В этот раз глоток настоящий, не такой, чтобы просто пригубить. И, пока вокруг снуют гости, разодетые в костюмы и вечерние платья, я чувствую насколько тесно становится в брюках. Сердцу тоже классно – оно бухает о рёбра так, что должно быть слышно на том конце страны, не то, что комнаты. А всё почему? А всё потому, что она сказала «да». И хочется послать всех к чёрту скопом и по отдельности. Утащить Машу тоже хочется – в собственную берлогу, которая не отцовский дом, а квартира, купленная на кровные. И поцеловать, куда без этого… Желание отвлечься на алкоголь перебивается совсем другим желанием, но это потом. Причём так потом, чтобы нежно, аккуратно, и вызвав кое у кого настойчивую потребность повторить. Получится? Пф. Вокруг всё тот же тихий звон бокалов, плавные беседы о бизнесе и политике, шорох вечерних платье, приглушённый блеск драгоценных камней. Ничего нового, и интересного тоже ничего. Всё моё интересное сейчас в нашей общей спальне то ли одевается, то ли нервничает. И всё, что мне остаётся – ждать. Бросив взгляд на наручные часы, я собираюсь допить содержимое бокала, но, мельком брошенный на лестницу, взгляд заставляет застыть, не донеся виски до рта. А там, собственно, ничего такого. Всего лишь моя личная Машенька, на которую сейчас, уверен, пялятся все присутствующие. И уже за одно это схватить бы некоторых безмерно обалденных и слишком храбрых в охапку и вернуть в спальню. Для беседы, ага. Но Машенька ничего не замечает, спускаясь с чуть смущённой улыбкой. И по хрен на то, что сама походка у неё какая-то очень достойная. И на то, что её ладонь ни разу не смешно и вполне себе по-королевски скользит по перилам лестницы. И даже на то, что она единственная здесь не в платье. Хотя, лучше бы это было оно… Потому что в недрах своего чемодана это чудо откопало широкие и высокие, обхватывающие тонкую талию, тёмно-зелёные брюки и короткий топ того же цвета. Кружевной. Прозрачный. С рукавами, да, но какими-то кривыми, потому что плечи при этом почему-то всё равно обнажённые. И это полный абзац. Мне. Потому что догадаться закрыть рот и, в целом, вернуться в себя, получается только когда Машенька уже стоит напротив, нервно прикусив губу. То есть моя прелесть в своей охренительности ещё и сомневается? Резко сглотнув, я смотрю в глазища, ставшие ещё больше и зеленее. А это тоже ничего, это Машенька просто накрасилась. С трудом торможу желание запретить косметику всю и разом. Лёгкий румянец на светлой коже и нежно-розовые губы, которые за 0,3 секунды разгоняют фантазию с ничего до недавних разговоров о бритье. Идеальная даже без украшений шея и топ, который, к моему большому счастью, надет не на голое тело. Там просто подклад такой, бежевенький и напрочь сносящий мне крышу. Потому что я не слышу никого и ничего, пока мне на плечо не опускается тяжёлая рука. Поморщившись, хватку отца невозможно не узнать, я поворачиваюсь, попутно обнимая Машеньку за талию и прижимая к себе. Ещё раз слепну и глохну от того, что ладонь касается узкой полоски оголённой кожи, и только спустя несколько мгновений понимаю, что мне кого-то представляют. – С Виктором Романовичем, моим замом, вы уже знакомы, – в своей обычной ироничной манере высказывается отец, – но я рад познакомить вас с его замечательной невестой. Взгляд против воли следует за его словами. Сначала на грудь «замечательной», но не особо впечатлившей, потом выше, к кулону на простой цепочке в виде каратного друга в круглой оправе. К тонкой, грамотно тронутой загаром, шее. Пока, наконец, не останавливается на глазах. Знакомых до грёбанной тошноты глазах. – Познакомьтесь, мой сын и наследник Илья с невестой Марией. А это… Дана. Глебов Твою. Мать. – Приятно познакомиться, – сглаживает затянувшуюся паузу Маша. – И мне очень, – низким грудным голосом отзывается эта… – Виктор рассказывал, насколько тепло Глеб Ильич всегда отзывается о сыне, и я рада познакомиться с вами лично. Атласное платье на тонких бретелях только подчёркивает третий с половиной, когда эта дрянь с нежной улыбкой кладёт руку на плечо отцовского зама, прижимаясь к Добронравову всем телом. Но не переходя приличий. Если в тот день она извивалась на нём, то это полный финиш. – Рад знакомству. Ага, я тоже много чего умею, улыбаться под стать ей, например. Залпом допив виски и не поморщившись, я поворачиваюсь к Маше. К милой доброй девочке Маше, один только вид которой вполовину снижает градус моего внутреннего бешенства. Поставив бокал на поднос проходящего мимо официанта, я легко целую её в висок. Ноздри ловят знакомый уже цветочный аромат, и это гасит желание разнести в хлам очередной Данкин образ ещё на четверть. И ей просто фантастически везёт, что сегодня у меня есть персональный якорь – моя лучшая прелесть, одно присутствие которой спасает эту дрянь, собственно, от меня. – Прошу простить, но нас ждут. Да, невежливо, но и плевать. Отец просил приехать – я приехал, даже против этого цирка не возражал, раз Маше захотелось на него посмотреть. Но давиться компанией бывшей невесты?.. Хрен. Возраст не тот, чтобы прогибаться. Чувствуя взгляд в спину, я утягиваю Машу к столу с закусками. Подумать только, эта стерва в моём доме! Какой, вообще, из Добронравова умник, если он купился на эту лживую куклу? – Что-то не так? Чтоб тебя! Переживательный Машин взгляд снова всё во мне переворачивает, подменяя ярость раскаянием. – Прости. – Новый бокал как раз кстати, и я переплетаю свои пальцы с подрагивающими её. Кретин! Девочка тут первый раз и нервничает, побесишься как-нибудь потом. – Всё так, просто… – Платье я не нашла, – деланно безразлично пожимает плечами она, взяв фруктовую шпажку и бессмысленным взглядом изучая всё это сборище. И тут до старпёра в моём лице доходит страшная истина… – Радость моя, – рукой с зажатым бокалом обняв её за талию, второй я приподнимаю Машенькино лицо за подбородок, но она уводит взгляд вбок. Так, это что ещё за саботаж?! Совсем сдурела? – А причём здесь платье? Вместо ответа – нервно прикушенная губа. Господи, дай мне сил дожить до конца этого дурдома! – Машенька, твоего платья моё старческое сердце бы не пережило, – признаюсь на выдохе, наплевав смотрит там на нас кто или нет. Она непонимающе вскидывается. – Этот твой… наряд за последние пару минут с тебя мысленно не снял разве что мой отец. И то ручаться не стану. – Это у тебя такие утешения? – фыркает она. – Утешения у меня, Маш, другие. – В принципе, со всеми кто хотел, я поздоровался, на этом считаю свой сыновний долг исполненным. И начинаю исполнять долги гораздо приятнее. – Вечерние. Зелёные глазища на мгновение становятся шире, а потом она краснеет. – И ночные. И утренние. И… – И разбежался, придурок. – Значит, честь твоей невесты я не уронила? Я даже не сразу догоняю, о чём Машенька говорит. Смысл настолько бредовый, что ускользает от сознания. Пока я соображаю, забыв вообще обо всём, она нервно хватает с подноса бокал и ополовинивает, к нашему общему счастью, шампанское. Потому что так, не глядя, могла и виски схватить. И фиг бы с ним, но насчёт трезвости в деле с Машенькой я не шутил. Вот только если мне пару бокалов, что мёртвому припарка, то её могло и вынести. А терять этот вечер я не готов, даже если стерве Дане приспичило урвать член побогаче. – Лекцию про честь и то, как её роняют, я тебе попозже расскажу, – обещаю на тон ниже. И делаю большой глоток перед тем, как податься ближе, коснувшись губами маленького ушка. – Я готов взять тебя прямо на этом столе, радость моя, – жаркий шёпот, от которого она вздрагивает, – хочешь? Беззвучный судорожный вздох, от которого Машина грудь касается моей, я больше чувствую, чем слышу. В отличие от громкого глотка и, отстранившись, я заглядываю своей прелести в обалденные глаза. И вот это смятение пополам с желанием преображают её настолько, что я уплываю на хрен из этой реальности. В ту, где есть я, есть она и никого больше. – Нет, – одними губами выдыхает Маша и допивает бокал. Снова залпом. Нет, милая, так не пойдёт. Хмыкнув, я забираю один бокал и вручаю ей другой, с соком. – Врёшь, – фыркаю, вернув нам приличное расстояние и приличный вид. – Но тебе можно. – Короткий взгляд на часто вздымающуюся грудь. Вздох. – Тебе, Маш, сегодня вообще всё можно. Любой мужик в этом доме исполнит любой твой каприз, и да, можешь отнекиваться, но, поверь, мне виднее. И плевали они все на твоё платье, которого нет. Машенька молчит, но я не тороплю. Ей придётся понять ещё очень многое – свою власть над мужиками, например, хотя от одной только мысли сжимаются челюсти. И свои желания понять тоже придётся, но в этом я её главный помощник. Предвкушение разливается жаром и, встретившись глазами с Даной, я издевательски салютую ей бокалом. – Кто это? – отмирает Машенька, улыбаясь сразу всем и никому конкретно. – Где? – Кивнув старшему-Пирогову, я весь возвращаюсь к ней. – Кто такая эта Дана? – Пусть Машенька добрая, но она ещё и умная, и охренеть какая логичная, когда хочет. Последнее я ещё по парам помню.