– Мастер, приношу свои извинения. Наказание готов получить, – заявление Кирка заставляет перевести на него взгляд. И…о, боже, парень, падая на колени, ожидает ударов. – Всё… всё хорошо. Да, Николас? – Испуганно произношу я, отмечая насколько власть садиста сильна даже вне темы. Они живут ей, хотя это обычная жизнь. Подскакивая с места, поворачиваюсь к мужчине, тяжело вздыхающему и прикрывающему глаза. – Хватит. Прекрати. Я не Мастер. Принеси обезболивающее. Виски горят, – кривясь, Николас подходит к столу и падает на стул. – Конечно. Минуту, – Кирк подскакивает и несётся на кухню. Не знаю, что сказать и, молча опускаюсь на стул, наблюдая за Николасом. Руки обмотаны, да и он сам выглядит помятым. Хотя всё же, очень красивым. – Как ты? – Тихо спрашиваю я. Поднимает голову, а глаза полны усталости. – Хреново я, – цокает, потирая виски. Кирк, влетая в столовую, расставляет перед Николасом бокал с водой, различные препараты. Рукой отмахивается от него и происходит диалог без слов. Парень хватает за поводок Шторма и оттаскивает его, скулящего, за пределы этой комнаты. Наблюдаю, как Николас разводит в бокале шипучую таблетку и выпивает залпом. Облизывает губы и поднимает голову на меня. – Я должен ещё раз извиниться, Мишель… – Не надо, – качая головой, перебиваю его. – Сказал – слушай, – рявкает он, что я вздрагиваю. – Прости, голова раскалывается. И я помню, как обидел тебя. Не знаю, зачем это сделал. Но совершил, значит, должен извиниться, – вздыхает, а я перевожу взгляд на пирог. – Знаю, что ты рядом со мной не из-за денег или же чего-то материального. Знаю наверняка. Но, чёрт возьми, не понимаю, зачем тебе это дерьмо, Мишель? Зачем так изводить себя? Ты же говорила, что ничего не стоит физической боли. Что изменилось? – Удивлённо поднимаю голову от такого обвинения. – Говорила, – кивая, поднимаюсь со стула. – И моё мнение не изменилось. Ни капли. Насильственная физическая боль не покроется подарками, красивыми словами или чем-то фальшивым. Но есть ещё и обстоятельства. И есть любовь. Именно ты показал мне, как глубоко можно любить одного человека и одновременно страдать в своей немощи. Я нуждаюсь в тебе, как в кислороде. Я нуждаюсь только в тебе, хотя не понимаю почему. Но так получилось. Странно как-то, но… Глаза наполняются слезами оттого, что честна. Наверное, это первый раз за всё время, когда позволяю себе говорить открыто, потому что понимаю, что ничего не изменится, если я не начну распахивать для него своё сердце. – Иди ко мне, – тянет меня за руку и притягивает к себе. Сажусь на него сверху, улыбаясь ему. – Прости, крошка… – Глупая кукла, – перебиваю Николаса, и, обнимая за шею, всматриваюсь в усталые карие глаза. Хмурится, а затем бегает глазами по моему лицу. – Откуда… чёрт, грёбаный виски, – кривится, упираясь лбом в моё плечо. – Я что-то ещё сказал? Тебя это обидело? – Поднимает лицо ко мне, а я качаю головой. – Нет. Только это, когда я назвала тебя «сочным засранцем», коим ты предстал передо мной в первый раз. Меня не обидело это, – тихо смеюсь, пальцами играя в его волосах. – Даже так, – издаёт смешок и его глаза приобретают глубокий оттенок шоколада. Руками, скользя по моей спине, огибает талию. – Ты уже чувствуешь себя лучше, – замечаю я, когда пробирается под халат. – Ты голая, Мишель. Абсолютно обнажена, – прищуривается, пробираясь к ягодицам, и одним движением прижимает меня к своему паху. – Ты определённо чувствуешь себя лучше, даже мозг начал работать, как и наблюдательность, – вздыхаю, а всё внутри замирает от приятного возбуждения, пронёсшегося по телу. – Больше так не делай, – резко, слишком резко его настроение меняется, как и он поднимается, что чуть ли не падаю. Успеваю ухватиться руками о стол. – Николас… – Чтобы я больше никогда не видел, как ты заигрываешь с кем-то, когда ты голая под халатом. Поняла меня? – Тычет в меня указательным пальцем, а я сглатываю от его острого взгляда. – Николас, прекрати, – тихо произношу, поправляя пояс и сильнее запахивая халат. – Мишель, это моё последнее слово, – предупреждает. Низко. Грубо. Ревнует. Расплываясь в улыбке, начинаю тихо смеяться. Знаю, что это ненормально, но меня радует его ревность. Она опасная. Возбуждающая. Моя. Принадлежит мне, и рождена для меня. Только для меня. Эгоистичные отголоски моей натуры дают о себе знать, и я уже в голос смеюсь, пока лицо Николаса вытягивается. – Прости… я…я пойду, оденусь, – проглатывая смешки, обхожу его, но, хватая меня за руку, толкает к себе. – Я ещё не закончил разговор, – тихо произносит. Склоняю голову набок, уже не боюсь, потому что знаю больше, чем он хотел бы, чтобы я знала. – Слушаю тебя, – продолжаю улыбаться. – Я не пью. Не позволяю себе крепких напитков, кроме вина и шампанского. Это было исключение, и такое больше не повторится. Обещаю тебе. – Знаю. Ничего, тебе это было… – Он пил. Всегда пил перед тем, как причинить боль. Спал, держа нас в летнее время и в период каникул на привязи, как собак, – моё весёлое настроение разом улетучивается. – И мы ждали, пока он проснётся и разрешит нам поесть. Хотя бы хлеба. Нельзя было его будить, мама закрывала мне рот, когда кто-то стучался к нам в дверь в это время. Потом он пил, поил всех, кроме сестры. Её отпускал в подвал, а в меня вкачивал алкоголь. Мать обкалывал наркотиками и алкоголем. Есть такой приём, когда в шприц набирают спирт и вкалывают в грудь, а потом пьют оттуда, словно молоко. Он заставлял меня это делать. Именно так. Я не пью. Мне нельзя это делать, потому что тогда стану таким же, как он. Даже хуже. Знаю больше, чем он, о боли. Глаза наполняются слезами, пока слушаю его отрывистую речь. А его глаза туманятся от воспоминаний, сжимает моё запястье крепче, чем нужно. – Алкоголь выше допустимого градуса для меня табу. Я хотел, чтобы ты знала, почему сейчас для меня всё это крайне отвратительно. Мои гены… – Ты не он, Николас, – дотрагиваюсь до его щеки. Концентрирует на мне взгляд. – Ты – не он. Ты выпил бутылку и заснул. Ты другой человек, и если ты считаешь, что гены могут повлиять, то я буду с тобой спорить. Громко спорить. Я вижу перед собой человека, который помогает всем. Я вижу человека, который пытается пережить прошлое один. Я вижу мужчину, который достоин, быть счастливым. Не в генах дело, Николас, в тебе. Ты другой. И я не позволю тебе сравнивать себя с ним. Никогда. Ты причиняешь боль только себе, но хватит. Прошу тебя, хватит это делать. Ты не заслужил её. – Ты не понимаешь, Мишель, – закрывает на секунду глаза, отпуская моё запястье, которое онемело от его хватки. – Понимаю. Всё понимаю, и если ты хочешь обсудить то, что произошло вчера. Твою семью или же иное, то я готова. Только не молчи, не проноси всё в себе. Ведь я пойму тебя, всегда пойму и найду объяснение. Только доверься. – Ты и так всё знаешь и видела. Больше говорить не о чем. У меня нет семьи. Никогда не было, – вздыхая, опускает глаза в пол. – Есть. Как бы ты ни хотел обратного, но от семьи не убежать. Вчера для них был катастрофичный день, как и для нас. Через какое-то время тебе следует с ними обсудить всё спокойно. Не кричать, не злиться. Пришло время, чтобы рассказать им всё… – Нет. И ты молчи, поняла? – Рычит, наступая на меня. – Запрещаю даже думать об этом. Нет, я сказал. С меня хватит. Ты или со мной, или будешь дальше защищать тех, кто унижает тебя. – Я с тобой, – вздыхаю, не решаясь возразить. Сейчас не стоит это делать, он не готов рассуждать. Ещё больно. – Переоденься, и поедем куда-нибудь, – поднимаю голову на его предложение. – Прости, я не хочу. Мне нужно зарядить телефон, он умер вчера. Поговорить с Сарой, скорее всего, она волнуется. Да ещё и написать заявление об увольнении. – Почему? – Удивляясь, делает шаг ко мне. – Ты же сам сказал, что устроил меня туда. Выходит, я ни на что не способна и меня держат там только потому, что ты приказал. Так не пойдёт. – Нет, Мишель. Ты неправа, – подхватывая мой подбородок, поднимает к себе лицо. – Я лишь устроил тебе собеседование, о котором говорил уже давно. Остальное ты сделала сама. Не вмешивался в твою работу. Только дал толчок, не более. – Марк… он… ты с ним говорил? Как так получилось? – Нет. Марк был проводником к тебе. Один человек попросил, чтобы Марку подкинули эту идею для тебя с возможностью работы. И он поймал наживку, дальше только твои умения и желание. Ты всё сделала сама. И если тебя держат там, то не из-за меня, – заверяя, он поглаживает пальцем мой подбородок. – Не делай так больше. Не влезай в мою жизнь. Хорошо? – Не могу этого обещать, потому что несу за тебя ответственность. Обещал. Себе в первую очередь. И я хочу этого. Хочу дать тебе то, чего ты достойна. Помочь во всём, где смогу. Иначе не умею, Мишель. Я буду оберегать тебя, как бы ты ни кричала. – Потому что я глупая кукла? – Прищуриваясь, дёргаю головой, отчего он отпускает меня. – Да. Глупая кукла. Но моя глупая кукла. И красивая, чувственная, смышлёная, сильная кукла. Кукла, которую я ни за что не отпущу. Кукла, которая безнаказанно посылает меня в задницу. Кукла, которую я трахну в задницу, и она поймёт, насколько её слова бывают вкусными. Кукла, которой нет ни у кого, только у меня. Кукла, без которой не хочу ничего делать. Такое определение куклы сойдёт за извинение? – Усмехается, а я не могу не улыбнуться. – Я подумаю. – Только недолго, иначе я приму это за поощрение. Иди, переоденься и больше не ходи в таком виде перед мужчинами. – Даже перед Майклом? – Игриво развязываю халат и распахиваю его. – Откуда… закрой его, быстро! – Повышает голос, а я хохочу, вновь завязывая пояс. – Грегори рассказал, что Майкл гей. Это правда? Боже, никогда бы не подумала. Он такой… такой большой и холодный, – хихикаю я. – Правда. И даже перед ним. Раз один из самых закрытых людей вроде Грегори, развязал язык, то и гей станет нормальным с тобой. – Вот теперь, Николас, не смей мне говорить, что ты плохой. Ты даришь людям возможность дышать, жить и своё место под солнцем. Ты веришь в них, так и в себя поверь. Я не хочу слушать иного, – категорично заявляю я. – Мишель. Это другое, – качает головой. – Нет. Я знаю о тебе достаточно, чтобы утверждать это. Ты создал центр помощи, ты взял к себе Майкла, когда его, уверена, унижали… – Я увидел его ночью, сначала принял за бездомного, но потом заметил кровь. Его избили отцы мальчиков из школы, откуда его уволили, когда узнали о его ориентации. Сожгли его машину, расклеили листовки с описанием, какой он педофил. Я забрал его из «Холт-сити». – Какой ужас, он же никого не трогал, да? – Никого. Только пытался выжить. Против природы не скрыться. Она порой берёт верх над тобой. А ты пытаешь бороться, до хруста костей бороться, но не выигрываешь. Хотя хочешь оборвать всё, делаешь для этого многое. Не выходит. Ничего не получается, – шумно вздыхает. Хмурясь, ловлю себя на мысли, что тут скрыт иной подтекст.