– Очень хорошо, капитан, я сейчас выйду. Чудовищный итог. Не вернулись пять шлюпок из семи – и Буш, видимо, тоже. Для того, кто в силах холодно взвесить выгоды и потери, уничтожение французской осадной артиллерии (если она и впрямь уничтожена) вполне окупило бы гибель даже всей флотилии. Но Буш! Невозможно, немыслимо! Хорнблауэр быстро вылез из ванны и, не найдя полотенца, сдернул с кровати простыню. Только вытершись ею и начав искать глазами чистую рубашку, он обнаружил полотенце, где тому и надлежало быть – на туалетном столе. Он торопливо оделся, с каждой минутой все острее переживая случившееся – первый удар был совсем не так силен, как постепенное осознание утраты, – затем вышел в соседнюю комнату. – Первая шлюпка подходит к причалу, сэр. Я послал за ее офицером – он будет здесь с докладом через пятнадцать минут, – сообщил Говард. Браун стоял у дальней двери. Сейчас, как никогда, Хорнблауэр мог показать себя железным человеком. Довольно было бросить: «Мой завтрак, Браун» – и спокойно сесть за еду. Однако он не мог притворяться, когда Буш, возможно, погиб. Легко разыгрывать хладнокровие перед боем, но сейчас речь шла о потере лучшего друга. Браун, видимо, прочел выражение его лица, потому что выскользнул из комнаты, даже не заикнувшись о завтраке. Хорнблауэр стоял как потерянный. – Вот решения трибунала на подпись, сэр, – сказал Говард. Хорнблауэр сел, взял верхний лист из стопки, глянул на него невидящими глазами и отложил обратно: – Я займусь ими позже. – Местные крестьяне узнали, что в городе хорошо продается сидр, и теперь везут его со всех окрестностей в огромном количестве, сэр, – сказал Доббс. – У нас участились случаи пьянства. Нельзя ли… – Действуйте на свое усмотрение, – ответил Хорнблауэр. – Какие меры вы бы хотели предпринять? – Я предложил бы, сэр… От сидра разговор естественно перешел на обменный курс французских и британских денег, однако насущные дела не могли заглушить растущую тревогу о Буше. – Где, черт побери, этот офицер? – Говард раздраженно вскочил и вышел из комнаты. Вернулся он почти сразу. – Мистер Ливингстон, сэр. Третий помощник на «Камилле». Хорнблауэр оглядел вошедшего: пожилой лейтенант, по виду – уверенный и надежный. – Докладывайте. – Мы поднялись по реке без всяких происшествий, сэр. Шлюпка «Молнии» села на мель, но ее быстро удалось снять. Первый раз нас окликнули с берега, когда мы огибали излучину и огни Кодбека были уже видны. Баркас капитана Буша шел первым, сэр. – Какой шла ваша шлюпка? – Последней, сэр. Мы не ответили на окрик, как и было приказано. Я увидел две баржи на якоре и еще несколько у берега. Согласно приказам я направился к той группе барж, которая была ниже всех по течению. Нас встретили ружейным огнем, но французов было мало, и мы заставили их отступить, сэр. На берегу стояли две двадцатичетырехфунтовые пушки на дорожных лафетах, сэр. Я приказал заклинить их и сбросить в реку. Одна упала на баржу и пробила ей дно, сэр. Баржа потонула рядом с нашим баркасом: палуба была вровень с водой, и это аккурат перед началом отлива. Не знаю, что на ней был за груз, но, судя по осадке, что-то легкое. Ее люки были открыты. – Продолжайте. – Я повел свой отряд вдоль берега согласно приказам, сэр. Там было сложено много ядер, только что выгруженных с баржи, сэр. Она была разгружена только наполовину. Я оставил несколько человек затопить баржу и скатить ядра в реку, а сам с пятнадцатью матросами двинулся дальше, сэр. Там шла стычка между отрядом с «Молнии» и французами, сэр. Как только мы появились, враг обратился в бегство. Там были пушки на берегу и, еще не выгруженные, на баржах, сэр. Мы заклинили их все, те, что были на берегу, сбросили в воду, а баржи затопили. Пороха там не было, сэр. Мне было приказано по возможности взорвать цапфы, сэр, но возможности не представилось. – Понимаю. Пушки с заклиненными запальными отверстиями, сброшенные на илистое дно быстрой реки, не скоро смогут стрелять вновь, хотя лучше было бы взорвать цапфы и вывести их из строя навсегда. И ядра со дна реки тоже поднять непросто. Хорнблауэр легко мог вообразить яростную кровавую стычку на темном берегу. – Тут мы услышали барабанный бой, сэр, и на нас двинулись солдаты. Пехотный батальон. До тех пор от нас отбивались только артиллеристы и саперы. Мне было приказано в случае появления превосходящих сил отступить, так что мы побежали к шлюпкам. Мы как раз оттолкнулись от берега и солдаты по нам стреляли, когда произошел взрыв. На сером от усталости лице Ливингстона проступило беспомощное выражение. Он немного помедлил, затем продолжил: – Взорвались пороховые баржи выше по реке, сэр. Не знаю, кто их поджег. Может, выстрел с берега. Может, капитан Буш, сэр… – Вы не видели капитана Буша с начала атаки и не получали от него известий? – Нет, сэр. Он был в первой шлюпке, я – в последней, а баржи у берега стояли двумя группами. Я атаковал одну, капитан Буш – другую. – Понятно. Давайте дальше про взрыв. – Он был очень сильный, сэр. Нас накрыло волной, залило по планширь, сэр. А когда волна прошла, мы вроде бы коснулись дна, сэр. Летящие обломки задели шлюпку «Молнии». Гиббонса, подштурмана, убило, а шлюпка раскололась. Мы подбирали уцелевших и одновременно вычерпывали воду. С берега по нам больше не стреляли, так что я ждал. Была как раз полная вода, сэр. К нам подошли еще две шлюпки: второй баркас «Камиллы», сэр, и рыбачье судно с морской пехотой. Мы ждали дальше, но шлюпки «Несравненной» не появлялись. Мистер Хейк из морской пехоты сказал, что капитан Буш и три другие шлюпки во время взрыва были рядом с пороховыми баржами. Может, пуля попала в груз, сэр. С берега по нам снова начали стрелять, и я, как старший офицер, дал приказ к отступлению. – Скорее всего, вы поступили правильно. – За излучиной по нам открыли огонь из полевых орудий, сэр. Было темно, сэр, ядра пролетали мимо, но одно из последних все-таки попало во второй баркас, и мы потеряли еще нескольких людей – течение было уже сильное. Мистер Ливингстон явно рассказал все, что мог, но Хорнблауэр не мог отпустить его без последнего вопроса. – А капитан Буш, мистер Ливингстон? Вы что-нибудь знаете о нем? – Нет, сэр. Очень сожалею, сэр. Мы не подобрали ни одного человека со шлюпок «Несравненной». Ни одного. – Что ж, мистер Ливингстон, тогда идите отдыхать. Вы действовали весьма похвально. – До конца дня жду от вас письменный рапорт и список погибших, мистер Ливингстон, – вмешался Доббс. Как начальник адъютантского отдела штаба, он жил в атмосфере рапортов и списков. – Есть, сэр. Ливингстон вышел. Не успела дверь за ним закрыться, как Хорнблауэр пожалел, что ограничился такой сдержанной похвалой. Операция была проведена блестяще. Без артиллерии и боеприпасов Кио не сможет осадить Гавр; пройдет немало времени, прежде чем военное министерство в Париже наскребет ему еще пушек. Однако смерть Буша затмила для Хорнблауэра все. Он жалел, что придумал этот план: лучше бы уж Кио осадил их в Гавре, зато Буш был бы рядом, живой. Трудно было представить мир без Буша, череду лет, в которые он уже никогда, никогда Буша не увидит. Люди скажут, что гибель капитана и ста пятидесяти человек – небольшая плата за то, чтобы остановить Кио, но людям его не понять. Хорнблауэр глянул на Говарда и Доббса. Они сидели в угрюмом молчании, уважая его горе. Однако их почтительная мрачность разбудила в нем дух противоречия. Если подчиненные думают, будто коммодор сломлен и не может работать, он покажет, что они ошибаются. – Пожалуйста, капитан Говард, дайте мне решения трибунала. Начался обычный день, наполненный обычными хлопотами. Хорнблауэр, несмотря на опустошенность, мог думать ясно, принимать решения, работать, как будто ничего не произошло. Более того, мог составлять новые планы. – Пойдите найдите Хау, мистер Говард. Передайте, что я хотел бы ненадолго увидеться с герцогом. – Есть, сэр. – Говард встал. Он позволил себе улыбнуться и слегка подмигнуть. – Сэр Горацио испрашивает у его королевского высочества краткую аудиенцию, если его королевское высочество любезно согласится уделить ему время? – Именно так, – ответил Хорнблауэр с невольной улыбкой. Он мог даже улыбаться. Герцог стоял у камина, грея августейшую спину у жаркого огня. – Не знаю, – начал Хорнблауэр, – известны ли вашему королевскому высочеству обстоятельства, которые изначально привели меня в эти воды. – Расскажите мне о них, – ответил герцог. Возможно, этикет не дозволяет августейшей особе сознаваться в своем неведении. Так или иначе, лицо его высочества не выражало ни малейшей заинтересованности. – На одном из кораблей его величества… его британского величества произошел мятеж. – Вот как? – Меня отправили с ним разобраться. Я сумел захватить корабль и почти всех бунтовщиков, ваше королевское высочество. – Превосходно, превосходно. – Двадцать из них трибунал приговорил к смертной казни. – Превосходно. – Я был бы рад не приводить приговор в исполнение. – Вот как? – Его королевское высочество подавил зевок. – Я не могу помиловать их своей властью без серьезного ущерба для дисциплины. – Совершенно верно. Совершенно верно. – Однако, если ваше королевское высочество сочтет нужным вмешаться, я могу их помиловать, поскольку мое положение не позволяет мне ни в чем отказывать вашему королевскому высочеству. – Зачем мне вмешиваться, сэр Орацио? Хорнблауэр попытался обойти вопрос: – Ваше королевское высочество может выдвинуть аргумент, что негоже омрачать возвращение династии во Францию казнью англичан, пусть и преступивших закон. Я бы для виду согласился с крайней неохотой. Таким образом помилование не станет соблазном для тех, кто подумывает о мятеже. Они не смогут надеяться на столь исключительное стечение обстоятельств; возвращение семейства вашего высочества на законный трон – счастливое событие, которого мир больше не увидит. Комплимент вышел неудачный: нескладно сформулированный и оттого двусмысленный. По счастью, герцог этого не заметил, впрочем, и доводом не проникся. С типично бурбонским упрямством он повторил свой вопрос: – Но зачем мне это делать, сэр Орацио? – Во имя человеколюбия, ваше королевское высочество. Вы можете спасти жизнь двум десяткам людей. Ценных людей. – Ценных людей? Бунтовщиков? Возможно, якобинцев, революционеров, эгалитаристов – даже социалистов! – Сейчас эти люди в кандалах, ваше королевское высочество, и ждут повешенья. – Не сомневаюсь, что вполне заслуженно, сэр Орацио. Прекрасное начало для регентства, порученного мне его христианнейшим величеством, – помиловать шайку революционеров! Не для того его христианнейшее величество двадцать один год в изгнании боролся с революционным духом. На меня смотрит весь мир. – Я не помню случая, когда мир возмутился бы актом милосердия. – У вас странные представления о милосердии, сударь. Мне думается, что ваша невероятная просьба имеет скрытую цель. Возможно, вы сами либерал, из тех опасных людей, которые считают себя мыслителями. Вы в своих политических интересах хотите, чтобы наша династия в первые же дни скомпрометировала себя, показав, что готова простить революционерам их прошлые злодейства.