Писал явно человек очень осведомленный. Сегодня утром осадная артиллерия отправлена из артиллерийского депо в Саблоне вниз по Сене. В составе перебрасываемых сил – 107-й артиллерийский полк, три роты саперов и рота минеров. Пушки 24-фунтовые, общим числом, насколько мне известно, 24. Говорят, командовать будет генерал Кио. Какие еще силы ему приданы, не знаю. Подписи не было. – Сообщение подлинное? – спросил Хорнблауэр. – Да, сэр. Гаррисон говорит, да. И оно согласуется с тем, о чем нам доносят из Руана. Итак, Бонапарт, припертый на востоке русскими, австрийцами и пруссаками, на юге – Веллингтоном, нашел людей и пушки, чтобы устранить новую угрозу на севере. Вниз по Сене от Парижа у него только один противник – мятежный Гавр, а присутствие саперов и минеров свидетельствует, что артиллерия предназначается для осады, а не для усиления какой-нибудь прибрежной крепости. И у Кио в Руане собраны две дивизии. По реке перебросить артиллерию куда проще, чем по дорогам, тем более по зимним, и даже войска на баржах будут двигаться быстрее, нежели пешим ходом. День и ночь баржи тянут на буксире вниз по течению – сейчас они наверняка уже приближаются к Руану. Через несколько дней Кио будет под стенами Гавра. Хорнблауэр вспомнил осаду Риги, неумолимое приближение апрошей, медленно ползущие фашины и туры; через несколько дней ему предстоит отражать этот смертельный натиск. Внезапно он ощутил обиду на правительство: за две недели столько можно было успеть! Хорнблауэр в самых сильных выражениях, какие мог себе позволить по отношению к вышестоящим, указывал на нежелательность бездействия – да, он употребил эти самые слова. Однако Англия, истощенная двадцатью годами войны, не могла прислать ему людей и пушки – все шло армии Веллингтона. Мятеж в Гавре оставался малозначительным эпизодом в общей смертельной схватке народов. Сэра Горацио в лестных письмах заверяли, что политический и моральный эффект его действий огромен, однако средств, чтобы закрепить военный успех и перейти в наступление, правительство не находило. Мятежники могли только обороняться. Бонапарт, чья империя якобы доживает последние дни, Бонапарт, ведущий бои на заснеженных полях Шампани, тем не менее нашел две дивизии и осадную артиллерию, чтобы усмирить Гавр. Неужели этого человека когда-нибудь удастся сокрушить? Хорнблауэр забыл про полковника и смотрел сквозь него в пустоту. Мятежу пришло время перейти от обороны к нападению, как ни малы силы британцев, как ни велика мощь противника. Что угодно, только не сидеть, как кролики в норе, и не ждать, пока Кио и его саперы до них доберутся. – Дайте я еще раз взгляну на карты. Какая сейчас стадия прилива? Не знаете? Так идите и выясните. Немедленно. И мне нужен рапорт о состоянии дорог между Руаном и Гавром. Браун! Позови капитана Буша с банкета! Он все еще составлял планы и отдавал приказы, когда вошел Хау: – Прием заканчивается, сэр. Его королевское высочество скоро удалится. Хорнблауэр последний раз взглянул на карту низовий Сены; его мозг бурлил от расчетов. – Очень хорошо. Я вернусь через пять минут. Он улыбался, входя в зал, – многие оборачивались на него и это отмечали. Какая ирония, что честные обыватели на банкете успокоились только потому, что Хорнблауэр получил тревожные известия о наступлении на их город. Глава двенадцатая Пасмурный зимний день сменялся промозглой ночью. В серых сумерках Хорнблауэр стоял на набережной и смотрел, как снаряжают шлюпки. Туман и наступающая темнота скрыли приготовления от любого наблюдателя вне городских стен, с какой бы высокой точки тот ни смотрел, так что моряки и морские пехотинцы могли начинать погрузку. Оставался всего час до начала прилива, и ни минуты терять не следовало. Вот тоже плата за успех – стоять и смотреть, как другие отправляются на вылазку, которую он предпочел бы возглавить сам. Увы, губернатор Гавра не волен рисковать жизнью и свободой в незначительной операции: Хорнблауэр отправлял вверх по Сене всего полдюжины корабельных баркасов – даже для капитана маловато. Подошел Буш – стук деревяшки о булыжную мостовую чередовался с более глухим звуком единственного башмака. – Будут еще приказы, сэр? – Нет. Я всего лишь хочу пожелать вам удачи, – ответил Хорнблауэр. Он протянул руку. Удивительно, что ладонь Буша и теперь оставалась твердой и мозолистой, как будто он по-прежнему тянул тросы. – Спасибо, сэр. – Буш глянул на него честными голубыми глазами и, чуть помявшись, добавил: – Не тревожьтесь за нас, сэр. – Когда операцию возглавляете вы, Буш, я не тревожусь. Это была почти правда. За долгие годы Буш усвоил его методы. Он не хуже Хорнблауэра знает, как много значит внезапность, как важно ударить быстро и неожиданно, как много зависит от четкого взаимодействия всех частей отряда. Шлюпки «Несравненной» стояли у пристани, и в них садились морские пехотинцы. Они устраивались на банках, прямые и неподвижные, зажав между коленями ружья. – Все готово, сэр? – спросил мальчишеский голос с кормы. – До свиданья, Буш, – сказал Хорнблауэр. – До свиданья, сэр. Буш сильными руками ухватился за планширь и, несмотря на деревянную ногу, легко запрыгнул в баркас. – Отваливай. Шлюпка отошла от набережной, две другие тронулись вслед за ней. В последнем свете дня можно было разглядеть, как остальная флотилия отваливает от пришвартованных кораблей. До Хорнблауэра долетели приказы: – Весла на воду! Шлюпка Буша во главе процессии заскользила вверх по реке, где ее быстро поглотила мгла, однако Хорнблауэр еще долго смотрел в черноту, прежде чем развернулся и пошел прочь. Состояние дорог и донесения шпионов не оставляли сомнений, что Кио со своей артиллерией спустится по Сене до самого Кодбека: баржи идут по течению со скоростью пятьдесят миль в день, по размокшим дорогам пушки не проедут и пятидесяти миль в неделю. А в Кодбеке есть эстакада для подъема тяжелых грузов. Прикрывать разгрузку будет авангард Кио в Лильбонне и Больбеке. Есть неплохой шанс, что шлюпки, быстро пройдя в темноте с приливом, доберутся до эстакады незамеченными. В таком случае десант, не торопясь, сожжет и уничтожит боеприпасы и пушки. Войска Бонапарта, привычные к войне на суше, едва ли ждут фланговой атаки с реки, а если и ждут, десант в темноте почти наверняка пробьется к баржам, пользуясь преимуществом внезапности. Однако, несмотря на все эти утешительные умозаключения, тяжело было вот так провожать шлюпки в темноту. Хорнблауэр зашагал по темной Рю-де-Пари к ратуше. Полдюжины серых фигур отделились от домов и двинулись в нескольких ярдах впереди и позади – телохранители, приставленные к нему Лебреном и Хау. Оба пришли в ужас от мысли, что губернатор намерен перемещаться по городу один и, что еще хуже, пешком. Когда он наотрез отказался от постоянного военного эскорта, они приставили к нему этих людей. Он шел быстрым шагом, чтобы согреться, и мысленно улыбался, слыша, как телохранители то и дело переходят на бег: почему-то почти все они были коротконогие. Добравшись до ратуши, Хорнблауэр сразу поднялся в спальню – единственное место, где мог остаться один, – и, как только Браун зажег свечи на ночном столике, велел тому идти спать, а сам, как был в мундире, с блаженным вздохом рухнул на постель. Несмотря на горящий камин, в комнате было сыро и холодно. Хорнблауэр встал, чтобы взять плащ, потом лег обратно, укрылся и приступил наконец к стопке газет на столике у изголовья. Их прислала Барбара. Ее письмо, читаное-перечитаное, лежало у него в кармане. Днем Хорнблауэр успел только мельком проглядеть отмеченные статьи, теперь принялся изучать их внимательно. Если пресса действительно глас народа, то британская общественность горячо одобряла сэра Горацио Хорнблауэра и его последние действия. Ему было на удивление трудно воскресить в памяти свои чувства от событий, о которых писали газеты, хотя с тех пор прошло всего несколько недель. «Таймс» восхваляла его уловку, лишившую бунтовщиков возможности укрыться во французском порту, называя ее «шедевром изобретательности и мастерства, которых мы привыкли ждать от этого блестящего офицера». Статья была настолько помпезна, что Хорнблауэру подумалось: прописное «МЫ» выглядело бы в ней естественнее. «Морнинг кроникл» в красках расписывала атаку на «Молнию» с палубы «Бонн Селестин». История (писала газета) знает лишь один такой же подвиг: захват Нельсоном «Сан Хосе»[51] в битве у мыса Сан-Висенти. Хорнблауэр поднял брови. Какое неуместное сравнение! Ему ничего другого не оставалось, да и сражаться пришлось только с командой «Бонн Селестин» – «Молния» сдалась почти без боя. Нельсон был гений, человек феноменального ума, вдохновлявший всех, кто оказался с ним рядом. Хорнблауэр – просто удачливый трудяга. Корень всех его успехов – исключительное везение. Везение, трезвый расчет и преданность людей, которыми ему довелось командовать. Ужасно, что его сравнивают с Нельсоном, ужасно и неприлично. Хорнблауэр ощутил неприятное чувство под ложечкой, как в первые часы на корабле после долгого пребывания на суше. После этой статейки общественность и собратья-офицеры будут судить его по стандартам, которые задал Нельсон. Он высоко взобрался, а значит – у него под ногами пропасть. Ему вспомнилось, как он впервые залез на клотик грот-мачты «Неустанного». Подъем был нетруден, даже по путенс-вантам, но, когда Хорнблауэр глянул вниз, у него голова закружилась, а к горлу подступила тошнота – как сейчас. Он отбросил «Морнинг кроникл» и раскрыл «Антигалл». Автор статьи упивался победой над бунтовщиками; он с восторгом писал, что Натаниэль Свит уничтожен, и особо подчеркивал, что коммодор лично застрелил негодяя. Далее автор выражал надежду, что сообщники Свита вскоре понесут заслуженное наказание и что счастливые обстоятельства их захвата не станут поводом для недопустимой мягкости к преступникам. Хорнблауэр, которому предстояло подписать двадцать смертных приговоров, вновь почувствовал тошноту. Этот газетчик не знает, что такое смерть. Хорнблауэру вспомнился плывущий по воздуху ружейный дым и седые волосы Свита на воде. Чодвик пообещал разжаловать его и выпороть. Хорнблауэр в двадцатый раз сказал себе, что сам бы в таком случае взбунтовался. Автор статьи не знает, с каким тошнотворным звуком ударяет о тело девятихвостая плеть. Не слышал, как взрослые мужчины кричат от невыносимой боли. В последнем номере «Таймс» обсуждали захват Гавра. Хорнблауэр увидел те самые слова, которые боялся прочесть. Во всегдашней манере «Таймс» они были написаны на латыни. Initium finis – начало конца. «Таймс» ждет, что империя Бонапарта, простоявшая столько лет, рухнет в одночасье. Переход союзников через Рейн, отпадение Гавра, а следом и Бордо – все убеждало автора статьи, что завтра Бонапарт будет низложен. Однако у Бонапарта есть сильная армия, и она не сдается. Последние донесения сообщали о победах над австрийцами и пруссаками; Веллингтон на юге ведет упорные бои с Сультом и почти не продвигается. Никто не ждет скорого конца войны, кроме этого щелкопера в пыльной редакции на Принтинг-хауз-сквер. И все же в чтении прессы было некое очарование пугающего. Хорнблауэр потянулся за следующей газетой, точно зная, что она вызовет только ужас или гадливость. Словно курильщик опиума, бессильный противостоять пагубной привычке, он читал и читал отмеченные пассажи – по большей части отчеты о его собственных достижениях, – так старая дева, одна дома в ненастную ночь, читает повесть Мэтью Льюиса, автора «Монаха», не в силах бросить книгу на страшном месте, хотя и знает, что после каждого прочитанного слова будет еще страшнее. Хорнблауэр еще не дошел до конца стопки, когда кровать под ним внезапно качнулась, а пламя свечей затрепетало. Он не придал этому значения; возможно, неподалеку выпалила тяжелая пушка (правда, звука выстрела вроде не было). Однако через несколько секунд скрипнула приоткрываемая дверь. Хорнблауэр поднял глаза: в щелку, проверяя, спит ли хозяин, заглядывал Браун. – Что тебе надо? – рявкнул Хорнблауэр с таким раздражением, что Браун на миг замялся. – Выкладывай скорей. Почему меня беспокоят вопреки моему приказу? За спиной Брауна показались Говард и Доббс. К их чести, они были готовы не только взять ответственность на себя, но и встретить грудью первый залп коммодорского гнева. – Произошел взрыв, сэр, – сказал Говард. – Мы видели вспышку в небе на ост-тень-норд отсюда – я взял азимут. Это должно быть в Кодбеке. – Дом тряхнуло, сэр, – добавил Доббс, – однако мы не слышали звука. Слишком далеко. Очень сильный взрыв, сэр, если ощущается, но не слышится. Это практически наверняка означало, что Буш справился с заданием. Вероятно, он захватил и взорвал французские пороховые баржи. По тысяче зарядов на каждую из двадцати четырех двадцатичетырехфунтовых пушек – минимальный запас для осады. Восемь фунтов пороха каждый заряд. Восемь на двадцать четыре тысячи. Почти двести тысяч фунтов – около ста тонн. Сто тонн пороха – очень мощный взрыв. Покончив с вычислениями, Хорнблауэр вновь сфокусировал взгляд на Доббсе и Говарде – до того он смотрел как будто сквозь них. Браун уже тактично ускользнул, чтобы не мешать вышестоящим. – Да? – спросил Хорнблауэр. – Мы подумали, надо вам сообщить, сэр, – робко проговорил Доббс. – Вы поступили правильно. – Хорнблауэр вновь закрылся газетой, потом на миг опустил ее и добавил: – Спасибо. Из-за газеты он слышал, как два его штабных офицера вышли, тихонько притворив за собой дверь. Хорнблауэр мысленно поздравил себя; заключительное «спасибо» было мастерским штрихом, показавшим, что коммодор хоть и равнодушен к таким пустякам, как уничтожение осадной артиллерии неприятеля, всегда помнит о вежливости к подчиненным. И тут же ему сделалось стыдно: как можно упиваться таким мелочным триумфом! Острое презрение к себе накатило и схлынуло, осталась глухая тоска. Хорнблауэр отложил газету и, разглядывая пляшущие на пологе тени, внезапно почувствовал себя ужасно одиноким. Он хотел дружбы, а еще сильнее – обожания и человеческого тепла, всего того, чего лишен губернатор в этом промозглом враждебном городе. Он несет весь груз ответственности и ни с кем не может разделить свои чаяния и тревоги. И внезапно Хорнблауэр осознал, что начинает себя жалеть. Такого с ним прежде не случалось: постоянный самоанализ и пристальное внимание к собственным промахам удерживали от этой позорной слабости. В своем одиночестве он виноват сам – незачем было так высокомерно отсылать Говарда и Доббса. Разумный человек порадовался бы вместе с ними, послал за бутылкой шампанского, чтобы отпраздновать победу, провел бы час или два за дружеским разговором… и уж точно намекнул бы подчиненным, что успех – в значительной мере их заслуга. Пусть это неправда, но им было бы лестно, и они стали бы служить ему с еще большим рвением. Нынешнее одиночество – плата за мимолетное и крайне сомнительное удовольствие показать себя человеком, который выше всяких естественных чувств. Что ж, надо принять горькую истину – он наказан поделом. Хорнблауэр вынул часы. Со взрыва прошло полчаса, отлив в устье реки идет уже часа полтора, значит в Кодбеке он уже тоже начался. Надо полагать, Буш со своей флотилией, ликуя, спешит вниз по течению. На расстоянии в двадцать пять миль по дороге, почти в тридцать по реке от враждебного города, под защитой двадцатитысячной армии, солдаты французской осадной артиллерии чувствовали себя в полной безопасности. И все же менее чем за шесть часов шлюпки, подгоняемые приливом, проделали в темноте путь, на который пехоте требуется два дня. На широкой реке, где нет мостов, шлюпки могут нанести удар и в ту же ночь вернуться обратно, а именно из-за ширины Сены и отсутствия мостов Кио считал реку надежным прикрытием своего фланга, не подозревая, что по ней-то и подойдет враг. Кио до последнего времени командовал бригадой в имперской гвардии, которой за двадцать победоносных лет ни разу не случилось десантироваться по воде. Хорнблауэр внезапно понял, что проделывал те же умозаключения, в том же порядке уже много раз. Он снял нагар со свечей, еще раз взглянул на часы и беспокойно потянулся под плащом. Взял было следующую газету из рассыпанной стопки, но тут же отдернул руку. Лучше уж тягостное общество собственных мыслей, чем измышления «Морнинг кроникл» и «Таймс». А еще лучше – честно признать вину, особенно если унижение будет немного скрашено мыслью, что он исполняет свой долг. Хорнблауэр сбросил плащ и встал. Он расправил мундир, старательно причесался и лишь затем покинул комнату. Часовой у двери вздрогнул и вытянулся во фрунт – видимо, задремал на посту. Хорнблауэр прошел по коридору и открыл дверь в душную и жаркую комнату. Единственная свеча в подсвечнике с абажуром почти не рассеивала мрака. Доббс спал за столом, уронив голову на руки. Говард лежал на койке позади стола. В темноте Хорнблауэр не видел его лица, но слышал тихий размеренный храп. Значит, никто все-таки не нуждается в его компании. Хорнблауэр вышел, тихо прикрыв дверь. Браун, надо думать, отыскал себе какую-нибудь конуру и спит. Хорнблауэр думал было послать за ним и потребовать кофе, но отказался от этой мысли из человеколюбия, так что просто лег на кровать и закрылся плащом. В комнате сильно дуло, и Хорнблауэр, потушив свечи, задернул полог. Ему подумалось, что надо бы раздеться и залезть под одеяло, но усилие казалось чрезмерным – он внезапно понял, что смертельно устал. Под пологом стояла непроглядная тьма; веки сомкнулись, и Хорнблауэр заснул прямо в одежде. Глава тринадцатая То, что он заснул одетым, подсказало вошедшим Брауну, Говарду и Доббсу, что коммодор лишь разыгрывал спокойствие, однако всем троим хватило ума оставить свои наблюдения при себе. Браун просто раздвинул полог и отрапортовал: – Светает, сэр. Утро холодное, чуток туманное. Отлив заканчивается, о капитане Буше и шлюпках пока никаких вестей. – Ясно. – Хорнблауэр встал, зевнул и тронул щетину на лице. Он досадовал, что до сих пор ничего не знает о Буше, и еще – что сам он такой немытый и грязный. Ему хотелось позавтракать, но известий о Буше хотелось еще сильнее. Даже после нескольких часов крепкого сна его одолевала усталость, и он сошелся с ней в единоборстве, как Христианин с Аполлионом[52]. – Сделай мне ванну, Браун. Приготовь ее, пока я буду бриться. – Есть, сэр. Хорнблауэр разделся и начал бриться над умывальным тазом в углу комнаты, не глядя на свое отражение в зеркале, на тощие волосатые ноги и намечающееся брюшко так же решительно, как не позволял себе думать об усталости и тревожиться о Буше. Браун с морским пехотинцем внесли ванну и поставили на пол; Хорнблауэр, тщательно выбривая щетину рядом с углами губ, слышал, как льется горячая вода из ведер. На то, чтобы разбавить ее до нужной температуры, ушло порядочно времени. Наконец Хорнблауэр с блаженным вздохом погрузился в ванну – довольно много воды выплеснулось наружу, но ему было все равно. Сперва он думал намылиться, но не нашел в себе сил и остался лежать, отмокая. – Сэр! Голос Говарда заставил его открыть глаза. – Показались две шлюпки, сэр. Только две. Буш ушел к Кодбеку с семью шлюпками. Хорнблауэру оставалось только ждать, когда Говард закончит докладывать. – Одна – баркас с «Камиллы», сэр, я узнал его в подзорную трубу. Не думаю, что вторая шлюпка с «Несравненной», хотя точно сказать и не могу.