Спасибо водителю – если бы не его вовремя подставленная рука, я бы клюнулась носом прямо в сугроб. И это не наш недосугроб, это снежная ерундовина с мой рост высотой. Могучая, белоснежная и покрытая ледяным настом, который гарантировал бы мне как минимум расцарапанный нос. Снисходительный взгляд бывшей не вижу, но чувствую всеми фибрами души. А вот вижу иронично поднятую бровь Шестинского-старшего. Блеск! – А вот и Машенька с Ильёй! – радостно переводит на себя внимание Татьяна Михайловна. – Все в сборе, можем идти к упряжкам… Снова возбуждённо переговариваясь, вся компания идёт в сторону трёх собачьих упряжек. Собачьих! Сердце проваливается куда-то ниже пяток, руки немеют, а сама я застываю, не в силах сделать и шага. Вдалеке слышно то, на что я не обращала внимания раньше – заливистый лай не меньше тридцати красивых, явно весёлых и жаждущих движения животных. И всё бы ничего, если бы они не были собаками! – Идём? – Илья берёт меня за руку, а у меня ни слов, ни жестов. – Маш? – Я… – нервно сглотнув, – я в машине вас подожду! Чтоб тебя! Почему?! Ну почему я ещё дома не задумалась о том, что упряжка равняется собакам?! Тем собакам, которых после случая с колбасой я боюсь до потери пульса! Не знаю, что там творится с моим лицом, но Илья внимательно вглядывается в меня, потом оглядывается на, по-прежнему беснующуюся, стая. И снова на меня. – Здесь недалеко есть кафе, идём греться? Что?! Сбившись с панических мыслей, неверяще распахнув глаза, я смотрю на Илью, который на полном серьёзе собирается идти греться. Греться! Когда мы замёрзнуть-то успели на пути дом-машина? – Прекрасно, я вас там подожду, а ты иди, катайся. Там же весело! – упёршись пятками, я не даю никуда себя увести, обвиняюще ткнув в сторону упряжек. Естественно, в тот самый момент, когда его бывшая садится на корточки, чтобы погладить, всех и разом ринувшихся к ней, хаски. – Особенно тебе весело, – фыркает Илья. – Собак боишься? Вместо ответа – короткий кивок. – Без тебя мне там, Маш, будет хреново, даже если развлекать станет весь цирк Дю Солей персонально. Идём, Михалыч сделает нам обалденный чай с пирожками… – Да ты издеваешься! – Выдернув руку, я отхожу на два шага. – Ты хоть представляешь, что после этого подумает обо мне твоя семья?! Ещё и Дана эта… Я не хочу выглядеть маленькой избалованной принцессой в их глазах! – Маш, Машенька, о чём ты вообще? – выдохнув, Илья крепко прижимает меня к себе. – Логичная моя, объясни мне как в твоей голове страх подменился избалованностью? Откуда крайности? – Да потому что черте что вокруг! – Вытащив руку, чувствуя подступающие неизвестно почему слёзы, я ударяю кулаком по его груди. – Твои родители! Отец, который меня ненавидит! Твоя же настоящая-бывшая! Танец этот дурацкий… Секс… – Тоже дурацкий? – на полном серьёзе спрашивает Илья, за что получает ещё один удар. – Ещё и признания твои непонятные! С какого я, вообще, тебе сдалась?! Что за внезапное прозрение?! Пять лет ходил мимо и ничего, а тут вдруг пробило?.. – Пробило, Маш, – со вздохом признаётся он, – до основания… А всё остальное… Радость моя, полетели домой? Замерев, я перестаю замечать даже то, что мороз щиплет солёные дорожки на щеках. – Я пошлю всех и все, и мы вернёмся, – ласково вытерев одну слезу, с нечитаемым выражением в глазах, предлагает Илья. – Ты успокоишься, и мы поговорим об этом ещё раз… Шок, просто шок. Вот так вот просто? Только из-за того, что адекватная Маша Морозова вдруг стала истеричкой? – Ладно, – оттолкнув непрошибаемого его, я резким движением стираю слёзы и делаю глубокий вдох. – Чёрт с ним, со страхом, как-нибудь… – Маш… – Помолчи! – Подняв перед ним раскрытую ладонь. – Просто помолчи. Я, дочь двух академиков, с тобой такими темпами материться начну. Я, блин! Выдохнув, отказываясь на него оглядываться, я быстрым резким шагом иду к собакам, слыша только вторящий хруст из-под ботинок за спиной. Всё, я ни о чём не думаю. А это, вообще, не собаки, это… Росгобельские кролики, да. Из «Хоббита», и ни за что вы меня не убедите в обратном! Татьяна Михайловна и бывшая уже сидят в подобии коляски сразу за со… очень большими кроликами, а Добронравов со старшим-Шестинским стоят на полозьях этого нечто. Боже, мне ещё и сидеть надо неподвижно?! Так, кролики, я сказала! Вдох-выдох. Дрожь, никак не связанная с холодом, проходит по рукам, скользкой плетью захватывает шею, страхом спускается по позвоночнику. А я что? А я смотрю только на странные сани, отказываясь верить слуху, зрению и самой себе. Тридцать уколов в живот… Так, кролики не кусаются! Особенно, если они придуманные! Так, значит, надо туда сесть?.. Примериваясь под вопросительным взглядом Добронравова и ироничным Глеба Ильича, краем глаза я вижу направляющегося ко мне мужчину, сильно похожего на инструктора. Только идёт он слишком долго, от дальней упряжки, и Илья всё решает сам. – Что ты?.. – поражённое от его отца, но куда там… Родительскими отношениями стоило озаботиться задолго до. Сейчас же Илья не садит меня в люльку, а, взяв за руку, ставит на полозья под раскрытые рты всей честной компании. – Держись крепче, – нежно на ухо советует он, вставая сзади и тоже берясь за спинку тех самых санок. – Под твоей ногой тормоз, если говорю жми, значит жмёшь. Понятно? – Простите, но так нельзя, – сообщает добравшийся до нас инструктор. – Под мою ответственность. – И таким тоном это звучит, что впечатляются все и разом – от меня до разом притихшей бывшей. – Радость моя, не отвлекайся и слушай внимательно… И я слушаю, куда деваться. Сложно не слушать, когда он всем телом прижимается ко мне, давая инструкции тоном, каким обычно посвящают в тайны Камасутры. Хотя там не оказывается ничего сложного. В инструкциях, не в Камасутре. – … и не отпускай нарты, – заканчивает Илья краткую, но информативную речь. – Ты ведь снова делаешь что-то не то? – Не отрывая взгляд от саней, которые нарты, обречённо интересуюсь у него. – Я, Маш, всю жизнь делаю что-то не то, – усмехается он в ответ, – кроме, пожалуй, последних пары дней. Осознав намёк, я вскидываюсь, собираясь возразить, но он отдаёт негромкую, но весомую команду упряжке на неизвестном мне языке и мы трогаемся с места. – Ну, что, поехали?.. Маша Сижу. Греюсь, подтянув ноги под себя. Пью чай, тихо поставленный передо мной экономкой, как только мы вернулись домой. Смотрю через панорамные окна на Белоснежку и семь… на бывшую и трёх мужчин, занимающихся шашлыком, в её обалденной компании. Вокруг них бегают два монстро-пса, высотой с половину меня, мохнатостью гризли и больше моего весом. Очередной глоток. Интересно, кто догадался добавить в чай мяту? Или я выгляжу такой задёрганной? Не зря, в общем-то выгляжу, потому что ситуация напрягает. И ладно бы ревностью от мимолётных, но уверенных прикосновений бывшей к Илье, которые я вижу даже отсюда. Нет. Напрягает как раз отсутствием ревности, как вида. Отставив большую кружку с рисунком тёмно-зелёных ёлок, я возвращаюсь к ноуту. И к работе, которой и откупила себе право остаться дома, вот только в спальне мне не сиделось. – Машенька, ты занята? – заботливый голос Татьяны Михайловны раздаётся совсем рядом и, подняв голову, я с облегчением улыбаюсь. – Нет. – Составишь компанию скучающей старухе? – Она садится в соседнее кресло, так же, как и моё, стоящее лицом к огромным, в пол, окнам. – Татьяна Михайловна… – качаю я головой с укором. Это у них семейное? Потому что она такая же старуха, как Илья старпёр. – Это я так, – тихо смеётся она, положив руку на моё запястье, – нарываюсь на комплимент. – Вы просто… нет слов! – Развожу я руками, искренне восторгаясь ею всей. Вдвойне восторгаясь, вспомнив кто её муж. – Машенька, ты такое чудо! – душевно улыбается Татьяна Михайловна в ответ. – Илье сказочно повезло!