Он снова заколебался, потом подтвердил: – Абсолютно уверен. – Ах! – разочарованно молвила она. – Мне показалось… что вы знаете… Она замолчала, дожидаясь ответа на тот не до конца ясный вопрос, который ему задала. Сернин тоже молчал. Тогда, не настаивая дальше, Женевьева наклонилась к госпоже Эрнемон. – Доброго вечера, бабушка, мои малышки, должно быть, уже в постели, но никто из них не сможет заснуть, пока я их не поцелую. Она протянула руку князю. – Еще раз спасибо… – Вы уходите? – живо отозвался он. – Извините меня, бабушка вас проводит… Уже открывая дверь, она обернулась, улыбнувшись. Потом исчезла. Князь, замерев, слушал шум ее удаляющихся шагов. Он побледнел от волнения. – Итак, – сказала старая дама, – ты ничего не сказал. – Нет… – Этот секрет… – Позже… Сегодня… как странно… я не смог. – Неужели это так трудно? Разве она не почувствовала, что ты и был тем незнакомцем, который дважды увозил ее?.. Довольно было одного слова… – Позже… позже… – сказал он, вновь обретая свою уверенность. – Пойми же… Эта девочка едва меня знает… Сначала надо, чтобы я завоевал право на ее привязанность, ее нежность… Когда я обеспечу ей существование, которого она заслуживает, чудесное существование, какое встречается в волшебных сказках, вот тогда я заговорю. Старая дама покачала головой. – Боюсь, что ты ошибаешься… Женевьева не нуждается в чудесном существовании… У нее нехитрые пристрастия. – У нее пристрастия, свойственные всем женщинам, и богатство, роскошь, могущество доставляют радости, от которых ни одна из них не откажется. – Но не Женевьева. И лучше бы ты… – Посмотрим. А пока предоставь действовать мне. И успокойся. У меня нет ни малейшего намерения втягивать Женевьеву в какие-то, как ты выражаешься, махинации. Она едва будет меня видеть. Только надо же было установить связь… Дело сделано… Прощай. Сернин вышел из школы и направился к своему автомобилю. Он был так счастлив. «Она очаровательна… и такая ласковая, такая серьезная! Глаза ее матери, те самые глаза, которые волновали меня до слез… Боже мой, как все это далеко! И какое прелестное воспоминание… немного грустное, но такое прелестное!» И вслух произнес: – Да, конечно, я займусь ее счастьем. Причем немедленно! Сегодня же вечером! Сегодня же вечером она, безусловно, получит жениха! А разве это не обязательное условие для счастья девушек? IV Свой автомобиль он нашел на большой дороге. – Домой, – сказал он Октаву. Дома он попросил соединить его по телефону с Нёйи, продиктовал свои инструкции тому из своих друзей, кого называл доктором, затем оделся. Поужинал он в клубе на улице Камбон, провел час в Опере и снова сел в автомобиль. – В Нёйи, Октав. Мы поедем за доктором. Который час? – Половина одиннадцатого. – Черт! Поторопись! Через десять минут автомобиль остановился в конце бульвара Инкерманн перед уединенной виллой. По сигналу гудка вышел доктор. Князь спросил его: – Тип готов? – Запакован, связан, запечатан. – В хорошем состоянии? – В отличном. Если все пройдет, как вы мне говорили по телефону, полиция ничего не заподозрит. – Такова ее обязанность. Погрузим его. Они перенесли в автомобиль что-то вроде длинного мешка, имевшего форму человека и казавшегося довольно тяжелым… – В Версаль, Октав, на улицу Вилен, к отелю «Дёз-Ампрёр». – Но этот отель пользуется дурной славой, – заметил доктор, – я его знаю. – Кому ты это говоришь? И работа предстоит не из легких, по крайней мере, для меня… Но, черт возьми, я не променяю свою судьбу ни на какую другую! Кто это уверял, что жизнь однообразна? Отель «Дёз-Ампрёр»… грязная аллея… две ступеньки вниз, и вот они входят в коридор, освещенный единственной лампой. Сернин кулаком стучит в маленькую дверь. Появляется служащий. Это Филипп, тот самый, которому утром князь давал указания относительно Жерара Бопре. – Он по-прежнему здесь? – спросил князь. – Да. – Веревка? – Петля готова. – Он не получил телеграммы, на которую надеялся? – Вот она, я ее перехватил. Сернин взял голубой листок и прочитал. – Черт возьми, – с удовлетворением сказал он, – мы вовремя. Ему обещали на завтра тысячу франков. Значит, судьба мне благоприятствует. Без четверти двенадцать. Через четверть часа бедняга кинется в вечность. Проводи меня, Филипп. Доктор, оставайся здесь. Служащий взял свечу. Поднявшись на четвертый этаж, они на цыпочках проследовали по низкому вонючему коридору с мансардами, который вел на деревянную лестницу, где плесневели остатки ковра. – Никто не сможет меня услышать? – спросил Сернин. – Никто. Две комнаты изолированы. Но не ошибитесь, он в той, что слева. – Хорошо. Теперь спускайся обратно. В полночь доктор, Октав и ты принесете того типа сюда, где мы находимся, и будете ждать. Деревянная лестница состояла из десяти ступенек, которые князь преодолел с величайшими предосторожностями… Наверху – площадка и две двери… Сернину понадобились долгие пять минут, чтобы открыть ту, что справа, не нарушив скрипом тишину. Во мраке комнаты мерцал свет. На ощупь, чтобы не наткнуться на стулья, он направился к этому свету, который исходил из соседней комнаты, проникая через застекленную дверь, покрытую куском обоев. Князь отодвинул этот кусок. Стекла были матовые, но местами попорченные и поцарапанные, так что, приложив глаз, можно было спокойно видеть все, что происходит в другой комнате. Там находился мужчина, сидевший у стола лицом к Сернину. Это был Жерар Бопре. Он писал при свете свечи. Над ним висела веревка, привязанная к крюку на потолке. На нижнем ее конце закруглялась петля.