Индеец исчез на четыре года. За это время все альпаки в Австралии вымерли, Леджера уволили с должности государственного инспектора по их акклиматизации и начали против него расследование на предмет нецелевого расходования средств. В январе 1865-го Леджер бежал обратно в Перу и там сразу же разыскал Мануэля. Оказалось, четыре года подряд в апреле на Боливию обрушивались морозы, губя недозревшие плоды хинных деревьев. 1865-й стал первым благополучным годом. 19 мая индеец принес, наконец, 27 килограммов семян. За это Леджер вручил ему 100 фунтов, двух мулов, четырех ослов, одеяла и винтовку с патронами. Три недели по четыре часа в день бесценные семена сушили на солнце, чтобы они не отсырели за время путешествия по морю. Затем Леджер отправил их в Лондон посылкой своему брату Джорджу. Девять килограммов за 33 фунта купил голландский консул для разведения хинного дерева в колониях на острове Ява. Еще девять килограммов за 50 фунтов купил один фермер из Индии. И последние девять отправились в Австралию, откуда пришла благодарность и чек на 100 фунтов. Судьба австралийских семян неизвестна, в Индии дело не пошло из-за климата, а на Яве условия оказались подходящими. Там проросло 20 тысяч леджеровских семян, из которых получилось 12 тысяч деревьев. В 1872 г. они зацвели белыми цветами — это в самом деле были «тата». Собрали первый урожай коры, 260 килограммов, содержание хинина в ней оказалось от 8 до 13 %. Леджер понял, что Мануэль не обманул, и заказал еще семян. Но доехал верный слуга только до боливийского города Коройко. Там местный коррехидор задержал его, посадил в тюрьму и 20 дней подряд бил, пытал голодом и жаждой, пока несчастный не сказал, на кого работает. За помощь иностранцу в вывозе национального достояния имущество Мануэля было конфисковано: у него забрали ослов, мулов и одеяла, а сам он через неделю умер от побоев. В течение 10 лет Леджер выплачивал его вдове и сыновьям пенсию 10 фунтов ежемесячно, пока сам не остался совершенно без денег. К тому времени голландцы собирали по 124 тонны хинной коры в год, зарабатывая более миллиона фунтов. Город Бандунг, вокруг которого разбили плантации, соединили с морем железной дорогой, и он на глазах превращался в мегаполис. За счет высокого содержания хинина в яванской коре голландцы смели с рынка конкурентов и стали производить 90 % всей хины в мире. Хотя цены упали в 10 раз, хинин стал доступен каждому и прибыли оставались высокими за счет бесконечного спроса. В 1881 г. Леджер напомнил голландцам о себе, и ему послали 100 фунтов. Он купил небольшую ферму в Австралии, где срок давности его «преступлениям» вышел, и кое-как оборачивался до 1891-го, когда лопнул банк, где он держал все свои сбережения. Он распродал мебель, заложил ферму и в 1895-м из страха окончить свои дни в работном доме снова напомнил голландцам о себе. Ему положили небольшую пенсию — настолько скромную, что к моменту смерти Леджера в 1905 г. оставшееся от него имущество оценили в два фунта. Похоронили его фактически в безымянной могиле — на участке семьи жены, между свояченицей и шурином. На могильном камне были обозначены только их имена, ни слова о Леджере. Нахождение его останков там удостоверяется всего лишь записью в кладбищенском журнале. В 1986 г. маляриолог Габриэле Грамичча стал собирать материал для написания биографии нашего героя и с трудом нашел его последнее прибежище. По инициативе Грамиччи одна голландская химическая компания привела могилу в порядок. Теперь там лежит скромных размеров белый камень с надписью: ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Иван Мосин: Насколько понимаю, позже, до того как начали синтезировать хинин, ситуация на рынке менялась не раз? Не знаете про это чего-нибудь? Тот же Александр Йерсен во Вьетнаме перед Второй мировой также начал высаживать хинные деревья, у него получилось, и позже Вьетнам производил львиную долю этого хинина (где-то читал… может, и в путеводителе из музея самого Йерсена в Нячанге, сейчас не вспомню). Ответ: Ну про львиную долю — это они загнули, если говорить о довоенном периоде. Себя обеспечивали и соседей, и это уже много. До 1939 г. 90 % рынка держали голландцы, а Вьетнам был так беден, что на Яве закупать не могли, оттого Йерсен все это и начал. Потом, когда японцы захватили Индонезию, а немцы — Голландию со складом готового хинина, СССР и его союзники остались без лекарства от малярии. Стали диверсифицировать, синтез осуществили — он поначалу оказался дорог, все это шло на фотоматериалы; разбили плантации хинных деревьев в Африке, и вышло, что там хинин получается дешевле. После войны зашла речь о Союзе угля и стали (предшественник ЕС) из Франции, Германии и стран Бенилюкса. Все эти государства создали общее законодательство о трестах, согласно которому голландскую хинную монополию разделили. Ее наследники стали инвестировать в тонкие химические технологии и фармпрепараты как в более дорогой и менее затратный в производстве продукт. К тому же без политических рисков: Индонезия стала независимой, начала социалистические эксперименты, и там работа иностранных инвесторов была затруднена. Плантации в уже независимой Индонезии, оставшись без капитала, перешли на чай, благо рынок был понятен и существовали местные традиции производства. Полина Дьяконова: А на Яве, интересно, все еще растут эти деревья? Ответ: Нет. Освобожденные от хинных деревьев места засадили чаем. По чайным кустам можно определить, где некогда располагались великие плантации. 30 Расшифровка биологии ришты и начало тропической паразитологии Алексей Федченко 1870 год 2 февраля 1870 г. географ Алексей Федченко сделал в научном обществе при Московском университете доклад о жизненном цикле ришты — подкожного червя, вызывавшего мучительную болезнь у жителей Средней Азии и тропиков. Федченко высказал идеи, осуществление которых на наших глазах приводит к полной ликвидации этого паразита. Его не станет на Земле в ближайшие годы. Ришт?, или мединский червь, — зло древнее, как египетские мумии, в которых его порой находят. Паразит размножается и созревает в теле человека примерно год. С самцами наш организм умеет бороться — они капсулируются и умирают. Но самки прячутся в соединительной ткани между мускулами, где благополучно вырастают до метра. Когда приходит пора исторгнуть из себя потомство, они движутся в подкожную клетчатку, обычно на ноге. Там вздувается волдырь, он набухает недели четыре. Ощущение такое, будто под кожей сворачивается пружина. Любое движение пораженной конечности доставляет мучительную боль. Чтобы унять ее, рану смачивают, а червю того и надо. От соприкосновения с водой волдырь лопается. Наружу показывается головка паразита. Из раны течет зловонный гной, она горит огнем, уходить из воды не хочется. У ришты есть время выдавить из себя, как из тюбика, миллионы личинок. Если вода теплая и стоячая, они созревают и находят для себя жертву. Со времен древних шумеров был единственный способ лечения этой инвазии — осторожно наматывать высунувшегося наружу червя на палочку (или, как сейчас, на марлевый валик). Отрывать паразиту голову или прижигать ее нельзя: ришта останется в ране, туда же попадут личинки, и начнется аллергический отек, порой опасный для жизни. Это больно, по выражению таджикского поэта Садриддина Айни, как если бы кожу резали десятью ножами. Другие осложнения вызываются вторичной инфекцией — от миозита и трофической язвы до гангрены и столбняка. Мотать червя на палочку можно долго — если отек силен, то за целый день не продвинуться и на сантиметр. На Востоке несчастные с риштой неделями валялись под навесами на базарах, где их за большие деньги пользовали табибы, лекари-самоучки. Нагноения и рожистые воспаления привлекали тучи насекомых; табибов прозвали «мир макасон», то есть «повелители мух». Самого паразита в Средней Азии именовали риштой, от персидского слова «нить». В странах, где с ней сталкивались европейские врачи, местное население утверждало, что паразита занесли арабские завоеватели. Город пророка Мухаммеда и первая столица халифата — Медина, поэтому на Западе червя называли «мединским». Нарекая животных в 1758 г., Карл Линней дал риште название не просто червя или филярии, а «мединского дракончика». По-латыни «дракончик» будет dracunculus, а вызванная им болезнь — «дракункулез». Умирают от нее редко, но потерю трудоспособности на полтора месяца она гарантирует. Долгое время с риштой ничего не могли поделать. В Бухаре не было ни одного человека, который бы ей не болел, со времен принятия ислама до 1869 г., когда во владения бухарского эмира явилась русская армия, а следом за ней — натуралист Алексей Павлович Федченко. Алексей Павлович Федченко (1844–1873, в центре) и его одногруппники, только что окончившие Московский университет (1864). Руку на плечо Федченко положил его друг зоолог Василий Ошанин (1844–1917), с которым они вместе работали у Рудольфа Лейкарта Этот замечательный ученый — этнический украинец, который вырос в Иркутске, где его отец владел золотым прииском. С малых лет интересовался растениями и насекомыми. В гимназии учился на отлично, готовясь стать натуралистом, когда его отец разорился и с горя умер. Семья осталась без средств к существованию, платить за гимназию было нечем. К счастью, старший брат Григорий, преподаватель ремесленного училища в Москве, верил в будущее шестиклассника Алексея. Григорий стал отдавать на оплату его учения половину своего дохода и по почте руководил занятиями брата. Тот старался изо всех сил, чтобы Григорий не счел свои жертвы напрасными. На физико-математическом отделении Московского университета гербарии студента Федченко отмечали как лучшие, а основатель российской зоологии Анатолий Богданов (1834–1896) пригласил Алексея в свой кружок. Там Федченко познакомился с будущей женой Ольгой Александровной, дочерью профессора Армфельдта. В ней он обрел «второго Григория» — спонсора своих занятий. На момент их встречи Ольга была еще институткой. Увлекалась ботаникой и — в духе того времени — старалась доказать, что женщина способна работать в науке наравне с мужчиной (что ей впоследствии блестяще удалось). Среди студентов богдановского кружка она выбрала Федченко: он был самым сильным, красивым и талантливым и тоже ничем, кроме наук, не интересовался. По окончании курса университет мог предложить Алексею только одну работу с казенной квартирой, а именно должность студенческого инспектора. Формально надо было составлять расписание занятий и следить за соблюдением правил, а фактически — отлавливать пьяных студентов на Патриарших прудах и отчислять особо буйных. Женившись на богатой девушке, Федченко смог бросить эту работу и отправиться с Ольгой на стажировку в Европу. Он имел задание от Общества любителей естествознания при университете — подготовить экспедицию в только что завоеванную Среднюю Азию. Послать могли только двоих (Алексея с женой) и препаратора, а заниматься надо было всеми науками сразу: собрать гербарий, коллекцию насекомых, образцы костюмов, оружия, произведений ремесла; и самое главное — изучить географию почти неведомой страны. Федченко готовился к экспедиции у немецкого зоолога Рудольфа Лейкарта (1822–1898), который разгадал жизненный цикл трихинеллы, обезопасив любителей ветчины. Лейкарт — отец учения о промежуточных хозяевах паразитов человека. Он предполагал наличие такого хозяина и у ришты и предложил Федченко поискать его. С этой находки началась тропическая медицина, как сказал Рональд Росс, открывший роль комаров в распространении малярии. Зима 1868–1869 гг. была суровой: до Ташкента ехали на санях. Там в гостинице супруги Федченко совершили неприятное для себя открытие: русские уже завезли в Среднюю Азию постельного клопа, которого доселе этот край не знал. Зато из Туркестана они увозили с собой малярию. Этой болезни предстояло сыграть роль в истории ришты. Очагами дракункулеза в Средней Азии были Бухара и Джизак. Когда Федченко прибыл в Самарканд, в госпитале еще лежали русские солдаты, раненные при обороне города, которую изобразил Верещагин на картине «У крепостной стены. “Пусть войдут”». Некоторые из этих солдат страдали и от ришты. Недостатка в материале не было. Алексей просил докторов собирать для него личинки паразита. Пока он отлучался в Каттакурган, военный врач напустил в его аквариум толпы личинок, но вода за несколько дней протухла. Федченко разбавил ее ключевой, и личинки сразу погибли. Так стало ясно, что жить они могут лишь в прогретой солнцем стоячей воде. Ришта на рисунках жены Федченко Ольги Александровны, приложенных к сообщению о жизненном цикле ришты (2 февраля 1870 г.). Слева: рачок-циклоп с проглоченными им личинками ришты. Справа вверху: строение тела самки паразита. Справа внизу: намотанный на палочку червь после извлечения из тела больного; исторгнутая паразитом личинка. Рисунок ришты на палочке выполнен в уменьшенном масштабе, остальные — в увеличенном Следующих личинок Алексей Павлович поместил в аквариум с прудовой водой, где оказались рачки-циклопы. Разглядывая их в сильную лупу, Федченко заметил внутри циклопов личинки ришты, которые неплохо себя чувствовали. Произошло это 17 июля 1869 г. Немедленно сообщили генерал-губернатору Туркестана Константину фон Кауфману (1818–1882), что риштой заражаются при питье, глотая циклопов с личинками. Видимо, желудочный сок растворяет панцири рачков, паразиты высвобождаются, а дальше, как трихинеллы, проходят через стенку кишечника и ищут себе удобное место. Чтобы не заболеть, нужно либо пить проточную воду, где личинки не выживают, либо отфильтровывать рачков. Это немедленно довели до сведения всех командиров русских войск в Туркестане. Через три года Федченко погиб от высотной болезни, тренируясь в горных восхождениях на Монблане. Он похоронен в Шамони, французском городе у подножия Монблана. На кладбище есть памятная табличка от альпинистов Узбекистана, но ни слова от тропических врачей и жителей десятков стран, которые благодаря Федченко избавлены от паразита. Покидая Среднюю Азию навсегда, Алексей Петрович написал о риште популярную статью для ташкентской газеты. Ее тут же перевели на узбекский и распространили в Джизаке и Бухаре, где находились главные рассадники гельминтов. И — ничего. Местное население совет «завоевателя» не пить из прудов игнорировало. Ключ к сердцам бухарцев подобрал другой военный врач, который прибыл в Среднюю Азию уже с Красной армией, — Леонид Михайлович Исаев. Он тоже сын разорившегося купца. Но порядки в семье Исаевых были иные. Когда отец умер, дети обрадовались: «пороть не станет». Исаевы — старообрядцы, народ строгий. И бережливый. Сдавая единственную свободную комнату, вдова сумела дать детям высшее образование. Леонид поступил в Императорскую военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге. Уважающий себя студент академии должен был посещать императорские театры. По уставу в театр можно являться только в мундире и при шашке. За этим следил дежуривший у парадного подъезда инспектор (та же должность, что у Федченко), вредный как змей. Исаеву не на что было купить мундир и шашку. Одолжив их пару раз у товарищей, он решил проблему иначе: поступил статистом сразу в Александринку и Мариинку. Как участник мимического ансамбля попадал в театр со служебного входа, минуя инспектора. Товарищам, строгой матери и даже себе Исаев объяснял, что это такая подработка, для поддержания штанов. На самом деле то была безответная любовь. Поручик медицинской службы Исаев выучил репертуар обоих театров, на всю жизнь запомнил декорации и световую программу каждого спектакля. Он обожал фотографироваться и спорить, находя в дискуссиях некое драматическое начало. Но если и была у него мысль бросить армию с медициной к черту и стать актером, он гнал ее как «несерьезную». И все-таки Исаев обрел свою сцену. В бараке — даже не в холерном, в чумном. В 1911 г. во время эпидемии легочной чумы в Харбине он сумел какой-то пантомимой убедить не понимающих русского китайских кули не разбегаться из карантина. С тех пор лабораторная работа наводила на него тоску. Исаева влекли неведомые люди, которым он силой своего таланта будет что-то объяснять и добьется того, чего не сумеют другие врачи. И потому он поступил ассистентом в Тропический институт, откуда в 1922 г. вызвался ехать в Бухару избавлять город от эпидемии малярии. Без хинина, которого все равно не было. Исаев предложил засыпать болота вокруг Бухары, откуда летели разносчики малярии анофелесы. Остальные военные врачи сочли это утопией и засадили пришельца на две недели под арест. Выгнать его было нельзя, потому что медики сами болели поголовно и каждый врач был на счету. Исаев нашел, чем зацепить бухарские власти, которые вечно ссылались на отсутствие средств. Бухарцы чадолюбивы. Обследуя больных малярией детей, Леонид Михайлович отобрал 40 самых истощенных мальчиков. По десятку каждой национальности — узбеков, таджиков, евреев, русских. И устроил в постпредстве РСФСР физкультурный парад детей-маляриков. Зрелище было такое, что власти разрешили Исаеву делать что угодно, только бы денег не просил. Леонид Михайлович пошел на улицы. Развешивая плакаты с изображением анофелеса, он устраивал представления — изображал больного в припадке малярии, а потом указывал на ров у городской стены: засыпь его, и спасешься. Сначала бухарцы воспринимали это как развлечение, но со временем до них дошло. Устроили хашар — работу «всем миром», и в 1923 г. малярии в Бухаре не стало. Оценив потенциал горожан, Исаев взялся за ришту. Он точно так же объяснял, почему нельзя пить из прудов-хаузов. Теперь его поддерживали власти. Один за другим пруды осушили методом того же хашара, чтобы в них не стало циклопов. Те пруды, где водились рачки, заливали нефтью, так что «несознательные» перестали брать там воду. В 1927 г. на подмогу пришли первые в Узбекистане студентки медицинских техникумов — таджички и узбечки. Они проникли в ичкари — на женскую половину домов, и так наконец удалось учесть всех больных. Оказалось, риштой страдал каждый пятый. Но принятые меры себя оправдали. Исаев пошел дальше уличной агитации — он даже снял кинофильм «Ришта», который показывали по всей Средней Азии. В 1931 г. дракункулеза в Туркестане не стало. То был первый опыт девастации — полного уничтожения — паразитического вида в масштабах целой страны. Когда Советский Союз в 1950-х гг. начал сотрудничать с ВОЗ, Исаева немедленно пригласили в Швейцарию. Там он мечтал подняться на Монблан, помянуть Федченко. Даже вступил в партию ради выездной визы (при Сталине он состоять в большевиках не хотел). Но в Женеву поехал проверенный товарищ с хорошим партийным стажем, а Леонида Михайловича выпустили только в Индию, «на ришту». Там он, побегав на восьмом десятке по хаузам, надорвался и по возвращении сразу же умер от инфаркта. Выпавшее знамя девастации подхватил экзотический герой — бывший президент США Джимми Картер. Свое правление он считал не слишком удачным. Поначалу думал, что стоит лишь убедительно призвать глав государств и корпораций к добру — и все наладится. Оказалось, что представления о добре и зле везде свои. Экономический упадок в США, исламская революция в Иране, вторжение советских войск в Афганистан — вот события, которые президент Картер не предотвратил. Но он не оставил намерения войти в историю как человек, изменивший мир к лучшему. Ему нужен был противник, который в глазах любого политика представлял собой зло. И таким врагом оказалась ришта. Мединский червь не слишком-то мединский. Его родина — Африка. В 1986 г., когда Фонд Картера вышел на тропу войны с риштой, больных дракункулезом было свыше трех миллионов, по большей части африканцы. У Картера на вооружении уже состоял новый немецкий препарат для прудов, убивающий личинки ришты. И гранты. Самый крупный, на 15 миллионов долларов, — от Билла Гейтса. Но как обезопасить охотников и земледельцев, готовых на жаре пить из любой лужи? Здесь сработала еще одна идея Федченко, высказанная 2 февраля 1870 г. Алексей Петрович говорил буквально следующее: «Если воду, в которой плавают циклопы, всасывать пипеткой, то, как бы быстро ни втягивать ее, почти ни одного циклопа не будет в пипетке». Решили раздать бесплатно яркие пластиковые трубочки с фильтром, не пропускающим циклопов. Эти 23 миллиона трубочек решили дело. В 2016 г. только 25 человек на всем земном шаре болели риштой: 16 в Чаде, шесть в Судане и трое в Эфиопии; в 2017-м — 30 случаев, за первый квартал 2018-го — всего три, и лишь в одной стране (Чад). У Картера нашли рак печени. После курса лечения наступила ремиссия, но были замечены метастазы. И все же экс-президент уверен, что умрет не раньше, чем принесут статистику с одними только нулями. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Morta Della: Зачем такие сложности, неужели кипячение не помогает? Ответ: Кипячение решает все проблемы, черви тоже мясо. А водопровод построить еще лучше. Но если вы живете на границе Чада с Суданом, где идет война, а электричества и дров нет, кипятить не на чем и нечем. Morta Della: Тогда с трубочками тоже могут быть проблемы. Ответ: С трубками никаких проблем. Они сделаны так, что пить удобно только с одного конца, попадание циклопов в рот исключено. Вы, должно быть, человек, привыкший к кипяченой воде. С детства наблюдали, как ее кипятят, и не представляете, что бывает по-другому. А есть люди, которые переходить на кипяченую воду не желают принципиально. Некоторые африканские племена считают воду своих прудов священной. Кипячение — это посягательство на живущих в пруду предков. Бухарские хаузы также считались священными, в них происходили ритуальные омовения. Все это очень непросто: попробуйте убедить людей что-то делать, если вы в этой стране чужой. ирина волкова: А ледник Федченко, самый большой на Памире, — это в честь него? Ответ: Да, это Василий Фёдорович Ошанин (на групповой фотографии стоит слева) назвал в память о друге.