– Да, это верно, – подтвердил обстоятельный Красильников, – он со мной попрощался и пошел… – Не мешай, Красильников, – раздался гул голосов. – Иду… Прихожу к Андриевичу, встречает меня ихняя домоправительница… Как известно, господа, Андриевич сирота, сын очень богатых родителей, и живет он у своего холостого опекуна. «Что вам?» – спрашивает меня домоправительница и все этак подозрительно на меня поглядывает. «Андриевич дома?» – спрашиваю. «Нет его, нет, и неизвестно, когда будет». И видно, что старая ведьма старается как можно скорее спровадить меня со двора. Вдруг вижу я, из дому на крыльцо выходит цыган Манюк, про которого говорят, что он конокрад и занимается вообще всякими темными делами… И вдруг тут меня будто что в бок толкнуло. «А я, говорю, к Андриевичу пришел по делу. Мы, видите ли, устраиваем любительский спектакль, и нам нужно для занавеса синее одеяло… Андриевич говорил, что у него есть, обещал дать». Она ка-ак рассвирепеет. «Уходите, – кричит, – никаких одеял не могу вам дать! Молодого барина нет, а я без него не могу его вещей давать». А меня как будто кто-то в бок толкает. «Мадам, – говорю я. – Я этого одеяла и не собираюсь брать с собой, вы мне только покажите его, годится ли?» Тут она взвизгнула, схватила меня за плечи, вытолкала и захлопнула калитку перед самым моим носом. – Гм!.. – промычал учитель. – Замирайло! Выскажи свое просвещенное мнение… – Что ж я скажу, Александр Николаевич, – скромно встал Замирайло. – Я ничего не знаю, а только у Андриевича в будущем большие деньги, и опекуну выгодно отделаться от бедного Николая… – Так ты думаешь, что это опекун говорил с Манюком за твоей спиной? – Уверен, – бодро сказал Замирайло. – В котором часу это было приблизительно? – спросил учитель. – В десять часов утра или немного позже. – Ну так поздравляю вас: я был вчера около этого времени на вокзале и видел опекуна Андриевича – я его немного знаю в лицо. Он сел в десятичасовой киевский поезд и уехал. Это сообщение учителя произвело большое впечатление. Все притихли. Воспользовавшись паузой, учитель снова развернул журнал и сказал: – Кого же бы нам сейчас вызвать?.. – Понял! – вдруг раздался голос Азебашева Степана. – Теперь не буду больше ломать себе голову. – Над чем это, Азебашев? Над чем ты не будешь ломать голову? – Да это пустяк, Александр Николаич. Но все-таки меня он удивил. У меня есть товарищ, сын начальника станции… И он вчера утром позвал меня покататься на маневрирующем паровозе. Сели мы – паровоз стоял на запасном пути, сзади десятичасового пассажирского, вдруг раздается третий звонок, пассажирский трогается, и только что он тронулся, как на площадке показался пожилой господин с чемоданом, открыл дверцу площадки да и выскочил с нашей стороны, то есть с противоположной перрону. Схватил чемодан да, сделав маленький крюк, помчался в город. – Вздор ты говоришь, Азебашев; если, как я тебя понимаю, это был опекун Андриевича, то как он мог через полчаса попасть на реку и встретиться с Манюком, если от вокзала до реки езды на извозчике не меньше часу. Просто совпадение. Ну, мы все тут болтаем, а час уже скоро кончается. Ну-с, пусть нам расскажет о правиле товарищества… Батуричев, что ли. Батуричев встал, помолчал немного и сказал: – Правилом товарищества называется… Нет, не могу припомнить! Может быть, это и пустяк, может, это и не имеет отношения, но сказать я обязан. Учитель был чрезвычайно удивлен таким продолжением «правила товарищества»: – Что это ты там бормочешь, Батуричев? Что ты обязан сказать? – Вчера утром, Александр Николаевич, я встал очень рано. Хотя было воскресенье, но, думаю, встану, поучу хорошенько правило цепное и товарищества, а потом пойду гулять… а около нашего дома помещается гараж, оттуда можно брать автомобили. Смотрю, стоит автомобиль, весь в пыли, а около ходит шофер и о чем-то разговаривает с механиком. Я тоже остановился около автомобиля, любуюсь машиной, слушаю. «Чего ж он так гнал тебя?» – «Бог его знает. Я стоял у вокзала, вдруг он подбегает, с чемоданом, пожилой такой, верно, чем-то озабоченный, вскакивает в мотор и говорит: «Поднимите верх и, не жалея машины, летите к реке, пятьдесят рублей на чай получите!» Я и погнал. Около реки из-за кустов вышел какой-то чернобородый, и они о чем-то заговорили… А я уехал». Не знаю, почему мне запомнился этот рассказ шофера, но я… Резкий звонок, возвещавший окончание урока, прозвучал в коридоре. Все облегченно вздохнули. Учитель сделался задумчив. – Да, любопытная история, любопытная. Хотел бы я знать, что случилось с Андриевичем и где он сейчас… И вдруг встал доселе молчавший и погруженный в чтение какой-то раскрашенной книжки Авилов Антон. – Александр Николаевич, – простодушно спросил он. – Вы, кажется, хотите знать, где сейчас Андриевич? – Да! А ты разве знаешь? – Я, когда шел сегодня утром в гимназию, встретил его. Он сказал, что его опекун заболел и он должен бежать в аптеку и сидеть около него. – Чего ж ты раньше молчал, чудак? – удивился учитель. – Мы тут целый час толкуем об Андриевиче, а он… – А я не слышал. Я читал книжку… Арифметику Киселева читал. Так увлекся, что и не слышал, о чем говорят. – Экая досада. А вы, господа, вечно какие-нибудь глупости выдумаете. Почудится им какой-нибудь вздор, они и пойдут расписывать, только время даром отнимают… В этот момент в комнату вошел надзиратель. Сказал: – Александр Николаич! Батюшка сейчас запиской сообщил, что на уроке закона божьего не будет. Директор просил вас заняться с классом на один час. Сдержанный глухой стон как ветерок пронесся по классу. – Ну-с, пинкертоны, – обратился учитель к поникшим ученикам. – Сейчас пятиминутная перемена, а через пять минут займемся правилом товарищества… Вы все так его вызубрили, что приятно будет вас спросить… Волосы у пинкертонов встали дыбом. Будто целый лес тоненьких единиц пророчески поднялся на голове у каждого из них. Ирина Пивоварова О чем думает моя голова[20] Художник Алексей Шевченко Если вы думаете, что я учусь хорошо, то вы ошибаетесь. Я учусь неважно. Почему-то все считают, что я способная, но ленивая. Я не знаю, способная я или неспособная. Но только я точно знаю, что я не ленивая. Я по три часа сижу над задачами. Вот, например, сейчас я сижу и изо всех сил хочу решить задачу. А она не решается. Я говорю маме: – Мам, а у меня задачка не получается. – Не ленись, – говорит мама. – Подумай хорошенько, и все получится. Только хорошенько подумай! Она уходит по делам. А я беру голову обеими руками и говорю ей: – Думай, голова. Думай хорошенько… «Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода…» Голова, ты почему не думаешь? Ну, голова, ну, думай, пожалуйста! Ну что тебе стоит! За окном плывет облачко. Оно легонькое, как пух. Вот оно остановилось. Нет, плывет дальше. «Голова, о чем ты думаешь?! Как тебе не стыдно!!! Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода…» Люська, наверное, тоже вышла. Она уже гуляет. Если бы она подошла ко мне первая, я бы ее, конечно, простила. Но разве она подойдет, такая вредина?! «…Из пункта А в пункт Б…» Нет, она не подойдет. Наоборот, когда я выйду во двор, она возьмет под руку Лену и будет с ней шептаться. Потом она скажет: «Лен, пошли ко мне, у меня что-то есть». Они уйдут, а потом сядут на подоконник и будут смеяться и грызть семечки. «…Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода…» А я что сделаю?.. А я тогда позову Колю, Петьку и Павлика играть в лапту. А она что сделает?.. Ага, она поставит пластинку «Три толстяка». Да так громко, что Коля, Петька и Павлик услышат и побегут просить ее, чтобы она дала им послушать. Сто раз слушали, все им мало! И тогда Люська закроет окно, и они там все будут слушать пластинку. «…Из пункта А в пункт… в пункт…» А я тогда возьму и запульну чем-нибудь прямо в ее окно. Стекло – дзинь! – и разлетится. Пусть знает! Так. Я уже устала думать. Думай не думай – задача не получается. Просто ужас какая задачка трудная! Вот погуляю немножко и снова стану думать. Я закрыла задачник и выглянула в окно. Во дворе гуляла одна Люська. Она прыгала в классики. Я вышла во двор и села на лавочку. Люська на меня даже не посмотрела. – Сережка! Витька! – закричала сразу Люська. – Идемте в лапту играть! Братья Кармановы выглянули в окно. – У нас горло, – хрипло сказали оба брата. – Нас не пустят. – Лена! – закричала Люська. – Лен! Выходи! Вместо Лены выглянула ее бабушка и погрозила Люське пальцем. – Павлик! – закричала Люська. В окне никто не появился. – Пе-еть-ка-а! – надсаживалась Люська. – Девочка, ну что ты орешь?! – высунулась из форточки чья-то голова. – Больному человеку отдохнуть не дают! Покоя от вас нет! – И голова всунулась обратно в форточку. Люська украдкой посмотрела на меня и покраснела как рак. Она подергала себя за косичку. Потом сняла с рукава нитку. Потом посмотрела на дерево и сказала: – Люсь, давай в классики. – Давай, – сказала я.