Фёдоров сразу решил вживить искусственный хрусталик кролику. Плексигласа в Чебоксарах хватало. Труднее всего было найти человека, способного выточить из оргстекла крохотную линзочку. Лучшие мастера Чувашии изготовляли запчасти для тракторов на Чебоксарском агрегатном заводе, но и они в линзах преуспели не сразу. К счастью, идеей заразился технолог Семен Мильман. Первый свой искусственный хрусталик он делал целые две недели. Наконец, принес изделие Фёдорову, и тот живо заменил им хрусталик в глазу кролика. Нетронутый глаз животного завязали и положили в углу комнаты морковку. К восторгу экспериментаторов, кролик сразу же увидел овощ и набросился на него. После ряда таких опытов Святослав Фёдоров вживил акриловую линзу 12-летней школьнице Лене Петровой, у которой с двух лет была катаракта на одном глазу. И все получилось. Чебоксарскому доктору удалась операция, с которой не справились московские хирурги. Много лет спустя Фёдоров, познав тонкости и риски нового дела, говорил, что успешная имплантация девочке Лене кустарным инструментом линзы с агрегатного завода была фантастически маловероятной удачей. С этой счастливой случайности началась самая головокружительная в истории русской медицины карьера, окончившаяся участием в президентских выборах. ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ Любовь Шабшина: А когда в Британии стали имплантировать искусственные хрусталики? И кто это начал? Ответ: Сразу, с 1951 г. Ридли начал и, несмотря на депрессию, продолжал. У него нашлись отважные последователи в разных странах. Но мало! Посмотрите на групповую фотографию, где Ридли с Фёдоровым. Там собраны почти все хирурги мира, которые к 1960 г. решились сделать в своих клиниках такую операцию. Интересно, что фото сделано в Лондоне в 1966 г., в то время как офтальмологический конгресс проходил в Мюнхене. Так вот, в Мюнхене, где почти все они были, им запретили учредить свой клуб. Сам Ридли до выхода на пенсию в 1971 г. сделал 1000 таких операций и лично выполнял перевязки. По-настоящему лечение катаракты путем имплантации ИОЛ во всем мире стало массовым после того, как в 1980 г. FDA (Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США) разрешило применять искусственные хрусталики глаза в США. К тому времени благодаря Фёдорову и враждебному отношению к идее этой операции среди американских офтальмологов Советский Союз обгонял Соединенные Штаты по части имплантации ИОЛ. Как только FDA разрешило (там была своя интересная коллизия), конечно, все одумались. Старика Ридли стали повсюду звать и привечать, осыпали наградами. Тогда он окончательно пришел в себя. Teyran Shamsadinskaya: Увидев впервые старые, кустарно изготовленные гинекологические инструменты прабабушки-гинеколога, сравнив их с инструментами бабушки-гинеколога и с инструментами сестры-гинеколога, проследила всю историю развития акушерства. Инструменты раньше изготовлялись мастерами, зачастую просто работающими на заводах. Правда, я выбрала сосудистую хирургию, но и по нашим инструментам можно проследить развитие и изменения в изготовлении оборудования. 79 Первый нейролептик — аминазин Анри Лабори и Поль Шарпантье 1950 год 11 декабря 1950 г. химики получили аминазин. Началась революция в психиатрии — теперь миллионы больных не держат годами в стационарах, а, пролечив, возвращают в общество. Заказывал этот препарат не психиатр, а философствующий хирург; испытания, вопреки светилам, устроили рядовые ученые, безвестные эмигранты на вторых ролях. Панацею от душевных болезней они не нашли, но «настоящих буйных» больше не стало. Хирург Анри Лабори, которому пришло в голову вязать людей не смирительными рубашками, а таблетками, служил во французском военном флоте. 31 мая 1940 г. его торпедный катер «Сирокко» эвакуировал окруженных из Дюнкерка. Немцы потопили корабль, Лабори несколько часов болтался в море. Этот случай навел его на мысль, что все реакции организма при переохлаждении замедляются и такой эффект наверняка может сделать хирургические операции проще и безопаснее. Анри Лабори (1914–1995). На доходы от патентов на аминазин создал личную лабораторию, где исследовал регуляцию обменных процессов. В зрелом возрасте — популярный и весьма своеобразный философ. К сожалению, на русский язык переведены только его медицинские труды После войны Лабори служил на военно-морской базе в Бизерте, где оказался одновременно хирургом и анестезиологом. Там он оперировал, пробуя комбинации низких температур с барбитуратами и разными веществами, которые усиливали наркоз. Эксперименты заметил главный физиолог военного госпиталя Валь-де-Грас (Париж) терапевт полковник Шарль Жом. Выписанный из колонии Лабори одним махом оказался в одной из лучших больниц Европы, да еще с возможностью изобретать. И как назло, один из его первых пациентов после удачной, хоть и трудной операции умер от гемодинамического шока. Природу этого явления тогда знали плохо. Лабори предположил аллергическую реакцию. Поэтому в свой наркотический «коктейль» он ввел антигистаминный препарат фенотиазин. С ним пациенты расслаблялись лучше, доза наркоза стала меньше, и можно было отменить непременный укол морфина после операции. Лабори запросил производителя фенотиазина, фирму Rh?ne-Poulenc, нет ли у них препарата посильнее. Техническое задание досталось химику Полю Шарпантье. У того был любимый прием: известно, что введение атома хлора в биологически активные вещества дает новые, с усиленным действием. 11 декабря 1950 г. Шарпантье хлорировал фенотиазин. Продукт реакции (это и был аминазин) под кодом RP-4560 был направлен в фармакологическое отделение. Там работала Симона Курвуазье, придумавшая новый опыт на животных: в двухэтажной клетке крысы жили на первом этаже, а ели наверху, куда забраться можно было только по канату. Острота реакции измерялась скоростью, с которой крысы принимали решение подняться, оценивалась и ловкость движений. Так вот, обколотые RP-4560 крысы утратили интерес к окружающему миру настолько, что не забирались наверх, даже когда их били током. Лабори получил свой препарат и составил коктейль для склочных пациентов. Седативный эффект был невелик, зато желание ругаться с врачом пропадало начисто. В госпитале Валь-де-Грас было психиатрическое отделение. Туда Лабори отнес RP-4560 и сказал: «Возьмите эту штуку, и смирительная рубашка вам больше не понадобится». Однако психиатры того времени боялись «химии» как огня. Лоботомия казалась более надежным и безопасным средством усмирения «буйнопомешанных»: она хотя бы не влекла гибель больного. Нашелся только один смелый психиатр — Лев Григорьевич Черток (1911–1991) родом из Лиды в Белоруссии. Во время войны у него были такие приключения, что любая проблема «на гражданке» казалась ему ерундой. До 1938 г. Лев Черток учился в Праге. Когда ее заняли гитлеровцы, бежал в Париж, не дожидаясь начала репрессий в отношении евреев. Едва он натурализовался как Леон Шерток, немцы вошли в Париж. Шерток уехал на каникулы в деревню Нуарво, где местные жители внушали больше доверия, чем парижане. Деревенские французы не только справили беглецу новые документы, но даже спрятали у себя детей из депортированной еврейской семьи. В период оккупации Шерток участвовал в движении Сопротивления и так привязался к стране, что остался во Франции и успешно лечил гипнозом больных в больнице имени Поля Гиро. Там он и получил разрешение испытать аминазин, чтобы подобрать терапевтическую дозу. Но с оговоркой — не на себе: начальник слишком ценил Леона и опасался за его работоспособность. Все же доброволец должен был иметь психиатрическую подготовку, чтоб изложить все нюансы действия препарата. Из специалистов решилась только итальянка Корнелия Кварти (партизанское прозвище — Мимма). Это была женщина редкой красоты, храбрости и выдержки. При Муссолини работала в антифашистском подполье, организуя побеги военнопленных. Однажды ее арестовали, но прямых улик не нашли, и следователь тайной полиции отпустил девушку, потому что не может такая красотка заниматься политикой. Ей дали другое поручение — распространять листовки, что она и делала до самой победы. Весной 1945-го поступила в Миланский медицинский университет, окончила — и разочаровалась в научной среде. Общество конформистов Корнелии претило. Она предпочла уехать во Францию и защищать диссертацию у Шертока. В октябре 1951 г. научный руководитель и Лабори поставили ей капельницу с аминазином — таблеток еще не было. Корнелия рассказывала все, что испытывает, пока не потеряла сознание. Через 15 минут она очнулась в чудесном расположении духа и наговорила собравшимся комплиментов, в ее устах звучавших весьма приятно. Испытала Корнелия Кварти и нейролептический синдром, за который больные так не любят аминазин. Но игра стоила свеч. Назвать препарат «нейролептиком», то есть «хватающим нерв», придумал профессор Жан Деле — один из тех, кто сначала был против испытаний. После опыта над Кварти он решился на лечение острых психозов и многое сделал для введения нейролептиков в повседневную практику. Есть несколько версий, кто и когда стал первым больным, получившим курс аминазина. Вероятно, раньше всех курс прошел все-таки 57-летний парижский рабочий, госпитализированный в декабре 1951 г. с расстройством поведения. Он ходил по улице с цветком в горшке, приставал к прохожим и произносил в кафе жаркие речи о том, что нынешнее поколение равнодушно к свободе и движется туда, куда ведут. Связали его с большим трудом. 50 миллиграммов аминазина успокоили пациента, через неделю к нему вернулось чувство юмора и он стал заигрывать с медсестрами; еще через две недели был выписан как «практически готовый к нормальному образу жизни». Действительно, проповедовать в кафе любовь к свободе он перестал и даже забыл, как это делается. 80 Аппарат для чрескостного остеосинтеза Гавриил Илизаров 1951 год 24 декабря 1951 г. на предновогоднем собрании Курганского областного научно-медицинского общества Гавриил Абрамович Илизаров представил свое изобретение — «аппарат для остеосинтеза». С этого сообщения началась революция в ортопедии. Илизаров, травматолог Курганской областной больницы, постоянно летал по области на «кукурузнике» У-2. Область большая, лететь долго. В «кукурузнике» не почитаешь, а голова работает. Так со скуки был придуман аппарат для фиксации, чтобы ходить на сломанной ноге, пока она заживает. Нога выше перелома пронзается стальной спицей. Через верхний отломок кости спицу проводят медицинским сверлом — дрилем. Потом вторая спица, под прямым углом к первой. Спицы вкручиваются в кольцо, как в обод велосипедного колеса, и натягиваются. Другое кольцо приделывают к нижнему отломку. Под контролем рентгена хирург манипулирует кольцами, сопоставляет отломки по форме и стягивает кольца между собой нарезными стержнями. При ходьбе стержни принимают на себя вес больного. Функция ноги не страдает. Никакой атрофии, пролежней, нарушений кровообращения. Сжатие отломков усилено, кость срастается скорее, койка освобождается быстрее. Вроде бы все безупречно. Гавриил Абрамович Илизаров (1921–1992) с аппаратом для остеосинтеза Первый набросок аппарата Илизаров показал соседу — слесарю с трикотажной фабрики Григорию Николаеву. Сделали модель. Доктор стал скупать разные железки, подбирая марку стали. Советовался с конструкторами, изучил учебник сопромата, все заново рассчитал. Николаев и его приятель слесарь Николай Рукавишников сделали кольца и спицы. Недавний пациент токарь Иван Калачёв выточил стержни и гайки. От эскиза до готового аппарата прошло больше года. В отделении нашлось немало желающих первыми испробовать на себе аппарат Илизарова: больные говорили, что рука у него легкая. Самой несчастной казалась Мария Крашакова. Из-за неправильно сросшегося перелома она 15 лет — полжизни — передвигалась на костылях. Давно утратила веру в медицину, согласилась «для очистки совести». Два дня после операции дежурил Илизаров у ее постели. Осложнений нет. На третьи сутки она встала, прошлась на костылях. Через неделю — без них. Самой не верилось, отвыкла за 15 лет. Через три недели рентген показал полное восстановление, линии сращивания почти не видно. Илизаров снял аппарат и отправил Марию в родной Макушинский совхоз. На станции ее никто не встретил, и Крашаковой пришлось девять километров до дома идти пешком. Нога не подвела! К новому году набралось уже девять случаев применения аппарата. Переломы, ложные суставы, замедленная консолидация, неправильное срастание — везде успех. Доклад вызвал удивление и восхищение. Главный хирург области Яков Витебский, сам новатор, сказал: «Дерзай, Гавриил, мы тебя поддержим». На следующий год Илизаров опробовал дистракцию, постепенное раздвигание колец по мере срастания. Ногу хромого пациента удалось удлинить на 11,5 сантиметра. Минздрав выдал авторское свидетельство на аппарат, официально разрешил его применение. Дальше потребовалась помощь ученых. Илизаров представил аппарат в свердловском травматологическом институте ВОСХИТО[12] и предложил объяснить, что здесь происходит с регенерацией кости, нервов, кровеносных сосудов. Биологи принялись за дело, почуяв открытие. Все шло неплохо до 1956 г., когда Илизаров впервые выступил на крупной конференции, куда съехались врачи из разных областей. Коллеги так и набросились на Илизарова: какая надобность поднимать больного на третий день? Какое может быть костное сращение за 18 суток? А как же 3–4 месяца в гипсе? Раздражал именно малый срок излечения. Одни говорили: «Удивляюсь, но не подражаю». А другие советовали завышать время: «Почему три недели? Полтора-два месяца уже очень хорошо». Чтобы доказать способность костей расти на миллиметр в день, Илизаров разработал для свердловских ученых опыты на собаках. В 1959 г. Владимир Стецула, который проводил эти эксперименты, доложил на съезде в Харькове, что костная ткань при постепенной дистракции в аппарате регенерирует с той же скоростью, что и кожа. Перелом — та же рана, и он может заживать быстро, как мягкие ткани! Эта новость рассердила руководителей ЦИТО, головного ортопедического института в Москве. Не то чтобы они возражали против открытия законов роста костной ткани. Но такие важные мощи должен обретать римский папа на Ватиканском холме, а не безвестные монахи в лесной обители. Вокруг директора ЦИТО Мстислава Волкова сложилась могущественная группа влияния, которую в Кургане прозвали «московские друзья». Прекратить деятельность Илизарова «друзья» не могли. Ну и пусть усатый знахарь балуется своими железками… Ни клиники, ни журнальных статей, ни экспериментальной базы ему не видать. В материальном плане Илизаров жил неплохо. Влиятельные (на местном уровне) пациенты помогли ему получить двухкомнатную квартиру и купить «Волгу» ГАЗ-21. Его травматологическое отделение на 30 коек собрало команду молодых, полных энтузиазма врачей. Все из разных городов, даже из Москвы. Приехали, прочитав газетные публикации об аппарате. Они помогли открыть новый биологический закон, о котором Илизаров доложил на первом Всесоюзном съезде травматологов-ортопедов в 1963 г.: дозированное растяжение стимулирует рост и регенерацию тканей. Под такую проблему, по идее, надо создать новый институт, но этот замысел «московские друзья» тихонько утопили. Какие бы чудеса ни творил Илизаров в своей больнице, снабжалась она как заштатная. Из-за нехватки белья и скученности в таких больницах свирепствовал антибиотикорезистентный стафилококк. Погибло сразу несколько пациентов и в отделении Илизарова. Этого терпеть было нельзя. Мало того что каждый пациент был произведением искусства — не хватало еще, чтобы враги прознали о несчастии и заявили, будто «аппарат убивает». Гавриил Абрамович решился на политическую манифестацию. Он собрал рваные штопаные простыни и пижамы и пришел с ними в обком партии. Оттолкнул милиционеров, дежуривших у кабинета первого секретаря, и вывалил эти лохмотья к ногам главы региона. О наказании за такую дерзость и речи не было. Уже шаталось кресло под Хрущёвым, и расходившиеся от Кремля сейсмические волны ощущали на периферии. «А вдруг он что-то знает?» С бельем стало полегче. И еще помогли наладить первое некустарное производство аппаратов (прежде их делали те же слесари и токарь). Вышли на Красногорский механический завод, который изготавливал фотоаппараты «Зенит», танковые прицелы и космическую оптику. Там как раз налаживали цех для выпуска мелкоразмерного крепежа. Размещался цех в церкви, отобранной у разорившегося колхоза «Путь Ленина». Это красивейший храм Николая Чудотворца в Николо-Урюпине, шедевр допетровской архитектуры. Несколько лет аппараты Илизарова выпускали только там. Гаечный цех покрывал нужды исследователей, не более того. Распространение чрескостного остеосинтеза было немыслимо без производства, а его блокировали сразу несколько ведомств в союзе с ЦИТО, который визировал промышленное производство только собственных аппаратов, напоминавших илизаровские. Изобретатель сначала думал, что его лавры хотят присвоить. Но нет, враги делали свои аппараты для галочки — не развивали методик их применения, и массовый выпуск этих конструкций приводил к захламлению больничных складов. Сподвижники Илизарова переживали от такой явной несправедливости, а он был весел и в ус не дул: «Не бывает так, чтобы люди не хотели себе добра. Не понимают сегодня — завтра обязательно поймут». Собственное уныние Илизаров умело вытеснял, что ему дорого обошлось: он не дожил до старости и в последние годы испытывал серьезные проблемы с психикой. Уже в середине 1960-х он понял, что проживет недолго. Как раз тогда сочувствующие позвали Илизарова в Москву. Он почуял ловушку: там отпущенные ему годы уйдут на дипломатию. И решил оставаться до конца в Кургане, но «жать», как он выражался, изо всех сил. Он и «жал». Раз в полгода рождалась методика лечения остеосинтезом еще одной патологии. Минздрав преобразовал коллектив Илизарова в проблемную лабораторию при Свердловском НИИТО, для которой областные власти отвели два этажа новой городской больницы в Кургане. Все достижения лаборатории подбирались в диссертацию Илизарова. Эта кандидатская по богатству — настоящая пещера Али-Бабы. Когда автор защищал диссертацию в Пермском мединституте (1968), ученый совет присудил звание кандидата наук, а потом, после перерыва, — сразу доктора. За 15 лет горстка врачей и ученых, располагая лишь отделением городской больницы на 130 коек и дружественной лабораторией в Свердловске, сделала столько, сколько ортопеды любой европейской страны за столетие. «Московские друзья» мешали публикациям Илизарова в медицинских журналах, но не могли заблокировать провинциальную прессу. Корреспонденты на местах, обреченные годами раздувать новости из ничего, изголодались по настоящим героям и любили писать об Илизарове. Их материалы рождали слухи, из которых сложился миф на традиционный для России сюжет: «Где-то далеко, за уральскими горами и лесами, живет доктор-кудесник. Он творит чудеса, за что начальство его не жалует. Попасть к нему трудно, зато лечит он все». Миф очень помогал Илизарову: пациенты прибывали с неколебимой верой в исцеление, что уже полдела. Кто не мог прибыть, писал жалобы в Минздрав, а то и выше. В ответ на жалобы из Москвы и Ленинграда ехали в Курган главные хирурги. Возвращались потрясенными. В конце концов министерство преобразовало лабораторию Илизарова в филиал Ленинградского НИИ травматологии и ортопедии (не московского же!). В Кургане решено было построить клинику, способную принять толпы безнадежных пациентов. Стройка пошла ни шатко ни валко. Публикации в ортопедических журналах по-прежнему задерживались. Минмедбиопром с производством аппаратов не торопился. У Волкова официально спросили, как он относится к Илизарову. «Отношусь нормально, но у Гавриила Абрамовича не было, нет и никогда не будет академической школы». В переводе это значило: «Я в Москве, и пациенты у меня соответствующие. А вам на местах желаю успеха в лечении пролетариата подручными средствами». Так оно и было, пока в Москве не попал в аварию шестикратный рекордсмен мира по прыжкам в высоту, чемпион Союза, Европы и США, член ЦК комсомола Валерий Брумель. Его подвозила знакомая мотогонщица. Показывая класс, разогналась до 100 километров в час. Только что прошел дождь. На выезде из-под моста переднее колесо оказалось на мокром асфальте, тогда как заднее было еще на сухом. Мотоцикл вильнул, гонщица и пассажир вылетели из седла. Девушка упала на мягкий грунт и не получила ни царапины, а Брумель с размаху ударился ногой о бетон так, что не сразу отыскал свою правую ступню. Она висела на коже и связках. В «Склифе» ногу собрали, а потом начались операции. За два с половиной года 25 малых операций и 7 больших, многие в ЦИТО. Результат: укорочение ноги на 3,5 сантиметра, тугоподвижность голеностопа, плохо сросшийся перелом (о прыжках — забыть). Остеомиелит: гниение зараженной кости с перспективой ампутации. Случай безнадежный. Виолончелист и дирижер Мстислав Ростропович (1927–2007), профессор, народный артист СССР, лауреат Государственной и Ленинской премии, кладет стену, а Гавриил Абрамович Илизаров (1921–1992), директор института, доктор медицинских наук и заслуженный врач РСФСР, подтаскивает кирпичи. Коммунистический субботник 11 апреля 1970 г. в поселке Рябково. Кладка стен третьего этажа корпуса филиала Ленинградского НИИТО им. P.P. Вредена (ныне второй корпус Российского научного центра «Восстановительная травматология и ортопедия»). Возводится ортопедотравматологическая клиника и цех для изготовления аппаратов Илизарова. По правую руку от Ростроповича работают музыканты Свердловского государственного симфонического оркестра и студенты Курганского музыкального училища.