Князь удвоил усилия и, стоя над ним, как над добычей, пылко произнес: – Я не требую от тебя ничего невозможного, ничего плохого… Если что и случится, я за все в ответе… Нет никакого преступления… Самое большее – немного страдания… немного твоей крови, которая прольется. Но что это значит по сравнению с ужасом умереть? – Страдание мне безразлично. – Тогда немедленно! – воскликнул Сернин. – Немедленно! Десять секунд страдания, и все… Десять секунд, и жизнь другого будет принадлежать тебе… Обхватив молодого человека и прижав его к стулу, он плашмя положил на стол его левую руку, растопырив пять пальцев. Торопливо вытащив из кармана нож, он приложил лезвие к мизинцу между первым и вторым суставами и приказал: – Бей! Бей сам! Удар кулаком и все! Схватив его правую руку, он пытался, как молотком, ударить ею другую. Жерар скорчился, содрогаясь от ужаса. Он понял, чего от него требуют. – Никогда! – пролепетал он. – Никогда! – Бей! Один удар, и готово, один удар, и ты станешь похож на того человека, никто тебя не узнает. – Его имя… – Сначала бей… – Ни за что! О, какая пытка… Прошу вас… позже… – Сейчас… Я так хочу… Так надо… – Нет… нет… я не хочу. – Да бей же, дурачок, это богатство, слава, любовь. Жерар в порыве поднял кулак… – Любовь, – прошептал он, – да… ради этого – да… – Ты полюбишь и будешь любим, – изрек Сернин. – Твоя невеста ждет тебя. Это я ее выбрал. Она невиннее самых невинных, красивее самых красивых. Но ее надо завоевать. Бей! Рука напряглась для рокового удара, однако инстинкт оказался сильнее. Нечеловеческая энергия судорогой пробежала по телу молодого человека. Внезапно он разомкнул хватку Сернина и бросился прочь. Как безумный, он устремился в другую комнату. Но при виде отвратительной картины у него вырвался вопль ужаса, и он вернулся, рухнув у стола на колени перед Серниным. – Бей! – сказал тот, снова расправляя пять пальцев и располагая лезвие ножа. Это произошло машинально. С блуждающим взором и мертвенно-бледным лицом молодой человек поднял свой кулак и ударил. Это был жест автомата. – Ах! – с болезненным стоном вымолвил он. Отскочил маленький кусочек плоти. Полилась кровь. Он в третий раз потерял сознание. Несколько секунд Сернин смотрел на него, потом тихонько произнес: – Бедный мальчик!.. Я воздам тебе за это и стократно. Я всегда плачу по-королевски. Он спустился вниз к доктору: – Все готово. Теперь твоя очередь… Поднимись и сделай ему надрез на правой щеке, как у Пьера Ледюка. Надо, чтобы шрамы были одинаковыми. Через час я приду за ним. – Куда вы идете? – Перевести дух. Меня тошнит. На улице он глубоко вздохнул, потом закурил сигарету. – Хороший день, – прошептал он. – Немного перегруженный, слегка утомительный, но успешный, действительно успешный. Теперь я друг Долорес Кессельбах. Я друг Женевьевы. Я изготовил себе нового Пьера Ледюка, весьма приличного и безгранично мне преданного. И, наконец, я нашел для Женевьевы жениха, какого так просто не сыщешь. Теперь моя задача выполнена. Мне остается лишь пожинать плоды моих усилий. Ваша очередь поработать, господин Ленорман. Что касается меня, то я готов. И еще он добавил, подумав о несчастном искалеченном, которого ослепил своими обещаниями: – Вот только… есть одно «но»… Я понятия не имею, кем был этот Пьер Ледюк, место которого я так щедро пожаловал славному молодому человеку. И это досадно… Ибо, в конце-то концов, нет никаких доказательств тому, что Пьер Ледюк не был сыном какого-нибудь колбасника. Господин Ленорман за работой I Утром 31 мая все газеты напоминали о том, что в письме Люпена, направленном господину Ленорману, на эту дату назначено бегство секретаря Жерома. И одна из газет вполне резонно подводила итоги сложившейся на тот момент ситуации: «Страшная резня в «Палас-отеле» произошла 17 апреля. Что с тех пор выяснилось? Ничего. Имелись три улики: портсигар, буквы Л и М, сверток с одеждой, оставленный в администрации отеля. Какую пользу из этого извлекли? Никакой. Подозревают, кажется, одного из приезжих, проживавших на втором этаже, его исчезновение вызывает вопросы. Удалось ли его найти? Установлена ли его личность? Нет. Таким образом, драма остается столь же таинственной, как в первые часы, и мрак столь же непроницаем. В дополнение к этой картине нас уверяют о будто бы имевшем место разногласии между префектом полиции и его подчиненным, господином Ленорманом, и будто бы этот последний, если бы не решительная поддержка председателя Совета, несколько дней назад, возможно, подал бы в отставку. Тогда дело Кессельбаха передали бы помощнику начальника Уголовной полиции господину Веберу, личному врагу господина Ленормана. Словом, тут беспорядок, анархия. На другой стороне – Люпен, то есть методичность, энергия, последовательность. Наш вывод? Он будет краток. Люпен, как и обещал, похитит своего сообщника сегодня, 31 мая.» К этому выводу, который также можно было найти во всех других изданиях, присоединялась общественность. Надо думать, что угрозу всерьез воспринимали и в высших сферах, поскольку префект полиции и, в отсутствие сказавшегося больным господина Ленормана, господин Вебер приняли самые строгие меры как во Дворце правосудия, так и в тюрьме Санте, где находился заключенный. Ежедневные допросы господина Формери в тот день отменять постыдились, но все близлежащие улицы от тюрьмы до бульвара дю Пале охраняли приведенные в боевую готовность полицейские силы. К величайшему всеобщему удивлению, 31 мая миновало, а обещанный побег не состоялся. Что-то все-таки имело место, некое начало его осуществления, выразившееся в определенном скоплении трамваев, омнибусов и грузовиков при проезде тюремной машины и необъяснимом повреждении одного из колес этой машины. Однако дальше дело не пошло, попытка тем и кончилась. Таким образом, это был провал. Общественность была чуть ли не разочарована, полиция шумно торжествовала. Однако на следующий день в суде распространился невероятный слух, вызвавший интерес в газетных редакциях: секретарь Жером исчез. Возможно ли это? И хотя специальные выпуски подтверждали новость, признать ее все-таки отказывались. Лишь в шесть часов заметка, опубликованная в «Депеш дю суар», сделала ее официальной: Мы получили следующее сообщение за подписью Арсена Люпена. Наклеенная на нем специальная марка, такая же, как на письме, которое Люпен направлял недавно в прессу, подтверждает подлинность документа. «Господин главный редактор, окажите любезность принести мои извинения общественности за то, что вчера я не сдержал своего слова. В последний момент я заметил, что 31 мая приходится на пятницу! Мог ли я в пятницу вернуть свободу моему другу? Я не счел возможным взять на себя такую ответственность. Прошу также извинения за то, что не даю здесь с обычной своей откровенностью объяснений относительно того, каким образом это маленькое событие осуществилось. Мой способ настолько изобретателен и до того прост, что если раскрыть его, то я опасаюсь, как бы все злоумышленники не взяли его за образец. Как удивятся в тот день, когда мне будет позволено рассказать о нем! И только-то? – скажут тогда. Да, только и всего, но надо было до этого додуматься. Примите, господин главный редактор, мои… Арсен Люпен» Спустя час у господина Ленормана раздался телефонный звонок: Валангле, председатель Совета, вызывал его в министерство внутренних дел.