Я подогнул под себя ноги, начал подниматься — и хлоп! От нового удара из глаз посыпались звёзды, на миг даже поплыл, как после прямого в голову. — Вставай! И снова — удар. — Марат! Не части! Меня ухватили за ворот и помогли сесть на стул, не сказать — на него вздёрнули. Из носа потекла горячая струйка крови — даже не понял, когда его зацепили, и я через силу заставил себя рассмеяться. — Вот вы два дебила! Марат вновь замахнулся справочником, но я успел повернуть голову, демонстрируя Угарову расчертивший правый висок шрам, и сказал: — Рубец видишь? С армии контузия. Лопнет сосудик в голове и сядете оба. В следующий миг я вновь оказался на полу, но не могу сказать, будто блеф совсем уж не удался. Вместо удара по голове Ибрагимов мощным пинком выбил из-под меня стул. Поменял, короче, шило на мыло… — Марат! Нам признание нужно, а не труп! — К чёрту признание! И так сядет! — Ибрагимов снял пиджак, повесил его на плечики, убрал в шкаф. — Подпишешь признание, вернёшься в камеру, нет — тоже неплохо! — заявил он мне, закатывая рукава сорочки. — Сядь, мразь! Я поднялся с пола, опустился на стул. Взгляд зацепился за кобуру на поясе опера; в той — ПМ. — Подписывай! — потребовал Ибрагимов, зайдя мне за спину. — Нет! Сильная рука зажала шею в сгибе локтя, а в следующий миг по правой почке прилетело кулаком. Раз! Другой! Третий! Когда хватка ослабла, я попросту сполз на пол. Скорчился, хватанул воздух разинутым ртом. — Наблюёшь — заставлю сожрать, — бесстрастным голосом пообещал Угаров. И я ему поверил, каким-то невероятным образом пересилил рвотный спазм. Меня вновь вздёрнули, усадили на стул. На этот раз Ибрагимов встал спереди, и замах я заметить успел. Среагировать — уже нет. Кулак саданул в солнечное сплетение, заставив сложиться пополам. Но хоть на стуле усидел… — Подпишешь? Отвечать не стал, желая выгадать время, тогда сначала прилетело по ушам, а потом ребром ладони по шее. И снова — пол. А линолеум ничего — мягкий… Мелькнула мысль плюнуть на всё и подписать признание, чтобы потом оспорить его, сославшись на избиение, но пересилил мимолётную слабость. Бывало и хуже, перетерплю. А если сдамся — значит, напрасно терпел. Да и не угомонится Ибрагимов сразу. Так какого чёрта?! Долго отлёживаться не позволили, вновь усадили на стул. Ибрагимов сразу бить не стал, принялся выхаживать вокруг, будто голодная акула. На него я не смотрел, только на кобуру на поясе. Близок локоть, да не укусишь. Попросить расковать руки? Пуля одному, пуля другому, дальше на выход… — Подписывай, тварь! Я ответил непечатно, отвёл душу. И тогда зашедший за спину Ибрагимов взял в замок шею. Надавил не сильно, просто умело, и я задёргался, засучил ногами по полу, пытаясь вывернуться. Но куда там! Из такого захвата и на ринге не высвободиться, а уж дёргаться, когда скованы за спиной руки, и вовсе дохлый номер. Дохлый — иначе и не скажешь. Подошвы кроссовок скользили по линолеуму, не позволяя отыскать точку опоры и опрокинуться, а сознание медленно-медленно уплывало во тьму. Потом погасло, но не окончательно, почти сразу я выплыл из серого марева забытья, хватанул воздух разинутым ртом. И тогда стало страшно вдвойне, просто-таки иррациональный приступ ужаса накатил. Ибрагимов ведь лишь немного ослабил хватку, захвата с моей шеи он не убрал. И значит — ничего ещё не кончилось, а сколько ни дыши — впрок не надышишься. Вот же сука… 10|09|1992 утро-день Дышать старался через раз и неглубоко. Нет, вовсе не по причине отбитых рёбер — с рёбрами как раз был полный порядок. Да и в остальном внешне был как огурчик, били меня хоть и сильно, но предельно аккуратно, не оставляя заметных следов. Запястья только наручниками ссажены, да на лодыжке синяк тёмным багрянцем наливается, но это сам инициативу проявил — попытался Ибрагимову пяткой по колену приложить, а тот изловчился и пинок каблуком туфли парировал. Откуда тогда проблемы с дыханием взялись? Да ниоткуда. Набирать полные лёгкие воздуха просто… не хотелось. Вообще шевелиться желания не было: по печени и почкам мне насовали знатно. Но не покалечили и не убили, что уже само по себе радовало несказанно. Других причин для радости не имелось. Лежу в камере, спину давят жёсткие доски нар, над головой серый потолок. Ну и остальное всё такое же серое и неприглядное, как моё ближайшее будущее. Нет, признание я не подписал, да только законопатить меня за решётку смогут и без царицы доказательств. На содействие Никифорова надежды как-то даже и не осталось, не участковому против этой парочки идти. Уповать остаётся исключительно на адвоката, а статистика по доле обвинительных приговоров ни фига не в мою пользу. Закроют. И это… не пугало, нет. Скорее выворачивало душу наизнанку своей несправедливостью. Весь страх до донышка я выбрал вчера. Когда тебя душат — это очень-очень страшно. До усрачки практически. И ещё давит осознание полной беспомощности. Тут проще простого сломаться. Я и сломался, только немного не в ту сторону. К счастью, руки были скованы, а то бы точно изловчился из кобуры Ибрагимова табельный ствол выдернуть, положил бы там и его, и Угарова. Совершенно ведь логичным решением это тогда казалось. Более того — единственно возможным выходом. А сейчас вспоминаю — и потряхивать начинает. Нет, удавлю обоих выродков с превеликим удовольствием, Ибрагимова — так уж точно, но только при наличии железобетонных гарантий в собственной безнаказанности. А вчера, дурак такой, даже пути отхода из управления прикидывать начал. Всё простым и понятным казалось. Одно слово — кукушку встряхнули. Неадекватность полнейшая. Лязгнула заслонка окошка и, повинуясь приказу, я нехотя слез с нар и встал лицом к стене. Дальше без неожиданностей — наручники и по коридорам начавшего просыпаться управления в прекрасно знакомый кабинет. На этот раз Угаров решил побеседовать со мной с глазу на глаз. — Ну что надумал, Сергей? — поинтересовался он почти приветливо, когда конвоир разомкнул стальные браслеты и покинул кабинет. — Ничего, — коротко ответил я. — Невиновен. Если Угаров и оказался таким ответом разочарован, своих эмоций он никак не выдал и указал на стул. — Присаживайся. Я опустился на сидение очень плавно и медленно, даже и так поясницу пронзила острая боль, стало трудно дышать. — Чай, воду? — предложил тогда Угаров. Глотка пересохла, но молча покачал в ответ головой. Тогда заломило шею, которая после вчерашнего едва ворочалась, а влево так и вовсе почти не поворачивалась. — Сигарету не предлагаю — не курю! — развёл руками хозяин кабинета и постучал пальцами по столу. — Слушай, Сергей, мы вчера погорячились. Предлагаю компромисс. Убираю обвинение в разбое, а ты пишешь явку с повинной по побоям. Как тебе такой вариант? Вариант был куда лучше показаний, которые пытались выбить из меня вчера, но я лишь неопределённо поморщился. Сознаваться в чём-либо не было ни малейшего желания. — Да тут и думать не о чем! — начал агитировать меня Угаров. — Лёгкие телесные повреждения, нанесённые по причине личной неприязни. За решёткой тебя оставлять по сто двенадцатой никто не станет, уже к вечеру будешь дома. И реального срока не дадут, самое большее получишь условный, а то и штрафом отделаешься. Дома — это хорошо. Под статьёй — плохо. Не дождавшись от меня никакого ответа, хозяин кабинета выложил на стол два листка. — Никакого обмана. Вот новое заявление потерпевшего, вот твои показания. Читай. Я ознакомился сначала с содержимым одного документа, зачем пробежался глазами по второму. После этого заявил: — Оговаривать себя не стану. Ну а как иначе? Лёгкие телесные повреждения запросто могут повлечь за собой ещё и обвинение в хулиганстве, а по двести шестой оказаться за решёткой проще простого. Нет, стоять на своём буду до упора. — Оговаривать? — прищурился Угаров. — Да ты его ударил! За свои поступки надо отвечать! — Вы с меня уже здоровьем взяли. — Ты уж поверь, ещё не начинали даже! — с угрозой прозвучало в ответ. Я никак реагировать на это заявление не стал, промолчал. Угаров попытался надавить, но как-то без огонька, а потом распахнулась дверь и в кабинет ворвался Марат Ибрагимов. — Ну? — вопросительно глянул он на коллегу. Тот отрицательно покачал головой. — Да я тебя!.. Ибрагимов шагнул ко мне с занесённой рукой, но его успел перехватить Угаров.