из его собственного револьвера. Второй вариант, который пока для нас предпочтительнее. Нам будет трудно прижать ее к ногтю. Возможно, ей удастся подтвердить, что она была на той лекции, но не то, когда она оттуда ушла. Возможно, она вообще нигде не была. Она провела вечер в доме номер шестьдесят три по Арбор-стрит вместе со своим любовником и застрелила его до появления агентов ФБР. Ну и как вам такая версия? — Как гипотеза — вполне. — Тогда мне придется изучить вопрос с лекцией. У Сары Дакос может быть железное алиби. По словам Кремера, агенты ФБР покинули дом около одиннадцати вечера, естественно сперва обыскав квартиру вне зависимости от того, убивали они Элтхауза или нет. Ведь оттуда исчезли материалы для статьи. Следовательно, фэбээровцы появились там не позднее десяти тридцати или, скажем, десяти сорока. Сара Дакос в любом случае ушла до их появления. Новая школа находится на Двенадцатой улице. Если кто-то видел ее на лекции хотя бы в двадцать минут одиннадцатого или даже в четверть одиннадцатого, то она чиста. Я наведу справки. — Нет. — Нет? — Нет. Если агенты ФБР узнают, что ты этим занимаешься — или установив слежку, или из-за твоей небрежности, — то поймут, что мы всерьез рассматриваем вопрос виновности мисс Дакос в убийстве, а это будет для нас катастрофой. Мы должны создавать иллюзию уверенности в том, что Морриса Элтхауза убил агент ФБР и мы ищем доказательства. В противном случае все наши приготовления к мероприятию в следующий четверг будут сведены на нет. Для защиты наших флангов нам нужно было твердо знать, что мисс Дакос лгала, и ты это доказал. Она действительно лгала. Приемлемо. Она лгала с целью скрыть то, что скомпрометировала себя, и это нас вполне устраивает. Для нас отнюдь не так важно, что именно она хочет скрыть: тайную связь с Элтхаузом или тот факт, что он пал от ее руки. — Кремеру будет приятно об этом узнать. Ведь именно он дал нам наводку. Я, пожалуй, позвоню и расскажу ему, чтобы он мог снять камень с души. — Пф! Когда мы снимем камень с души, закончив работу, для которой нас наняли, то выполним и свои обязательства по отношению к нему. Если нам будет удобно, мы просто предъявим Кремеру убийцу, не прикладывая лишних усилий. Если убийца не агент ФБР, на что Кремер сильно надеется, он вряд ли скажет нам слова благодарности, но и нам не придется извиняться. — Значит, мы забываем об убийстве до следующей пятницы? — Да. — Просто отлично. Все агентства сегодня и завтра закрыты, значит Хьюитт сможет начать подбор нужных людей не раньше понедельника. Вечером я буду в клубе «Фламинго», если что. Например, если Хьюитт позвонит сказать, что слишком много хлопот и нам следует поискать кого-нибудь еще. Завтра мисс Роуэн приглашает кучу народу на воскресный ланч и танцы. Мне придется остаться и помочь ей вытряхнуть пепельницы. Какие-нибудь еще инструкции на сегодня? — Выключить радио, — буркнул Вулф. Глава 11 Это грызло меня четыре дня и четыре ночи, начиная с субботы, когда Вулф велел забыть об убийстве, до утра среды, когда я решил предпринять кое-что по собственной инициативе. Здесь имелось два аспекта. Во-первых, если гипотеза о причастности Сары Дакос подтвердится, получится, что я унес и спрятал улику с места преступления. Копы, конечно, упустили свой шанс. Они наверняка видели фотографию, но оставили ее на месте. Я же получил ключи от миссис Элтхауз, что было единственным законным моментом во всей истории. Однако меня куда больше беспокоил второй аспект. Кремер помог нам сохранить лицензии, по крайней мере до поры до времени, и он пригласил на тайную встречу лично меня, Арчи Гудвина, купил мне пакет молока и рассказал об убийстве. Я ничего не имею против того, чтобы играть с копами в разные игры — иногда по собственной воле, иногда в силу обстоятельств, — однако сейчас был совершенно другой случай. Ведь именно я был у Кремера в долгу.