– Да, иди, – ответил Хорнблауэр. Он переместился к краю лощины, откуда мог видеть, как Браун осторожно пробирается к дому. Если поблизости есть войска, то они расквартированы здесь. Однако в таком случае солдаты уже ходили бы между сараями, а ни одного человека в мундире видно не было. Пока Хорнблауэр смотрел, из дома вышла девушка, потом старик. И тут он задохнулся от радости и надежды: на каменистом берегу у самой воды лежала лодка. Девушка направилась к винограднику, расположенному чуть выше строений, и Браун, укрывшийся в канаве, видимо, тихонько ее окликнул. Они заговорили, потом Браун встал и пошел к дому. Через минуту он показался снова и замахал, давая им знак подъехать. Они забрались в седла (Мари вела лошадь Брауна, Хорнблауэр – запасную) и двинулись к дому. Браун ждал с пистолетом за поясом, старик завороженно смотрел, как всадники спешиваются. Хорнблауэр – грязный, оборванный, небритый – подумал, что зрелище и впрямь необычное. Мари походила на уличную девчонку. – Лягушатники были здесь вчера, милорд, – доложил Браун. – Кавалерия – думаю, те самые гусары, которым мы задали жару на прошлой неделе. Вчера утром они ушли. – Отлично, – сказал Хорнблауэр. – Спускаем лодку. – Лодку! – воскликнул старик, тараща на них глаза. – Лодку! – Что такое? – резко спросил Хорнблауэр, мучительно гадая, какую новую подлость приготовила им судьба. – Гляньте на нее! – сказал старик. Они подошли к лодке. Кто-то нанес ей топором четыре мощных удара; дно было пробито в четырех местах. – Это все они, гусары. «Изрубите лодку!» – приказал офицер, и они изрубили. – Старик явно упивался мрачными подробностями. Гусары, разумеется, не хуже Хорнблауэра знали, что единственная надежда для беглецов – перебраться на другой берег, и сделали все, чтобы лишить их этой возможности. Вот почему вчерашний брод, окажись он проходим, стал бы для них спасением. Удар был сокрушительным. Хорнблауэр глянул на бурно несущуюся реку, на поля и виноградники в теплом свете раннего утра. Мари и граф ждали его решения. – Мы все равно можем спустить лодку на воду, – сказал он. – Весла есть. Привяжем два пустых бочонка под банками, – раз здесь делают вино, должны быть бочонки. Немного подлатаем пробоины, и бочонки удержат ее на плаву. Браун, начинаем. – Есть, сэр. Инструменты вон в том сарае. Работы предстояло на несколько часов, и следовало застраховаться от неожиданностей. – Мари, – позвал Хорнблауэр. – Да, Орацио? – Поезжайте на тот край виноградника. Будете следить за дорогой. Помните, что и вас, и лошадь не должно быть видно. – Да, Орацио. «Да, Орацио» – и ничего больше. Лишь мгновение спустя Хорнблауэр осознал: любая другая на месте Мари словами или тоном показала бы, что последняя фраза была излишней. Однако Мари просто села на лошадь и поехала, куда велено. Хорнблауэр глянул на графа, желая сказать, чтобы тот отдохнул – лицо у старого аристократа было того же серого цвета, что густая щетина на щеках, – но сдержался. Графа необходимо подбодрить, а значит, незачем лишний раз грубо напоминать, что он из них самый старый и слабый. – Нам скоро понадобится ваша помощь, сударь, – сказал он. – Можно ли позвать вас, когда вы будете нужны? – Да, конечно, – ответил граф. Вернулся Браун с бочарными досками, молотком, гвоздями и несколькими мотками веревки. – Отлично! – сказал Хорнблауэр. Они лихорадочно принялись за работу. В двух местах гусары разрубили и каркас, и обшивку. Залатать дыры не составляло особого труда, а вот с каркасом дело было куда труднее. Чтобы преодолеть быстрое течение, придется сильно грести, и лодка может не выдержать нагрузки. Проще всего укрепить ее, усилив обшивку одним-двумя диагональными слоями дополнительных досок. – Когда перевернем ее, увидим, что получилось, – сказал Хорнблауэр. Они застучали молотками, вбивая гвозди и сплющивая головки. Хорнблауэр мысленно представлял сильные удары весел, которыми они поведут лодку поперек стремительного течения. И продольная, и поперечная нагрузка будет огромной. Они работали без остановки. Старик стоял рядом, приговаривая, что скоро появятся гусары. Они постоянно объезжают берег, сообщил он с тем удовольствием, с каким люди этого типа предрекают наихудший исход событий. Он только-только пошел по второму кругу своих предостережений, как топот копыт заставил Хорнблауэра и Брауна поднять голову от работы. Мари скакала от виноградника, подгоняя полуживую лошадь. – Гусары, – коротко сказала Мари. – Едут по главной дороге с юга. Человек двадцать. С трудом верилось, что судьба может быть настолько несправедливой. Еще час – и они спустили бы лодку на воду. – Они сюда заглянут, – радостно объявил старик. – Всегда заглядывают. И вновь решение надо было принимать немедленно. – Надо отъехать и спрятаться, – сказал Хорнблауэр. – Больше ничего не остается. – А лодка, сэр? Они увидят, что мы ее чинили, – заметил Браун. – Они в миле отсюда, – добавила Мари. – Будут здесь через пять минут. – Уходим, – сказал Хорнблауэр. – Пожалуйста, садитесь на лошадь, граф. – Если гусары увидят лодку, скажи им, что сам начал ее чинить, – велел Браун старику, придвигая свое заросшее лицо совсем близко к его морщинистому. – Идем, Браун, – приказал Хорнблауэр. Они отъехали к ложбинке, где укрывались вначале, привязали лошадей к ивам и подошли к камням, из-за которых открывался вид на дом. Не успели занять позицию, как Мари указала на подъезжающих гусар. Это был небольшой патруль – шесть рядовых и сержант. Сперва над гребнем холма показались кивера с султанами, затем – серые мундиры. Гусары проехали по дороге вдоль виноградника к дому. Старик ждал их у входа во двор. Они придержали коней, и сержант что-то спросил. Хорнблауэр с замиранием сердца смотрел, как старик отвечает. Тут сержант нагнулся в седле, схватил старика за грудки и тряхнул. Последняя надежда исчезла. Одно напоминание об угрозах Клаузена – и старик заговорит; он и упирался-то лишь для очистки совести. Сержант тряхнул его еще раз; один рядовой неторопливо подъехал к реке, осмотрел лодку и вернулся с известием, что ее недавно чинили. Старик начал говорить. Гусарские лошади, заразившись волнением седоков, приплясывали на месте. Офицер махнул рукой, и один из рядовых поскакал вверх по склону – надо думать, за остальным эскадроном. Старик указал в сторону лощины; гусары повернули коней и на рысях поскакали в сторону беглецов. Все было кончено. Хорнблауэр глянул на своих спутников, те – на него. В эти короткие минуты мозг работал стремительно. Вскакивать на лошадей и скакать прочь было бесполезно: гусары на свежих конях догнали бы их в считаные минуты. Граф достал пистолет и проверил затравку. – Я оставила ружье у брода, – сдавленно проговорила Мари, однако у нее в руке был пистолет. Браун спокойно смотрел по сторонам, оценивая тактическую ситуацию. Значит, они будут биться до последнего. Чувство неотвратимости, преследовавшее Хорнблауэра с разговора между ним и герцогиней Ангулемской, нахлынуло с новой силой. Это и впрямь конец. Умереть средь камней сейчас или перед расстрельным взводом завтра. И та и другая смерть не слишком достойная, но, может быть, первая – лучше. И все же ему не казалось правильным умирать сейчас. Целое мгновение он не мог принять свою участь с тем же спокойствием, какое видел на лицах спутников; ему было по-настоящему страшно. И тут страх исчез так же, как и пришел: Хорнблауэр был готов драться, разыгрывать безнадежную партию до последней карты. Первый из скачущих гусар был уже в нескольких ярдах от лощины. Браун навел пистолет и выстрелил. – Промах! – с досадой проговорил Браун. Гусар поворотил коня и отъехал на безопасное расстояние. Остальные при звуке выстрела принялись окружать лощину. Им сразу стало ясно, что беглецы в ловушке и можно не спешить. Гусары сидели на лошадях и ждали. Подкрепление прибыло меньше чем через полчаса: еще два отряда под предводительством офицера – султан из перьев и расшитый золотыми шнурами доломан явственно говорили о традиционном гусарском щегольстве. Трубач рядом с ним был обмундирован почти так же блестяще. Сержант показал офицеру, где укрылись беглецы, и тот принялся отдавать приказы. Для массированной кавалерийской атаки местность здесь была слишком неровная; новоприбывшие с дисциплинированной быстротой спешились, отвели лошадей за деревья и приготовились с карабинами в руках рассыпанной цепью двинуться на лощину с двух сторон. К пешим кавалеристам в сапогах и при шпорах, с короткими карабинами, в девяти случаях из десяти бьющими мимо цели, и без нужной выучки, Хорнблауэр в обычных обстоятельствах отнесся бы с презрением, однако пятьдесят гусар против трех мужчин и одной женщины, вооруженных пистолетами, – это верная смерть. – А теперь каждая пуля должна попасть в цель, – сказал он. Это были его первые слова за долгое время. Браун и граф лежали между камнями; Мари переползла на другое место, чтобы стрелять по отряду, наступающему с фланга. За сотню ярдов от лощины гусары начали перебегать от одного камня или куста к другому, видимо ожидая огня. Один или двое выстрелили из карабинов, но Хорнблауэр даже не слышал, как пролетели пули. Он легко мог вообразить, как сержант честит рядовых, напрасно истративших патроны. С такого расстояния уже можно было стрелять из его нарезных пистолетов – подарка Барбары. Хорнблауэр лежал, уперев правый локоть в камень. Он медленно и тщательно прицелился в самую легкую цель – гусара, который двигался по открытому месту, – нажал на спуск и сквозь дым увидел, как гусар упал и через мгновение сел, придерживая раненую руку. В азарте боя Хорнблауэр выстрелил из второго ствола; гусар распластался на земле, безжизненный и неподвижный. Хорнблауэр горько обругал себя, что истратил выстрел на раненого, который и без того вышел из схватки. По кольцу атакующих прокатился яростный крик. Хорнблауэр, сдерживая лихорадочное возбуждение, перезарядил пистолет: высыпал порох в стволы, завернул пули, забил их шомполом и аккуратно вложил капсюли. Атакующие, несмотря на боевые возгласы, двигались теперь еще осторожнее: никому не хотелось стать следующей жертвой. Сержант пытался увлечь их вперед. Хорнблауэр снова прицелился и выстрелил – сержант упал. Так-то лучше. Была жестокая радость в том, чтобы убивать, когда тебя скоро убьют. По всему кольцу стреляли карабины. Пули свистели над головой. Тут громко запела труба. Через секунду звук повторился. В редеющем пороховом дыму Хорнблауэр увидел, что офицер шагом подъезжает к лощине, размахивая белым платком. Рядом ехал трубач. Переговоры по всем правилам воинского этикета. – Застрелить его, сэр? – спросил Браун. – Нет, – ответил Хорнблауэр. Приятно было бы забрать офицера в ад вместе с собой, но это даст Бонапарту лишний повод облить грязью его имя и скомпрометирует роялистское движение в целом. Хорнблауэр встал на одно колено за камнем и крикнул: – Не приближайтесь! Офицер натянул поводья. – Почему вы не сдаетесь? – крикнул он. – Дальнейшее сопротивление ничего вам не даст! – Каковы ваши условия? Офицер передернул было плечами, но вовремя сдержался. – Честный суд. И вы можете воззвать к милости императора. Даже будь ирония намеренной, она не прозвучала бы большей издевкой. – К чертям ваши условия! – заорал Хорнблауэр. – И к чертям Десятый гусарский! Прочь, или я выстрелю! Он поднял пистолет, и офицер, поворотив коня, рысью поскакал прочь. Чего ради было унижать человека за полчаса до собственной смерти? Откуда такая личная ненависть к офицеру, который всего лишь выполнял свой долг, пытался сберечь солдат? Хорнблауэр продолжал анализировать свои мотивы даже сейчас, когда, бросившись на живот, выбирал позицию для стрельбы. Он успел почувствовать стыд и омерзение к себе, прежде чем пуля, просвистевшая прямо над головой, прогнала все мысли, кроме самых насущных. Если гусары вскочат и бросятся в атаку, они потеряют человек пять, но все закончится быстро. Справа щелкнул пистолет Мари. Хорнблауэр глянул в ее сторону. И тут это произошло. Хорнблауэр слышал, как ударила пуля, видел, как Мари отбросило назад и перекатило на спину. На ее лице проступило удивленное выражение, которое тут же сменилось гримасой боли. Хорнблауэр сам не понял, как оказался подле нее на коленях. Пуля попала в бедро. Он задрал подол короткого платья для верховой езды; одна штанина темных бриджей уже пропиталась кровью. Пока Хорнблауэр смотрел, собираясь с духом, кровь выступила еще дважды, толчками. Алая кровь. Пуля разорвала бедренную артерию. Наложить жгут… пережать… – он лихорадочно вспоминал, что делают в таких случаях. Хорнблауэр запустил руку ей в пах – бесполезно, мешала плотная ткань бриджей. Нельзя было терять ни мгновения. Он вытащил складной нож, чтобы разрезать штанину, и тут сокрушительный удар в плечо бросил его на землю. Хорнблауэр не слышал, как гусары побежали в атаку, как отстреливались Браун и граф. Пока приклад карабина не обрушился на плечо, он не знал, что происходит. Даже сейчас он по-прежнему пытался встать на колени с единственной мыслью – пережать артерию. В сознание смутно проникали слова офицера, который кричал солдату не повторять удар, но они ничего не значили. Хорнблауэр раскрыл нож, однако тело Мари под его рукой уже обмякло, рот был раскрыт, и она смотрела в небо, как смотрят только мертвые. Он стоял над ней на коленях, с ножом в руке, полностью оглушенный. Нож выпал на землю. Рядом – тоже на коленях – стоял кто-то еще. Он тоже смотрел на Мари. – Умерла, – произнес незнакомый голос. – Как жаль… Офицер поднялся, Хорнблауэр остался на коленях. – Вставай, ты, – раздался другой голос, погрубее, и Хорнблауэра тряхнули за плечо. Он поднялся, по-прежнему ничего не соображая, и огляделся. Граф стоял между двумя гусарами, Браун сидел на земле, держась руками за голову, и медленно приходил в себя после удара, – видимо, он на время потерял сознание. Солдат держал его под дулом взведенного карабина. – Суд пощадил бы мадам, – сказал офицер. Казалось, он говорит за мили отсюда. Горечь упрека прогнала туман, застилавший мысли Хорнблауэра. Он рванулся, и тут же двое схватили его за руки. Боль в плече, куда его ударили прикладом, отозвалась по всему туловищу. Мгновение все молчали. – Я доставлю этих людей в штаб, – объявил офицер. – Сержант, отнесите тела в дом. Распоряжения пришлю позже. Граф тонко, по-детски застонал. – Есть, сэр, – ответил сержант. – Приведите коней, – скомандовал офицер. – Этот человек сможет сесть в седло? Да.