– Почему так тихо? – Подаю я голос, лишь бы нарушить молчание, пока мы поднимаемся по лестнице. – Сегодня никого нет, кроме обслуживающего персонала, Мастера и вас. Клуб закрыт, – отвечает она, и в её голосе сквозить злость на меня. Но меня это более не трогает. Раз он позволил себе прислать моему отцу видеозапись с нашим сексом, то и рассказать всему окружению, какая я сука в его глазах, тоже стало возможным. Не могу поверить, что я увидела в нём человека, когда он был чудовищем. И ведь меня предупреждали, а я отмахивалась, искренне надеясь на свет. Ошибаться в людях очень неприятно, от этого внутри остаются раны, никогда более не затянутся они, всегда будут кровоточить, каждый раз напоминая о неправильном суждении, о них. – Входите, вас подготовят, а затем отведут к Мастеру, – говорит девушка, открывая передо мной дверь одной из спален, и я вхожу в неё. При виде меня другая девушка, небольшого роста и непримечательная с тёмными волосами, собранными в пучок и одежде, словно мы находимся в больнице, подскакивает с постели и кивает мне. – Добрый вечер, мисс, вам следует снять всё с себя и сесть на стул, – произносит она, указывая на предмет. – Что это значит? – Спрашиваю я, не делая больше движений. – Для того чтобы появиться перед Мастером, я должна подготовить вас, – объясняет она и взглядом указывает на высокий передвижной металлический столик, который я ранее не заметила. Моё дыхание перехватывает, когда я вижу спиртовой раствор, упаковку иголок с переливающимися наконечниками и серебристую ленту, свисающую на стуле. Я только хочу возразить, воспротивиться этому, но заставляю себя, молча, снять плащ, затем халат. Даже не смущаясь своей наготы, пройти и сесть на стул, повернувшись к ней спиной. Он хочет напугать меня? Так я дрожу. Но не покажу этого. Ни черта от меня не добьётся ни звука о боли. Не подарю ему эту возможность. Но подлость его поступка сказывается на моей душе сильнее, чем ожидала. Ладони потеют, и я сжимаю руки в замок, пока девушка протирает мою спину. Я закрываю глаза, когда болезненный тонкий укол пронзает правую сторону. Нет. Молчи. Сжать губы и терпеть, до рези в глазах жмуриться и терпеть. Каждое издевательство над моей кожей откладывается внутри меня и это уже становится привычно, не больно, только отвратительно. Неприятно осознавать, что я так глупо попала в капкан. Так глупо ступила в его мир и не думала о последствиях, которые сейчас украшают мою спину. – Наденьте халат и возьмите свои вещи с собой, – произносит девушка, отходя от меня. Некомфортное ощущение на спине так явно ощущается, что мне хочется сорвать это уродство с себя. Но нет. Я встаю и подхожу к своим вещам, поднимая их с пола, и надевая халат, а плащ и сумку вешая на руку. – Я готова, – говорю я, и она кивает, открывая для меня дверь. Мы не спускаемся, а идём прямо. И я знаю куда, туда, где я познала коварство мужчины, предавшего меня, не доверившегося полностью. – Входите, – девушка указывает на дверь, и я, не медля ни секунды, открываю её, оказываясь в алом свете. Дверь за мной закрывается, и я замираю, оглядывая непонятное приспособление из дерева, похожее на обычную перекладину с небольшим сидением. И оно стоит вместо кровати, а вокруг зеркала. Я вспоминаю, что на похожем была прикована Лесли. И страх просыпается в груди, я сжимаю в руках свою одежду и облизываю губы, заставляя себя сделать глубокий вдох. – Проходите, мисс Пейн, чувствуйте себя, как дома, – раздаётся сбоку от меня насмешливый мужской голос, а внутри меня всё переворачивается от убитых чувств к владельцу этого тембра. – Я бы хотела начать и поскорее закончить, – мой же голос немного дрожит, но я поднимаю подбородок, смотря на место моего наказания. Не могу видеть его. Не могу больше желать любить его. Любить нет сил и знать, какой он на самом деле. – Мне плевать на твои желания. Раздевайся и выйди на свет, хочу полюбоваться в последний раз этой кожей, которую так боялся испортить. Не знал, что под ней таится сама дьяволица, – грубо произносит Николас, и я желаю крикнуть ему, что ошибся. Но разве он хочет верить в это? Ни капли. Поэтому бросаю на пол одежду, а за ними халат. Делаю шаги на высокой шпильке, вставая под яркую лампу, и не поднимаю глаз. Больно. Внутри стало душно от осознания того, что меня ожидает. Кожей чувствую, как он подходит. Она горит, но моментально леденеет, когда чужие пальцы дотрагиваются до ленты на моей спине, и проводят по ней, разнося по телу неприятные позывы. – Тебе идёт, прекрасное и подлое создание. Наклонись, – он с силой хватает меня за затылок, опуская вперёд, что мой живот ложится на перекладину, а лицо прижимается к кожаной обивке. Закрываю глаза. Всю трясёт от его рук, когда-то бывших такими нежными, а сейчас чужими. – Посмотри на меня… посмотри на меня этими чёртовыми глазами, чтобы я вспомнил, насколько ты была лжива, – я чувствую его дыхание на моём лице, и это заставляет сердце сжаться. Люблю. Невероятно. Больно. Нет. Я жмурюсь так сильно, что перед закрытыми глазами появляются яркие точки. – Смотри на меня! – Кричит он, сжимая мои волосы, и я распахиваю глаза, встречаясь с такими тёмными, такими яркими и накалёнными алым светом вокруг, что мои губы начинают дрожать. В них что-то иное, незнакомое и жуткое, опасное и это передаётся мне. Боюсь, страшно боюсь того, что будет дальше. Но это итог моей любви, моя ошибка и я пронесу её через себя. Я стала такой же, как он. Желаю запомнить это, чтобы больше никогда не позволять себе любить. Его рука в моих волосах слабеет, а его лицо приобретает оттенок печали, но всё это ложь. Никогда не скажу, ничего больше. Не добьётся. Николас резко выпускает мою голову и, сжав губы, опускает лицо вниз, хватая мою руку и затягивая на запястье ремень. Затем обходит с другой стороны, и проделывает это с другой рукой. Из глаз скатывается слеза, когда я вижу себя в зеркале и его, ушедшего в тень. Не могу смотреть. И я не буду. Глаза закрыты, как и закрыто моё сердце. – Я любил шампанское… любил его пить с тобой, а теперь… у меня есть условие. Тебе будет больно, очень больно, но ты сможешь прекратить это, если скажешь мне, кто тебя заставил, зачем ты это сделала. Зачем разорвала меня, – по моим ягодицам проходится что-то прохладное, оставляя в воздухе сочный аромат шампанского, и я сглатываю, хватаясь пальцами о дерево. – У тебя есть что мне сказать? – Спрашивает он, но я сжимаю зубы. Раздаётся быстрый свист, и я вздрагиваю, приоткрывая рот от острой и разрезающей боли на ягодицах. Из глаз тут же брызгают слёзы. Но не успеваю я вздохнуть, как новый взрыв боли заставляет мои колени дрогнуть, а тело сжаться, затем затрястись от невыносимой боли, застрявшей где-то внутри. Я хочу дышать. Не могу. Я кусаю губы, только бы не закричать. Только бы не взмолиться. Новый удар, и я чувствую солоноватый привкус крови, а ягодицы разрывает, изрезает таким тупым ударом. Я сошла с ума от ударов по мне, от боли, не дающей мне жить, от страха смерти от этой боли. А они продолжаются с такой скоростью, с такой силой, что мои ногти ломаются от дерева, которое я сжимаю. Губы трясёт, а внутри меня дикость. Плохая дикость наравне с сумасшествием. Слёзы уже текут из глаз, что щека катается от каждого удара и моего движения вперёд, дабы избежать… убежать. Боже, как больно. Глубоко больно, сердце кровоточит, я не чувствую больше тела. С губ срываются хрипы, и я беззвучно плачу. Всё прекращается, и теперь я чувствую, как всё горит, как пульсирует каждый удар. Смешалось… смешалась вся боль, мне кажется, что моё тело просто не выдерживает этого. Я не вытерплю… не смогу… признаться… должна… люблю… горю от боли. – Скажи мне… Мишель, прошу, кричи… кричи, давай, – я должна услышать его мольбы, но ничего не слышу, сильнейший шум в голове и боль. Она пропитала меня полностью. Новый удар по пульсирующим ягодицам, и я подскакиваю на месте, мои ноги просто разъезжаются в стороны, но я до хруста сцепляю зубы. Нет! Никогда! Больно внутри от этого, и я плачу… тихо, неслышно… поглощаясь в новом ударе. Сознание утекает куда-то, но не отпускает меня. Николас подхватывает ленты на моей спине и с силой резкой и грубой тянет на себя. Они разрывают своими острыми зубами мою спину, освобождая её и принося мне безмолвность. Моё тело так сильно расслабляется, что я хватаю ртом воздух, только бы не умереть. – Скажи… скажи мне, – шепчет Николас, проводя рукой по моей спине. – Говори! Он с силой хватает мои волосы, поднимая голову, и я приоткрываю глаза, но и веки трясёт так сильно, что я снова закрываю их, облизывая губы. Кровь. – Не я… Одними губами говорю я, и он отбрасывает мою голову, упавшую на мокрую кожаную поверхность. Удар ещё сильнее прежнего… острый… разрывает меня. Не кричу. Лишь сжимаюсь полностью. Могу. Удар и я не могу дышать. Удары сыплются на меня с невероятной силой, и я кусаю кожу обивки. Разорвать всё от боли, от слабости, моментально появившейся в теле. Кажется, что тела просто нет, ничего нет. Удары приносят какую-то привычную боль, даже не ощущаются. А внутри… внутри кричу, ору, молю. Тишина и свист вокруг. Дышать больно, жить больно. Всё затихает, и я слышу, как Николас что-то бросает, шипя проклятья, подходя ко мне и проводя ладонью по щеке хватая меня за подбородок, и поворачивая к себе голову. Соображать я не могу, только стала болью, растворившейся в теле. – За что же ты так со мной? За что? Я ведь всё тебе отдал! Себя! Отдал в твои руки! За что ты предала меня? Почему? Сквозь мутное зрение я вижу его губы, побелевшие от злости и дрожащие рядом с моими. – Ты… – мне с трудом удаётся шевелить губами, находясь в какой-то прострации, в тумане, но я хочу ему что-то сказать, не могу… не помню. – Заслужил. Рык разрыдается из его тела, освобождая чудовище, и он отпускает моё лицо, упавшее на место. В следующий момент что-то прохладное льётся на меня и моментально начинает шипеть. Невероятная вспышка в голове, щелчок, зажигающий все чувства заново. Чувствую! От такой сильной боли я начинаю кричать. Щиплет всё настолько глубоко, что кажется, на мне нет кожи. Я кричу от всего, что втекает в меня, заполняет меня сумасшествием и болезнью, ставшей моей жизнью. А оно продолжает течь на меня, и всё тело подбрасывает. Словно тонкие горячие иглы моментально прожгли меня до внутренностей, до сердца, которое на момент остановилось и завелось с новой силой, не давая мне терпеть этого. Чувствую, как сознание оставляет меня, оставляет всю меня где-то далеко. Каждая рана на моём теле пульсирует с невероятной силой, а аромат шампанского становится продолжением израненной кожи. Я не живу больше, не могу позволить себе дышать. Я отключаюсь, хватая ртом воздух, которого просто не хватает для жизнедеятельности. А тело дрожит, его трясёт с невероятной мощью. Боль отступает, оставляя во мне прожжённую дыру, стекая с меня каплями моей надежды и любви. Сквозь шум в ушах, сильнейшую тошноту и слабость, я чувствую… продолжаю это делать… мои руки освобождаются. Меня подхватывают за талию и поднимают на ноги, держа на весу. – О, Мишель, – знакомый и когда-то родной голос проникает в меня, делая боль острее. Его руки ласкают моё лицо, убирая с него мокрые пряди волос. А я безвольна. Я не могу двинуться. – Мишель… крошка… – он обнимает меня, сжимая руками волосы, зарываясь в них лицом, и целует. Целует, словно любил, словно была его. Словно он не изранил моё тело, словно не он отнял у меня душу. Его губы такие нежные и прохладные касаются щёк, затем губ. И он покрывает меня ими. Боже, как больно. Безумно болит сердце, а тело просто не ощущается. Вся боль сконцентрировались во мне, в груди и её сдавливает от его нежности, ставшей орудием против меня. – Я прощаю тебя… прощаю… не предавай меня больше, не предавай, потому что не могу без тебя. Мне так больно, так глубоко ты во мне. Прощаю тебя… прощаю, – его шёпот достигает меня, и сознание возвращается, как и просыпается злость и обида, горечь и ненависть, любовь и разрушенная, я. – Давай начнём всё заново, слышишь? У нас получится, теперь получится… – его пальцы гладят моё лицо, а голос дрожит. Но я не обращаю на это внимания, продолжая возвращаться к жизни. Я, приоткрывая глаза, смотрю на его мокрое лицо, полное сожаления и надежды. Блеф. Всё это ложь. Никогда не прощу его. Никогда. – Ты думаешь, я знал? Знал, что и мне будет больно… но я очистил тебя… очистил и я бы… никогда… слышишь? Никогда бы не сделал того, что грозился. Никогда. Ты нужна мне… так сильно нужна… извёлся… разорвала ты меня. Я прощаю тебя… останься со мной, моя крошка… моя Мишель. По моим глазам скатываются слёзы, ведь я никогда не видела в его глазах такой страх, и это причиняет ещё больше боли внутри. Его глаза стали для меня запретным наслаждением. Он стал для меня под запретом. – Сессия закончена? – Шепчу я, изворачиваясь из его рук, но он держит меня крепко, но так осторожно. Разве есть уже разница? Нет. Мне больно. Ягодицы отдаются пульсацией в голове, что мне сложно дышать, как и делать шаги. Я отступаю, но не могу стоять в туфлях. – Да, – кивает Николас, сглатывая, и всматриваясь в моё лицо. – Отпусти меня, – говорю я, и плевать на то, что сейчас рухну без поддержки. Плевать, что ноги так сильно дрожат, когда я сбрасываю туфли и даже двигаться больно. Но я это делаю, подходя к халату, чтобы скрыть от него моё тело, израненное его извращённой и тёмной любовью. Мне необходимо собрать все свои силы сейчас, и я пытаюсь… правда, пытаюсь, но руки дрожат, завязывая на талии узел, и я делаю шумный вдох, немного пошатнувшись и зажмурившись, когда ткань касается ягодиц. Мне кажется, что кожи там не существует. – Я прощаю тебя за предательство, Мишель. И предлагаю продолжить нашу связь с чистого листа, – произносит Николас. Медленно открываю глаза и начинаю громко смеяться. Как же мне больно. Нет. Не физически. Хотя тело моё горит от ударов. Душа плачет от унижения. А я? А я смеюсь. Я не могу стоять и облокачиваюсь ладонью о стенку. Наверное, он сделал из меня сумасшедшую, больную извращенку, но я не чувствую тела, только сердце, которое исполосовали. – Интересная реакция, я рад, что чувство юмора ты сохранила. Оно мне нравится в тебе, – насмехается Николас, а мой смех резко обрывается, возвращая меня в эту отвратительную комнату цирка уродов. – Это всё? Моё наказание окончено? – Спрашиваю я, поворачиваясь к нему. – Да. Только сейчас могу поднять голову, скользя затуманенными от слёз глазами по чёрным ботинкам, тёмным знакомым штанам и телу, ранее подарившее мне наслаждение. Ничего. Одна горечь. Мои ноги, как и руки, сильно затекли, я едва могу стоять, не согнувшись пополам без помощи, но, превозмогая стонущие мышцы и горящие огнём раны, мне удаётся выпрямиться. Кто бы знал насколько это сложно. Стоять полностью обнажённой душой перед этим бесстыдным взглядом, блуждающим по моему истерзанному телу.