– В таком случае остается только составить прокламацию и собрать транспорты для вашего войска, – сказал Хорнблауэр. Во время всего разговора Эссен нетерпеливо ерзал в седле – он явно не понимал ни слова по-испански, – и Хорнблауэр, которому в последние месяцы приходилось вот так же слушать бесконечные разговоры на русском и на немецком, почувствовал себя хоть немного отмщенным. – Он рассказал вам про условия в армии Бонапарта? – спросил Эссен. – Про болезни и голод? – Еще нет, – ответил Хорнблауэр. В ответ на лающие вопросы Эссена рассказ испанца полился бурно, захлебываясь. Армия Бонапарта дошла до Москвы полуживой, солдат, измученных форсированными маршами через разоренную страну, косят голод и эпидемии. – Лошади почти все пали. Их нечем было кормить, кроме как недоспелой рожью. Если лошади пали, значит не на чем подвозить провиант; армия должна либо отступить, либо рассредоточиться, а пока у русских есть хоть какие-то войска, рассредоточиться ей не позволят. Покуда у Александра не сдадут нервы, покуда он готов продолжать борьбу, надежда остается. По всему выходило, что силы главной армии в Москве на исходе. В таком случае армия Макдональда под Ригой приобретает еще большее значение. Она по-прежнему угрожает Санкт-Петербургу. Едва ли Александр будет так же непреклонен, если лишится обеих своих столиц. Несчастные испанские пехотинцы во все время этого долгого разговора держали ружья на караул, и Хорнблауэр мучительно чувствовал, как им тяжело. Он несколько раз покосился в их сторону, намекая графу, что пора бы вспомнить о долге. Наконец тот отдал распоряжение штабным, полковники повторили приказ, солдаты неловко поставили ружья к ноге и встали вольно – последнее с природной грацией. – Его превосходительство сообщил мне, – сказал граф, – что вы недавно служили в Испании, сударь. Каковы новости из моей страны? Нелегко было в двух словах пересказать события последних четырех лет испанцу, который все это время не получал вестей с родины. Хорнблауэр старался, как мог, всячески сглаживая рассказ о бесчисленных испанских поражениях и превознося мужество партизан. Закончил он обнадеживающим известием, что Веллингтон недавно взял Мадрид. Штабные офицеры подъехали ближе, чтобы не пропустить ни слова, и теперь он говорил в плотном кольце испанцев. Четыре долгих года, с тех самых пор, как испанский народ из подневольного союзника Бонапарта превратился в непримиримого врага, император следил, чтобы его испанские войска, в трех тысячах миль от родины, не узнали и слова правды. Им оставалось лишь читать лживые имперские бюллетени и строить на них свои смутные теории. Со странным чувством, как будто в голове и впрямь что-то сдвинулось, Хорнблауэр вспомнил, как сам узнал о переходе Испании в стан противников Бонапарта. Это было на палубе «Лидии», в далеких тихоокеанских тропиках. На несколько секунд его мозг стал полем битвы воспоминаний. Золото и синь Тихого океана, жара, ураганы, морские сражения, Эль-Супремо и губернатор Панамы – пришлось отрывать себя от них и возвращаться на берега Балтики. Во весь опор прискакал ординарец, взметая пыль из-под копыт. Он торопливо отсалютовал Эссену и начал говорить еще до того, как опустил руку. Одно слово губернатора – и он поскакал назад. Эссен повернулся к Хорнблауэру. – Противник скапливается в траншеях, – сказал он. – Сейчас начнется штурм Даугавгривы. Эссен принялся зычно отдавать приказы штабным; лошади, чувствуя разом шпоры и удила, поворачивали и брали с места в карьер. Через мгновение десяток офицеров с ординарцами уже скакали в разные стороны. – Я еду туда, – сказал Эссен. – Я тоже, – ответил Хорнблауэр. Его лошадь круто повернула вслед за губернаторской, и он едва усидел в седле: пришлось ухватиться за переднюю луку и ловить выскользнувшее из-под ноги стремя. Эссен обернулся и выкрикнул приказ последнему оставшемуся ординарцу, потом еще пришпорил скакуна. Подковы звонко били в рижские мостовые, глухой рев канонады все нарастал. Дощатый настил понтонного моста гудел под конскими копытами. Осеннее солнце припекало, и пот бежал у Хорнблауэра по лицу, шпага била по ноге, треуголка опасно сползла на лоб, так что он еле поймал ее в последний момент. Хорнблауэр краем глаза видел стремительное течение Двины сперва под мостом, затем – по правую руку от набережной. Рокот бомбардировки становился громче, громче и внезапно смолк. – Штурм начался! – взревел Эссен, приникая дородным телом к лошадиной шее, чтобы еще увеличить скорость. В деревне, среди разрушенных домов, они увидели войско. Солдаты в серых от пыли мундирах беспорядочно отступали, офицеры чертыхались и лупили их шпагами плашмя, пытаясь согнать вместе. Голос Эссена загудел снова, словно немузыкальная труба; он выхватил шпагу и, подняв ее над головой, устремился в гущу солдат. При виде него те начали сбиваться в кучу, поворачивали лицом к врагу и машинально строились в линию. Среди развалин показалась вражеская колонна – видимо, она вихрем ворвалась в брешь, – однако теперь это была уже не колонна, а толпа. Офицеры размахивали шпагами и шляпами, увлекая солдат за собой. Над ними развевалось знамя. При виде выстроенной линии колонна замедлилась, и обе стороны открыли беглый огонь. Хорнблауэр увидел, как один из машущих шляпой офицеров рухнул, и оглянулся на Эссена, но тот по-прежнему высился в дыму. Хорнблауэр поворотил лошадь к флангу; мозг работал с восхитительной быстротой, рядом свистели пули, и он знал, что эти секунды решают все. Если атакующих хоть ненадолго остановить, ход боя может переломиться, и они побегут назад так же быстро, как бежали вперед. Он подъехал к дверям церкви как раз тот момент, когда оттуда высыпали солдаты: гарнизон торопился отступить, пока его не отрезали. Хорнблауэр выхватил шпагу из ножен, чудом не упав при этом с коня. – За мной! – прогремел он, размахивая клинком. Они не поняли слов, только заморгали на синий с золотом мундир, но смысл жеста был понятен всякому. За солдатами Хорнблауэр видел Дибича и Клаузевица – вести людей надлежало им, но сейчас было не время разбираться. В голове у Хорнблауэра пронеслась мысль, что эти двое, быть может незаменимые в научной войне, бесполезны в такие отчаянные минуты. – За мной! – взревел он снова, указывая шпагой на фланг вражеской колонны. Никто не мог устоять перед силой примера и жеста. Колонна медленно продвигалась вперед, все так же стреляя по линии. Линия отстреливалась и отступала. – В линию! – заорал Хорнблауэр, поворачиваясь в седле. Его раскинутые руки говорили русским, что делать. – Заряжай! Они выстроились – двести человек от силы – и двинулись за ним через развалины, на ходу вставляя шомпола в дула. Прямо впереди был фланг колонны; Хорнблауэр видел обращенные к себе лица французов, различал изумление и ужас людей, понимающих, что их атакуют с фланга. – Пли! – крикнул Хорнблауэр, и линия за ним дала нестройный залп. Два шомпола взмыли вверх по дуге: двое в горячке атаки выстрелили по команде, не кончив заряжать. Один шомпол дротиком вонзился во французского солдата. Колонна дрогнула – для девяноста девяти человек из ста нападение с фланга стало полной неожиданностью: все их внимание было сосредоточено на линии Эссена впереди. – В атаку! – заорал Хорнблауэр и, взмахнувши шпагой, послал лошадь вперед. Русские с криком «ура!» хлынули за ним, враг, сминая ряды, обратился в бегство. Хорнблауэру вдруг вспомнились слышанные когда-то слова, что для солдата нет зрелища отраднее неприятельского ранца. Тут один из французов обернулся и навел на него ружье. Из дула вырвался дымок, лошадь судорожно скакнула, затем кувыркнулась вперед. Секунду Хорнблауэр ощущал, что летит; он не успел даже испугаться, так что падение застало его врасплох. Но даже в тот миг, когда удар о землю вышиб воздух из легких и сотряс каждую косточку, мозг продолжал работать с поразительной ясностью, так что Хорнблауэр видел и слышал, как атака с криками пронеслась над ним. Только вновь поднявшись на ноги, он внезапно осознал, что от ушибов и слабости едва может стоять, – ноги чуть не подломились, когда он шагнул вперед подобрать шпагу, блестевшую на земле между двумя убитыми. Он внезапно ощутил себя забытым и одиноким, но не успел проникнуться этим чувством, как его окружила ликующая толпа. Хорнблауэр стоял, весь в ссадинах и ушибах, со шпагой в руке, а Эссен и штабные, захлебываясь, изливали на него непонятные поздравления. Один из офицеров спрыгнул с коня, Хорнблауэра втащили в седло, и все устремились вперед, к укреплениям, – лошади на полном скаку выискивали дорогу на истерзанной земле, между убитыми и ранеными. Остатки французской колонны бежали через брешь, русские палили им в спины. Тут осадная батарея заговорила вновь, над головой со свистом пролетело ядро. Эссен разумно осадил лошадь и отъехал подальше от линии огня. – Будет что вспомнить, – сказал он, оглядываясь туда, где произошла стычка. Сознание Хорнблауэра вновь обрело ясность. Он понял, какое горькое разочарование постигло французов. После ожесточенных предварительных боев они подвели апроши к укреплениям, пробили брешь, пошли на штурм, почти уже овладели деревней, и тут их отбросили назад. Макдональду нелегко будет поднять их на новую атаку: после такого кровавого поражения осаждающие надолго падут духом. Ему придется еще несколько дней бомбардировать валы, прокладывать новые апроши и параллели. Возможно, Рига устоит. Возможно, эта атака была последней. Хорнблауэр ощущал себя провидцем; он вспомнил, как впервые услышал, что Массена отступает от Лисабона, – то был первый неуспех империи на юге, а теперь Веллингтон в Мадриде и угрожает Франции. Может быть, Рига поставит предел империи на севере. Может быть, сегодняшний прорыв в брешь останется в истории самым дальним рубежом, до которого войска Бонапарта продвинулись на север. В таком случае – пульс у Хорнблауэра застучал чаще – двести человек, которых он собрал и повел в атаку, нанесли удар, помешавший Бонапарту завоевать мир. Вот что он совершил. И в «Таймс» будет замечательно смотреться, что «в ходе атаки под возглавившим ее коммодором сэром Горацио Хорнблауэром, К. Б., была убита лошадь». Барбаре понравится. Опьянение победы внезапно схлынуло, Хорнблауэр почувствовал себя усталым и разбитым. Он понимал, что если сейчас не спешится, то выпадет из седла, поэтому ухватился за переднюю луку, выдернул правую ногу из стремени, перекинул ее на левую сторону и соскочил с коня. В тот миг, когда подошвы коснулись земли, земля устремилась ему навстречу. Очнулся он какое-то время спустя и сообразил, что сидит на земле, галстук на шее развязан, лицо в холодном поту. Над ним склонился встревоженный Эссен, а кто-то, надо полагать врач, стоял рядом на коленях. Рукав у Хорнблауэра был закатан до локтя, и врач, с ланцетом в руке, готовился отворить ему вену. Хорнблауэр резко отдернул руку: он не хотел, чтобы его касались ланцет и руки, черные от крови других людей. Столпившиеся вокруг штабные громко запротестовали, но Хорнблауэр с отрешенностью больного не слушал их уговоров. Невесть откуда возник Браун – на боку тесак, за поясом пистолеты – и с ним остальная команда катера. Вероятно, он увидел, как коммодор поскакал через мост, и догадался привести катер сюда. Лицо Брауна было искажено тревогой, и он тоже бросился на колени рядом с Хорнблауэром: – Ранены, сэр? Где? Позвольте… – Нет, нет, нет. – Хорнблауэр с досадой оттолкнул слугу и шатаясь поднялся на ноги. – Пустяки. Его взбесило восхищенное выражение Брауна. Все считают его героем, когда он просто поступает разумно. Неподалеку – видимо, сразу за брешью – высоко запела труба, и это, по крайней мере, отвлекло остальных от неуместного попеченья о его особе. Все повернулись на звук. Вскоре показались несколько русских офицеров. Они вели человека в синем мундире с серой меховой опушкой – форме имперского штаба. Глаза у него были завязаны. По слову Эссена повязку сняли, и офицер – седоусый гусар – с достоинством отсалютовал. – Капитан Верьер, – сказал он, – адъютант маршала герцога Тарентского. Маршал предлагает приостановить боевые действия на два часа. Брешь завалена ранеными, и человечность требует оказать им помощь. Каждая сторона сможет забрать своих. – Я уверен, раненых французов и немцев там больше, чем русских, – ответил Эссен на своем ужасном французском. – Французы или русские, – ответил парламентер, – они умрут, если им не помочь. К Хорнблауэру вернулась способность мыслить; идеи всплывали на поверхность, как остовы затонувших кораблей. Он поймал взгляд Эссена и выразительно кивнул. Тот, как хороший дипломат, не подал виду, что получил намек, и сказал, обращаясь к Верьеру: – Ваша просьба удовлетворена, сударь, во имя человечности. – Во имя человечности благодарю ваше превосходительство, – сказал Верьер, отдавая честь, и повернулся, чтобы ему завязали глаза. Едва его увели, Хорнблауэр вновь обернулся к Брауну. – Бери катер и отправляйся на корабль, – приказал он. – Быстро. Мои приветствия мистеру Бушу, и пусть он любезно отправит ко мне лейтенанта фон Бюлова. Его должен сопровождать кто-нибудь из лейтенантов равного ранга. Поторопись. – Есть, сэр. Слава богу, что с Брауном и Бушем все так просто. Понятный приказ исполняется быстро и толково. Хорнблауэр отсалютовал Эссену. – Возможно ли, сэр, – спросил он, – вывести испанское войско на эту сторону реки? Я только что распорядился доставить сюда пленного немецкого офицера, которого собираюсь передать врагу, и хотел бы, чтобы по пути он первым делом увидел испанцев. Эссен улыбнулся пухлыми губами: – Я не только исполняю любые ваши желания, сэр, но даже стараюсь их предвосхитить. Последний мой приказ на той стороне реки был отправить испанцев на левый берег и поставить их охранять склады на набережной – никого другого у меня под рукой не было. Уверен, они уже там. Распорядиться, чтобы их прислали сюда? – Если вы будете так любезны, сэр. Хорнблауэр без всякого особого дела стоял на пристани, когда к ней подошла шлюпка и оттуда выбрался Пятьдесят второго прусского пехотного полка лейтенант фон Бюлов в сопровождении мистера Туда, Брауна и гребцов. – А, лейтенант, – сказал Хорнблауэр. Бюлов напряженно отсалютовал, явно недоумевая, зачем его вытащили из-под замка и доставили в разрушенную деревню. – Сейчас между нами и вашей армией перемирие, – объяснил Хорнблауэр. – Нет, не мир, просто боевые действия ненадолго прекращены, чтобы вынести раненых из бреши. Однако я воспользуюсь этой возможностью вернуть вас к товарищам. Бюлов взглянул вопросительно. – Это позволит избежать лишних формальностей с картелями и парламентерскими флагами, – сказал Хорнблауэр. – Сейчас вам довольно пройти в брешь, и вы окажетесь среди своих. Разумеется, вас не обменяли, как положено, но вы, если пожелаете, можете дать мне слово не сражаться против его британского величества и его императорского величества царя России до того, как произойдет обмен. Бюлов на минуту задумался и ответил: – Даю слово. – Превосходно! В таком случае я позволю себе удовольствие проводить вас до бреши. По пути через разрушенную деревню Бюлов то и дело косился по сторонам. Военный этикет не запрещал ему воспользоваться беспечностью противника и сделать полезные наблюдения, а если б и запрещал, профессиональное любопытство побороть трудно. Хорнблауэр заметил светски: – В сегодняшнем вашем штурме – полагаю, вы слышали грохот даже с корабля – участвовали, насколько я мог судить по мундирам, отборные гренадеры. Прекрасные войска – воистину жаль, что они понесли такие потери. Прошу вас передать вашим товарищам мои самые искренние соболезнования. Впрочем, разумеется, у них не было ни малейших шансов на успех. На земле перед церковью отдыхали испанцы. При виде Хорнблауэра полковник скомандовал «стройсь!» и «на караул!». Хорнблауэр ответил на приветствие и почувствовал, что Бюлов рядом с ним идет как-то иначе. Чуть покосившись, он понял, что лейтенант во все время церемонии печатал шаг. Примечательно, что даже въевшаяся привычка тянуть носок при обмене воинскими приветствиями не помешала ему разглядеть мундиры. Его глаза лезли из орбит от невысказанного вопроса. – Испанские войска, – сказал Хорнблауэр словно между прочим. – Дивизия испанцев и португальцев недавно перешла на нашу сторону. Они славно бьются, – собственно, они и отразили последнюю атаку. Занятно наблюдать, как те, кого Бонапарт обманом привлек на свою сторону, отпадают один за другим, понимая его несостоятельность. Бюлов ответил то ли нечленораздельно, то ли по-немецки, – во всяком случае, Хорнблауэр не понял слов, однако тон говорил сам за себя. – Разумеется, – так же светски продолжал Хорнблауэр, – я мечтал бы видеть превосходное прусское войско в стане врагов Бонапарта и союзников Англии. Однако вашему королю виднее, на какой стороне воевать, – если, конечно, окруженный людьми Бонапарта, он волен в своем выборе. Бюлов ошалело вытаращил глаза – Хорнблауэр представил дело в совершенно новом для него свете. Однако Хорнблауэр продолжал болтать так, будто всего лишь поддерживает легкий разговор. – Это, конечно, высокая политика, – со смешком отмахнулся он, – но когда-нибудь, возможно, мы вспомним наш разговор как провидческий. Ничего нельзя знать наверняка, не так ли? Когда-нибудь, когда мы встретимся как полномочные представители, я напомню вам нашу беседу. А вот и брешь. Мне очень жаль с вами расставаться, и в то же время я рад, что возвращаю вас соратникам. Искренне желаю вам всего наилучшего, сударь. Бюлов скованно отдал честь. Хорнблауэр на прощанье подал ему руку. Для прусского лейтенанта было настоящим событием, что коммодор удостоил его рукопожатия. Он зашагал через брешь по изуродованной земле. Санитары сновали, как растревоженные муравьи, вынося на носилках раненых. Хорнблауэр провожал Бюлова взглядом, пока тот не дошел до своих, затем повернул назад. Он смертельно устал и отчаянно досадовал на себя за свою слабость. Забираясь на корму катера, он пошатнулся. – Вы здоровы, сэр? – заботливо спросил Браун.