Но, учитывая количество выпитого вчера шампанского, это пожелание уже было из разряда сказочных, а она в сказки не верила. Ну разве что совсем-совсем чуть-чуть. 11. Снеговик Снег хорошо лепился, и три больших шара она скатала довольно быстро. Заодно и отвлеклась, потому что реветь зимой на улице – занятие неблагодарное. Тот момент, когда она вместо того, чтобы приделать снеговику камешки вместо глаз и на этом успокоиться, зачем-то полезла в рюкзак за линейкой, она не отследила. Просто поняла, что уже аккуратно скребет плотный снежный шар, придавая ему контуры человеческого лица. Упрямого носа, высокого лба, пухлых губ… на шарообразном снеговике это смотрелось комично, и она зло рассмеялась. «Это будет моя кукла вуду, Григорьев. Я ее построю, а потом разломаю на куски! Растопчу ногами. И мне станет легче. А завтра попрошу маму перевести меня в другую школу, потому что… просто потому что». Нет, ее никогда не травили, ну, в том самом ужасном смысле, просто она всегда была в школе кем-то третьесортным, незаметным, кем-то, к кому с пятого класса прилипло идиотское прозвище «Трусы в горошек», которое чаще сокращали просто до «Трусов», потому что однажды на уроке она зацепилась юбкой за стул, когда выходила к доске, и… короче, она не любила это вспоминать. Григорьев к ним пришел в седьмом и сразу стал главным у пацанов всей параллели. Не потому, что быдловал или дрался, просто… просто он такой. И в футболе лучше всех, и учителя его хвалят постоянно, и красивый как сволочь… почему-то так бывает, что кто-то берет и выгребает у судьбы все самые выигрышные билетики. А остальным достается всякая фигня. И до этого английского лагеря на зимних каникулах она с ним и не пересекалась особо. Он был из «А», она из «Б». Он был самим Григорьевым, она была какая-то там Бубнова. И еще Трусы в горошек, да. А в этом лагере из их школы оказались только они двое. И только они двое были из девятого. Все остальные были младше, но болтали, блин, так, как будто их сюда перенесли прямиком из Англии. Григорьев подсел к ней за обедом на второй день. – Привет, а ты же из моей школы, да? – Из твоей, – подтвердила она, про себя думая, что это просто типичный Григорьев. Моя школа! Не наша, а моя! Посмотрите, блин, на него. – Слушай, а ты понимаешь, что они говорят? – с обезоруживающей честностью спросил он. – Я нихрена. Хожу как дебил. Она рассмеялась. – Я тоже плохо понимаю. Они все из сто пятидесятой, у них уклон в языки, так что… Они оба замолчали, потому что мимо прошла одна из преподавательниц, а в лагере был негласный запрет на разговоры на русском. Только английский. Ее мама почему-то решила, что будет хорошей идеей отправить ее сюда. Видимо, родители Григорьева решили так же. А почему нет? Вместо уютного валяния в своей кровати до обеда – комнаты на пять человек и подъем в восемь утра, вместо залипания в сериалы – занятия, вместо мобильных игр – снова занятия. И вечером разговорный клуб с носителем языка, чтобы стало еще веселее. Короче, это была бы полная фигня, если бы они не оказались здесь вдвоем. Смешные тиктоки с его телефона, которые они смотрели после отбоя, спрятавшись в углу коридора и поделив наушники. Слова, которые они вместе учили к вечернему спикинг-клабу. Странно блестящий взгляд серых глаз, который она на себе постоянно ощущала. Общие шуточки, которых к концу недели набралось столько, что они могли общаться только ими. И она, дура, решила, что это что-то меняет. Что она может после каникул, проходя мимо Григорьева и его компании, улыбнуться ему и сказать «Привет, Леш». Просто так, по-дружески. Как человеку, с которым они делили пополам банку сгущенки, купленную во время тайной вылазки в магазин. Как человеку, который спал у нее на плече, когда они ехали обратно домой. Как тому, в которого она успела… А к черту! Она нагребла под снегом жухлой травы и пристроила снеговику на макушку. Конечно, не сильно похоже на модельную стрижку Григорьева, но за неимением лучшего – пойдет. – Лена! Она вздрогнула, но оборачиваться не стала. – Лена! Я тебя, блин, еле нашел! Не плакать, не плакать, не плакать… – Прости, я немного затупил, а ты… – Иди нахрен, Григорьев, – коротко предложила она, по-прежнему не отрывая глаз от снеговика, как будто ей было глубоко плевать на того, кто топчется за ее спиной и дышит как паровоз. – Лен, я уже Соболеву нос разбил за то, что он тебе сказал. – Голову себе разбей, а ко мне не подходи больше, понял? Голос на последнем слове все же предательски дрогнул, и она яростно шмыгнула носом. – Лен… Он обошел ее, встал рядом со снеговиком, и теперь она, даже упорно глядя в другую сторону, все равно видела боковым зрением взлохмаченные светлые волосы (он шапку из принципа не носит?) и обеспокоенные серые глаза с пушистыми длинными ресницами. – И вообще я в другую школу переведусь! – крикнула она вдруг. – Понял? Чтобы не видеть ни тебя, ни этих уродов! – Они тебя больше не тронут, – напряженным голосом пообещал он. – И говорить ничего не будут. Я… я просто затупил. Сначала. Когда ты подошла. Прости. – Не надо мне этой благотворительности! И отстань уже от меня, задолбал! Она отвернулась и стала с нарочитым энтузиазмом искать палочки для рук. Григорьев молча потоптался рядом, а потом присоединился к поискам. Когда снеговику приделали руки, она отошла на шаг назад, придирчиво посмотрела на работу и пробормотала: – Еще бы одеть его как-то. Григорьев без единого слова стал разматывать шарф, а потом подал его ей. Она приняла, обвязала вокруг толстой снежной шеи, снова отошла чуть назад и полюбовалась результатом: – Похож, правда? – На кого? – осторожно спросил Григорьев. – На дурака одного. – На Соболева что ли? Она не ответила. Ее перчатки промокли насквозь, поэтому она сняла их и сунула руки в карманы пуховика, чтобы немного согрелись. – Хочешь, возьми мои? – Они у тебя тоже мокрые. – Ну да. – Я домой лучше пойду. – На уроки уже не пойдешь? – Нет, там биология, так что пофиг. Тем более я все равно буду переводиться в другую школу! Григорьев на нее посмотрел так серьезно, что она вздохнула и нехотя добавила: – Наверное… Я еще не решила. Он усмехнулся. – Пойдем провожу тебя. – А у тебя разве нет больше уроков? – Алгебра. Но я на нее не пойду. – Упс. Капец тебе будет от математички. – Капец, – согласился он, и они оба вдруг рассмеялись. – Шарф забери, – напомнила она. – Да не, пусть будет. Красиво же. – Красиво. По дороге рука Григорьева неуверенно нашла ее ладошку, сжала и не отпускала до самого дома. Его пальцы были ледяными, еще холоднее, чем у нее самой, но от них почему-то было так тепло и хорошо, как будто посреди зимы вдруг вышло жаркое летнее солнце.