Феликс говорил без всякого выражения – не чересчур ли подчеркнуто? Не было ли здесь тонкого намека на что-то, что Хорнблауэр должен знать, но не знает? Странно. Однако, когда Хорнблауэр пошел к себе в комнату переодеваться к обеду, его ждал Браун – все тот же образцовый слуга. Вещи были распакованы, черный фрак – последний лондонский фасон! – рубашка и галстук лежали на туалетном столе. В камине весело потрескивал огонь. – Ты рад вновь здесь оказаться, Браун? – О да, милорд, чрезвычайно рад. Браун – настоящий полиглот: он бегло говорит на языке слуг, на языке нижней палубы, на языке деревенских улиц и городских закоулков, а в придачу еще и на французском. Очень досадно, что он их никогда не путает, думал Хорнблауэр, завязывая галстук. По пути к лестнице Хорнблауэр встретил Мари. Оба на миг замерли как в столбняке, словно никак не ждали здесь друг друга увидеть. Затем Хорнблауэр поклонился и подал руку, Мари сделала реверанс и взяла его под локоть. Ее пальцы дрожали, а от их прикосновения его бросило в жар, словно они проходили рядом с отрытой печью. – Милая! Любовь моя! – прошептал Хорнблауэр, совершенно теряя голову. Мари продолжала спускаться по ступеням, однако ее рука задрожала сильнее. Обед получился превосходный: кухарка Жанна превзошла самое себя, а граф был в ударе и то шутил, то беседовал на серьезные темы, выказывая в одном случае остроумие, в другом – глубокую осведомленность. Поговорили о решениях правительства, обсудили Венский конгресс, который все никак не закончится, и мельком обменялись мыслями по поводу Бонапарта на острове Эльба. – До нашего отъезда из Парижа там обсуждали, что такое соседство чересчур опасно, – заметил граф. – Предлагали перевести его в более спокойное место – в этой связи упоминался ваш остров Святой Елены. – Возможно, так было бы лучше, – согласился Хорнблауэр. – Пока этот человек плетет интриги, Европа не перестанет бурлить, – сказала Мари. – Почему этому не положат конец? – Царь был его другом, и царь сентиментален, – пожал плечами граф. – К тому же австрийский император – его тесть. – И они потакают своим чувствам в ущерб Франции… в ущерб всему миру? – горько проговорила Мари. Женщины почти всегда ненавидят врагов своей страны сильнее, чем мужчины. – Я не думаю, что Бонапарт сейчас и вправду опасен, – примиряюще сказал Хорнблауэр. Прихлебывая послеобеденный кофе, граф мечтательно взглянул на ломберный столик: – Вы не разучились играть в вист, Орацио? Теперь нас только трое, но мы можем сыграть с болваном. Пусть эта мысль покажется еретической, но игра с болваном представляется мне более научной. Никто не упомянул, что прежде с ними играл Буш, но все о нем думали. Подсняли, перетасовали, раздали. В мысли графа о большей научности игры с болваном и впрямь был некоторый резон; по крайней мере, в ней можно точнее просчитать вероятности. Граф играл, как всегда, талантливо, Мари – с прежним умением, Хорнблауэр старался выказать всегдашнюю математическую точность. И все же что-то было не так. Вист с болваном всегда немного выбивает из колеи, хотя бы из-за необходимости пересаживаться. У Хорнблауэра не получалось с головой уйти в игру, он постоянно чувствовал присутствие Мари, то рядом, то напротив, и дважды допустил мелкие ошибки. Когда закончился второй роббер, Мари положила руки на колени: – Я на сегодняшний вечер наигралась. Уверена, Орацио играет в пикет ничуть не хуже, чем в вист. Если позволите, я уйду спать, а вы развлекайтесь вдвоем. Граф с обычной своей предупредительной учтивостью тут же встал и спросил, хорошо ли она себя чувствует. Мари заверила, что чувствует себя превосходно, только устала, и граф проводил ее до двери, как провожал бы королеву. – Доброй ночи, Орацио, – сказала Мари. – Доброй ночи, мадам, – ответил Хорнблауэр, стоя у карточного стола. Один взгляд, длившийся от силы десятую долю секунды, сказал им друг о друге все. – Надеюсь, Мари не ошиблась в своем предположении, – проговорил граф, возвращаясь. – Не имея возможности играть в вист, мы с ней постоянно играем в пикет. Однако почему я решил, что вы непременно захотите играть? Как невежливо с моей стороны! Прошу вас… Хорнблауэр поспешил заверить, что сыграет с огромным удовольствием. – Прекрасно, – произнес граф, длинными белыми пальцами тасуя колоду. – Я очень счастливый человек. Счастье и впрямь улыбалось ему в тот вечер, по крайней мере – картежное. Он играл, по обыкновению, рискованно, и всякий раз ему фантастически везло с прикупом. Если у Хорнблауэра оказывалась квинта из старших карт, граф перебивал ее семеркой из младших, кварта валетов спасла его, когда у Хорнблауэра были три туза, три короля и три дамы, и дважды карт-бланш[55] выручал его, когда у противника собиралась отличная комбинация. Если Хорнблауэру приходили сильные карты, графу везло; когда слабые – граф разносил его в пух и прах. После третьей партии Хорнблауэр беспомощно глянул на хозяина дома. – Боюсь, вам не очень интересно играть, – сокрушенно произнес граф. – Я дурно поступаю с гостем. – Мне куда приятнее проигрывать в этом доме, чем выигрывать в любом другом. Граф польщенно улыбнулся. – Это чрезмерный комплимент, – сказал он. – Могу ответить лишь, что, когда вы в этом доме, мне безразлично, выигрывать или проигрывать. Надеюсь, вы пробудете у нас долго? – Как и судьба Европы, это зависит от Венского конгресса. – Вы знаете, что мой дом – ваш, – пылко продолжал граф. – И я, и Мари просим вас считать его своим. – Вы очень добры, сударь. Можно мне позвонить, чтобы принесли свечу? – Позвольте мне. – Граф торопливо встал и дернул сонетку. – Надеюсь, вы не слишком устали с дороги? Феликс, милорд удаляется в спальню. Хорнблауэр поднялся по старым дубовым ступеням, мимо стен, обшитых резными деревянными панелями, сзади на подагрических ногах ковылял Феликс со свечой. Браун клевал носом в гостиной небольшой анфилады комнат, и Хорнблауэр сразу отправил его спать. Боковая дверь вела в коридор, куда выходили комнаты Мари в башне – как хорошо Хорнблауэр их помнил! Поколения Ладонов, графов де Грасай, плели в замке интриги; быть может, короли и принцы проскальзывали через эту дверь к дамам сердца. Мари ждала, истомленная желанием, истомленная любовью, нежная, сладостная. Хорнблауэр приник к ней, чувствуя, что погружается в покой и блаженство, безбрежные, как залитое солнцем море. Его голова лежала на ее груди, аромат кожи разом умиротворял и пьянил. Мари плакала от счастья, хотя и знала, что ей принадлежит лишь половина его сердца. Да, он жесток, он бездумно эгоистичен, но этот худощавый мужчина, которого она сжимала в объятиях, был для нее важнее всего в мире. Чудовищно, что он вернулся и затребовал ее назад. Она знала, что новые страдания будут горше прежних, и все же понимала, что он таков. Таким она его любит. Время летит стремительно: у нее есть лишь эти светлые мгновения, а за ними – целая беспросветная жизнь. Так надо спешить! Она притянула его к себе, рыдая от счастья, умоляя время остановиться. И оно остановилось. Время застыло, а мир вихрем проносился вокруг нее. Глава восемнадцатая – Можно с вами поговорить, милорд? – спросил Браун. Он только что поставил рядом с кроватью завтрак на подносе и отодвинул полог. За окном блестела под весенним солнцем Луара. Браун почтительно дождался, когда Хорнблауэр выпьет первую чашку кофе, и лишь потом задал вопрос. – В чем дело? – Хорнблауэр заморгал со сна. Браун вел себя как-то необычно: предупредительная осанка камердинера сменилась прежней дисциплинированной выправкой – так настоящий матрос держит голову и плечи, когда его приговаривают к порке или хвалят за отвагу в бою. – В чем дело? – повторил Хорнблауэр. Его уже разобрало любопытство. Дикое подозрение, что Браун хочет заговорить об их близости с Мари, мелькнуло и тут же исчезло – такое было попросту невозможно. И все же Браун вел себя странно; можно было подумать даже, что он робеет. – Дело в том, сэр… простите, милорд… – За все время, что Хорнблауэр носил титул, Браун ошибся впервые. – Я не знаю, понравится ли вашей милости… Я не беру на себя смелость, сэр… милорд. – Выкладывай! – резко перебил Хорнблауэр. – И можешь называть меня «сэр», если тебе так проще. – В общем, так, милорд. Я хочу жениться. – Боже! – Хорнблауэр всегда считал Брауна сердцеедом и подумать не мог, что тот вздумает связать себя узами брака. – И кто же счастливица? – поспешил он задать наиболее уместный вопрос. – Аннета, милорд, дочь Жанны и Бертрана. А счастливец – я, милорд. – Дочь Жанны? Ах да, хорошенькая брюнетка. Хорнблауэр не видел никаких препятствий к браку здоровяка-англичанина и бойкой француженки. Браун будет хорошим мужем – во всяком случае, лучше многих. Его избраннице, безусловно, повезло. – Ты разумный человек, Браун. Тебе незачем спрашивать об этом меня. Я уверен, что ты сделал правильный выбор, так что от всей души желаю тебе счастья. – Спасибо, милорд. – А если Аннета стряпает так же хорошо, как ее мать, – задумчиво продолжал Хорнблауэр, – то ты и впрямь счастливец. – Это еще одно, о чем я хотел поговорить с вами, милорд. Она хоть и молода, но готовит – лучше некуда. Сама Жанна так говорит, а уж если она… – То можно не сомневаться, – кивнул Хорнблауэр. – Я подумал, милорд, не беря на себя смелость предполагать, что, если ваша милость решит оставить меня при себе, вы могли бы взять Аннету кухаркой. – Силы небесные! – выговорил Хорнблауэр. Только представить, что он до конца дней будет есть такие обеды, как у Жанны! В Смолбридже готовили почти хорошо, но уж очень однообразно и просто. Английское поместье и французская кухня – интригующий контраст. И уж точно с Аннетой в роли кухарки Смолбридж станет куда привлекательней… О чем он думает? Куда подевались все прежние сомнения? Не он ли говорил себе, что останется с Мари? И вот теперь ему рисуется Аннета во главе смолбриджской кухни. – Конечно, я не могу принять такого решения сам, – произнес Хорнблауэр, чтобы выгадать время. – Ты же понимаешь, Браун, надо посоветоваться с ее милостью. У тебя есть какие-нибудь другие варианты? – О да, лишь бы они устроили вашу милость. Я сберег все призовые деньги и подумывал открыть небольшую гостиницу. – Где? – Наверное, в Лондоне, милорд. А может, в Париже. Или в Риме. Мы это обсуждали с Феликсом, Бертраном и Аннетой. – Боже! – повторил Хорнблауэр. Ничего подобного ему в голову не приходило, и все же… – Я уверен, Браун, у тебя все получится. – Спасибо, милорд. – Сдается, ты завоевал ее сердце скоропалительно. Так ли это? – Не совсем так, милорд. Когда мы были тут прошлый раз, у нас с Аннетой… ну, вы понимаете, милорд.