– Я дам вам ответ через час, – сказал Хорнблауэр. – А до тех пор с вами для виду надлежит обращаться сурово. – Мсье! Помните, никому не слова! Бога ради, сохраняйте тайну! Лебрен был совершенно прав: затевая мятеж против Бонапарта, следовало хранить глубочайшую секретность. Хорнблауэр думал об этом, когда поднимался на палубу, чтобы начать расхаживать взад-вперед, отбросив все мелкие заботы ради одного, главного вопроса. Глава девятая Над цитаделью Гавра – крепостью Сент-Адресс – по-прежнему развевался трехцветный флаг; Хорнблауэр видел его с палубы «Молнии», которая ползла под малыми парусами на расстоянии чуть больше выстрела от береговых батарей. Разумеется, он решил поддержать Лебрена и сейчас в тысячный раз говорил себе, что выигрыш в любом случае будет очень велик, а потери – незначительны: всего-то жизнь Лебрена и, возможно, репутация самого Хорнблауэра. Лишь Богу ведомо, что скажут в Уайтхолле и на Даунинг-стрит, когда узнают о его нынешней авантюре. В Лондоне еще не решили, кто должен править Францией после свержения Бонапарта; реставрацию Бурбонов поддерживали далеко не все. Возможно, правительство откажется поддержать его обещание касательно лицензии либо заявит, что и не думало признавать Людовика XVIII. Да и все прочие его действия после захвата «Молнии» могут вызвать самые серьезные нарекания. Он своею властью амнистировал сорок бунтовщиков – всех матросов и юнг из команды брига. Здесь в оправдание можно было сослаться на крайнюю необходимость: на то, чтобы охранять и пленных, и бунтовщиков, а также снабдить командой два приза, потребовались бы все его люди. Ему едва хватало матросов для управления двумя судами, а о каких-либо операциях не могло быть и речи. Он разрешил это затруднение так: французов отправил в Гавр на «Бонн Селестин» (официально утверждалось, что Лебрен будет вести переговоры об их обмене), а корабль Вест-Индской компании – с депешами к Пэлью, себе же оставил два брига и необходимую команду. Заодно удалось избавиться от Чодвика – ему Хорнблауэр поручил депеши и командование вестиндийцем. После двух недель заточения в черной яме, когда его в любую минуту могли повесить, Чодвик выглядел осунувшимся и бледным; его воспаленные глаза не вспыхнули радостью при известии, что своим спасением он обязан юному Хорнблауэру, которым когда-то помыкал в мичманской каюте «Неустанного» и который теперь несравнимо дальше продвинулся по службе. Чодвик немного скривился, получая от него приказы, – но лишь немного. Он взвесил депеши в руке, вероятно гадая, что там сказано о нем, однако привычка либо осторожность взяли верх, и Чодвик со словами «есть, сэр» повернулся прочь. Пэлью уже наверняка получил и прочел депеши, а возможно – и отправил их в Уайтхолл. Ветер для вестиндийца от Средне-Ла-Маншской эскадры к Старту попутный, и для подкрепления, о котором просил Хорнблауэр, тоже. Пэлью не откажет. Последний раз они виделись пятнадцать лет назад, два десятилетия прошло с тех пор, как Пэлью произвел Хорнблауэра в лейтенанты. Теперь один из них адмирал и главнокомандующий, другой – коммодор, но Хорнблауэр не сомневался: Пэлью по-прежнему будет добрым товарищем, всегда готовым прийти на выручку. Хорнблауэр глянул в подзорную трубу в сторону открытого моря, туда, где, едва различимая в тумане, несла патруль «Porta Coeli». Она остановит подкрепление до того, как его увидят с берега: властям Гавра незачем знать, что готовится крупная операция. Впрочем, это не очень существенно. Англия вечно похваляется своей боевой мощью у вражеских берегов, и вид «Молнии» под флагом Белой эскадры у самого входа в гавань не удивит жителей Гавра. Вот почему Хорнблауэр оставался здесь, на расстоянии, с которого видел в подзорную трубу флаг над цитаделью. – Смотрите внимательнее, не сигналит ли «Porta Coeli», – резко бросил он вахтенному мичману. – Есть, сэр. «Porta Coeli», «Врата Небес», «Цельный портер», как называли ее матросы. Хорнблауэр смутно помнил, что читал о сражении, из-за которого в реестре британских кораблей появилось такое необычное название. Первая «Porta Coeli» была испанским капером – вероятно, наполовину пиратом. Ее захватили у берегов Кубы. Испанцы бились так отчаянно, что в честь их корабля назвали британский бриг. «Тоннан», «Темерэр»[44], почти все другие иностранные названия в реестре имеют сходную историю; если война продлится еще долго, в британском флоте будет больше кораблей с чужими именами, чем с собственными, и во флотах других держав тоже. У французов есть «Свифтшур»[45]; возможно, у американцев появится «Македонец»[46]. Хорнблауэр еще не слышал о французском «Сатерленде»… На него внезапно накатило сожаление. Он сложил подзорную трубу, повернулся на каблуках и зашагал, словно пытался убежать от воспоминаний. Ему тяжело было думать о сдаче «Сатерленда», пусть даже судьи оправдали его с почетом; как ни странно, со временем чувства не притупились, а сделались острее. А стыд за сданный «Сатерленд» неизбежно вызвал воспоминания о Марии, которой уже три года нет в живых. О бедности и отчаянии, о латунных пряжках на башмаках, о сочувствии к Марии. Жалость – плохая замена любви, и все же память о ней ранила больно. Прошлое оживало, и это было жутко, как всякое оживление мертвеца. Хорнблауэру вспомнилось, как Мария тихонько посапывает во сне, вспомнился неприятный запах ее волос; Мария, бестактная и глупая, к которой он привязался, как привязываются к детям, хотя и совсем не так сильно, как теперь к Ричарду. Его почти заколотило от воспоминаний о ней, и тут внезапно образ Марии поблек, вытесненный образом Мари де Грасай. Какого черта он думает о ней? Как самозабвенно она его любила, как угадывала малейшие его настроения… безумие думать сейчас о Мари де Грасай, ведь и недели не прошло, как он расстался с верной и чуткой женой. Хорнблауэр постарался думать о Барбаре, но ее мысленный образ тут же поблек, и на его фоне вновь проступила Мари. Лучше уж вспоминать о сдаче «Сатерленда». Хорнблауэр вышагивал по шканцам «Молнии» бок о бок с призраками прошлого, и офицеры, видя его лицо, уступали дорогу поспешнее обычного. Однако думали они, что Хорнблауэр просчитывает, как бы еще похитрее досадить Бонапарту. День уже начал клониться к вечеру, когда пришло долгожданное избавление. – «Porta Coeli» сигналит, сэр! Восемнадцать… пятьдесят один… десять. Это значит: «Вижу дружественные корабли, идут курсом норд-вест». – Очень хорошо. Запросите их номера. Пэлью прислал подмогу – больше британским кораблям тут взяться неоткуда. Матросы-сигнальщики закрепили флажки и выбрали фалы, поднимая их наверх. Прошло несколько минут, прежде чем мичман прочел ответ и расшифровал его по книге: – «Несравненная», семьдесят четыре пушки, капитан Буш, сэр. – Буш, клянусь Богом! Слова вырвались невольно; от одной мысли, что верный простодушный друг сразу за горизонтом, окружавшие Хорнблауэра демоны исчезли, словно их окропили святой водой. Ну разумеется, Пэлью должен был прислать Буша, зная, что их с Хорнблауэром связывает многолетняя дружба. – «Камилла», тридцать шесть пушек, капитан Говард, сэр. Про Говарда Хорнблауэр не знал ровным счетом ничего. Он заглянул в список: капитан с выслугой менее двух лет. Надо думать, Пэлью выбрал его, с тем чтобы Буш оказался старше. – Очень хорошо. Ответьте: «Коммодор…» – Простите, сэр, «Porta» все еще сигналит. «„Несравненная“ – коммодору. Имею… на борту… триста… морских пехотинцев… сверх… штатного состава». Пэлью не поскупился: снял пехотинцев с других кораблей эскадры, и теперь у Хорнблауэра есть ощутимая сила для десанта. Триста морских пехотинцев, плюс те, что входят в команду Буша, плюс матросы – при необходимости можно высадить в Гавре пять сотен человек. – Сигнальте: «Коммодор – „Несравненной“ и „Камилле“. Рад принять вас под свое командование». Хорнблауэр снова взглянул на Гавр, потом на небо. Прикинул силу ветра, вспомнил, когда сменяются прилив и отлив, рассчитал время наступления темноты. Сейчас Лебрен осуществляет свой план. Сегодня все решится. Надо быть готовым нанести удар. – Сигнальте: «Коммодор – всем кораблям. Присоединитесь ко мне с наступлением темноты. Ночной сигнал: два фонаря горизонтально на грот-рее». – «…на грот-рее». Есть, сэр, – повторил мичман, записывая на доске. Радостью было снова увидеть Буша, пожать тому руку, когда он в темноте поднялся на палубу «Молнии». Приятно было сидеть в маленькой душной каюте с Бушем, Говардом и Фрименом и рассказывать о завтрашних планах. Чудесно было планировать действия после целого дня мучительного копания в себе. Буш внимательно разглядывал коммодора глубоко посаженными глазами: – Вы много себя утруждали, сэр, с тех пор как вышли в море. – Разумеется, – ответил Хорнблауэр. Последние дни и ночи выдались напряженные: распределить команду по кораблям, договориться с Лебреном, написать длинные депеши – все требовало огромных усилий. – Чересчур много, сэр, если мне позволено так сказать, – продолжал Буш. – Вы слишком рано вернулись на службу. – Ерунда. Я почти год провел в отпуске. – В отпуске по нездоровью, сэр. После тифа. А потом… – А потом, – подхватил Говард, – захват корабля во вражеской гавани. Бой. Взяты три приза. Два судна потоплены. Планируется вторжение. Полуночный военный совет. Хорнблауэр внезапно почувствовал раздражение. – Вы хотите сказать, джентльмены, – сурово произнес он, – что я не годен для службы? Они затрепетали от его гнева. – Нет, сэр, – ответил Буш. – Тогда, будьте добры, держите свое мнение при себе. Бедный Буш – он всего лишь осведомился о здоровье старого друга. Хорнблауэр знал это, как знал и то, что нечестно вымещать на Буше свои сегодняшние страдания. И все же соблазн был непреодолим. Хорнблауэр еще раз обвел их взглядом, заставив потупиться, и, добившись этой жалкой победы, тут же раскаялся. – Джентльмены, – объявил он, – я сказал не подумав. Перед завтрашним делом мы должны быть совершенно единодушны. Простите ли вы меня? Они что-то смущенно забормотали. Буш был совершенно уничижен извинениями от человека, который, по его мнению, имел право говорить все, что заблагорассудится. – Вы все поняли, что должны делать завтра – если это произойдет завтра? – спросил Хорнблауэр. Все трое кивнули, глядя на расстеленную перед ними карту. – Вопросов нет? – Нет, сэр. – Я знаю, что план самый приблизительный. Не исключены любые повороты событий. Невозможно предвидеть в точности, как все пойдет. Но в одном я уверен: кораблями этой эскадры будут командовать образцово. Мистер Буш и мистер Фримен много раз действовали отважно и решительно у меня на глазах, а репутация капитана Говарда говорит сама за себя. Когда мы вступим в Гавр, джентльмены, мы напишем новую главу, подведем черту под еще одной страницей в истории тирании. Капитанам приятно было слышать эти слова, произнесенные с самым искренним чувством. Они заулыбались. У Марии было забавное выражение для умеренной лести, призванной завоевать расположение собеседника. Она называла это «немного сахара для птичек». Заключительная речь была именно сахаром для птичек, хотя он ничуть не лицемерил… или лицемерил лишь самую малость, поскольку о репутации Говарда не знал практически ничего. Так или иначе, ему удалось их воодушевить. – Что ж, джентльмены, с делами покончено. Чем я могу вас развлечь? Капитан Буш помнит, как мы накануне сражений играли в вист, однако он не большой поклонник этой игры. Хорнблауэр сильно преувеличил. Буш ненавидел вист всеми фибрами души и сейчас смущенно улыбнулся дружескому подтруниванию; ему было приятно, что коммодор помнит этот его изъян. Два других капитана взглянули на Буша как на старшего. – Вам нужно отдохнуть, сэр, – сказал тот. – Мне надо на корабль, сэр, – подхватил Говард. – И мне, сэр, – добавил Фримен. – Мне жаль вас отпускать, – возразил Хорнблауэр. Фримен заметил на полке колоду игральных карт. – Я могу погадать присутствующим, пока мы не разошлись, – предложил он. – Попробую вспомнить, чему учила меня бабушка-цыганка, сэр. Значит, в жилах Фримена и впрямь течет цыганская кровь; Хорнблауэр частенько об этом думал, глядя на его смуглую кожу и черные глаза. Сейчас он немного удивился, что Фримен так спокойно упоминает это обстоятельство. – Погадайте сэру Горацио, – сказал Буш. Фримен опытными пальцами перетасовал колоду, положил ее на стол, затем взял руку Хорнблауэра и опустил на карты: – Снимите три раза, сэр. Хорнблауэр снисходительно исполнил шарлатанский ритуал, и Фримен начал раскладывать карты на столе лицом вверх. – Здесь что было, – объявил он, вглядываясь в сложный пасьянс, – здесь что будет. Вот прошлое. У вас богатое прошлое, сэр. Вижу деньги, золото. Вижу опасность. Опасность, опасность, опасность. Вижу казенный дом – тюрьму, сэр. Два раза тюрьма. Темноволосую женщину. Белокурую женщину. Вы путешествовали по морю. Он, не переводя дыхания, кратко изложил предшествующую карьеру Хорнблауэра. Любой, поверхностно знакомый с прошлым коммодора, мог бы рассказать то же самое. Хорнблауэр слушал не без удовольствия, искренне восхищаясь тем, как бойко Фримен превращает обычные фразы в жаргон гадалок. Он чуть нахмурился при кратком упоминании о покойной Марии, но тут же заулыбался, когда Фримен перешел к событиям в Балтике, – уж очень забавно у него получалось. – А вот болезнь, сэр, – заключил он. – Вы совсем недавно оправились от тяжелой болезни. – Поразительно! – с улыбкой воскликнул Хорнблауэр. Ожидание боя всегда пробуждало в нем лучшие качества; только в такие вечера он бывал по-человечески сердечен с младшими офицерами.