Он собирался доигрывать игру до конца, хотя вчерашний опыт показал, что у «Клоринды» нет шансов догнать «Эстрелью», если не сработает устройство. – Эй, на палубе! Она ставит марсели! И брамсели, сэр! – Очень хорошо. – Теперь скоро узнаем, – сказал Спендлав. – Как только плавучий якорь раскроется, она должна будет потерять скорость. Должна. – Эй, на палубе! Капитан, сэр! – От волнения голос дозорного сорвался на визг. – Она развернулась против ветра! Паруса прижало к стеньгам! Фор-стеньгу оторвало! – И рулевые петли тоже, – мрачно произнес Хорнблауэр. Фелл прыгал по палубе, буквально приплясывая от радости, его лицо светилось. Впрочем, он быстро взял себя в руки. – Два румба вправо! Мистер Джеймс, полезайте наверх и доложите, где она там. – Она убрала марсели! – раздалось с мачты. – Пытается вновь поймать ветер, – прокомментировал Джерард. – Капитан, сэр! – Это кричал с мачты Джеймс. – Вы идете на румб под ветер от нее! – Очень хорошо. – Она уваливается! Нет, ее снова развернуло против ветра! Значит, устройство по-прежнему висит у нее на хвосте; она беспомощна, как олень в львиных когтях. – Держи ровнее, ты… – Фелл назвал рулевого непечатным словом. Все были вне себя от страха, что испанцы отцепят плавучий якорь и ускользнут, несмотря ни на что. – Без руля она не сможет держать курс, – проговорил Хорнблауэр. – И к тому же она лишилась фор-стеньги. Вновь ожидание, но теперь уже не томительное, а радостное. «Клоринда», словно заразившись общим волнением, неслась вперед, чтобы скорее настичь жертву. – Вот она! – сказал Джерард, глядя в подзорную трубу. – Все еще в положении левентик. Когда «Клоринда» в следующий раз поднялась на волне, все увидели шхуну; они быстро к ней приближались. Выглядела она жалко: фор-стеньгу сорвало с эзельгофта, паруса полоскались на ветру. – Подготовить погонное орудие! – крикнул Фелл. – Дать предупредительный выстрел! Каронада выпалила. Что-то взлетело на флагшток грот-мачты и, развернувшись, превратилось в ало-золотой испанский флаг. Через мгновение он пошел вниз. – Поздравляю с успехом вашего плана, сэр Томас, – сказал Хорнблауэр. – Спасибо, милорд. – Фелл светился от удовольствия. – Я ничего бы не смог сделать, если бы ваша милость не согласились на мое предложение. – Вы очень любезны, сэр Томас. – Хорнблауэр вновь повернулся к призу. Чем ближе они подходили, тем более плачевное зрелище им представало; уже можно было различить болтающуюся на тросах стеньгу и сорванный руль за кормой. Внезапный рывок плавучего якоря сломал или выворотил мощные бронзовые петли, на которых держался руль. Сам якорь, благодаря весу цепи, по-прежнему оставался невидимым под сорванным рулем. Гомес, которого торжественно доставили на «Клоринду», понятия не имел, из-за чего случилась беда. Он поднялся на палубу – красивый, молодой, величественный перед лицом незаслуженного поражения. То, как он сник, узнав правду, не доставило Хорнблауэру ни капли удовольствия. Ни капли. Зрелище раздавленного противника даже отравило ему профессиональный триумф. Но в конце концов, больше трехсот невольников получили свободу. Хорнблауэр диктовал депешу в Адмиралтейство, а Спендлав, владевший, помимо множества других неожиданных умений, еще и новомодной стенографией, записывал так быстро, что Хорнблауэр (он еще не вполне освоил искусство диктовки) за ним не поспевал. – «В заключение я хочу особенно отметить изобретательность и рвение капитана сэра Томаса Фелла, сделавшие возможным этот образцовый захват». Спендлав поднял глаза от блокнота и посмотрел на адмирала. Молодой человек знал правду, но немигающий взгляд, на который он наткнулся, не позволил ему возразить. – И обычное официальное заключение, – сказал Хорнблауэр. Ниже его достоинства объяснять свои мотивы секретарю. Да их и не удалось бы объяснить. Он по-прежнему не испытывал к Феллу ни малейшей приязни. – Теперь письмо моему агенту, – сказал Хорнблауэр. – Есть, милорд, – ответил Спендлав, переворачивая листок. Хорнблауэр начал складывать в голове фразы следующего письма. Он хотел сказать, что, поскольку захват стал возможен лишь благодаря предложению сэра Томаса, он отказывается от своей доли поголовных и просит выплатить ее капитану. – Нет, – сказал Хорнблауэр. – Отставить. Я не буду писать. – Есть, милорд, – ответил Спендлав. Можно уступить другому почести и славу, но нельзя уступить деньги. В этом будет нечто демонстративное, даже подозрительное. Сэр Томас может угадать правду и огорчиться, а этого допустить нельзя. И все равно Хорнблауэр жалел, что сэр Томас настолько ему несимпатичен. Отчаявшиеся пираты В любви француженки смелы-ы-ы, Фламандок гу-у-убки сладки… — во весь голос распевал молодой Спендлав за две комнаты от Хорнблауэра в Адмиралтейском доме. С тем же успехом он мог горланить в шаге от него, поскольку все окна были открыты ямайскому соленому бризу. Италиа-а-аночки милы-ы-ы… — присоединился к нему Джерард. – Мои приветствия мистеру Спендлаву и мистеру Джерарду, – рявкнул Хорнблауэр Джайлсу, помогавшему ему одеваться, – и пусть они немедленно прекратят этот кошачий концерт. Повтори – я хочу убедиться, что ты запомнил слово в слово. – Джентльмены, его милость шлет вам свои приветствия и требует немедленно прекратить кошачий концерт, – дисциплинированно повторил Джайлс. – Очень хорошо. Беги и скажи. Джайлс убежал, и Хорнблауэр с удовольствием услышал, как пение резко оборвалось. То, что молодые люди распелись (а еще больше тот непростительный факт, что они забыли о присутствии адмирала), свидетельствовало об их приподнятом настроении – вполне естественном, поскольку они переодевались к балу. Однако это не оправдание, ведь они отлично знают, что их главнокомандующий не выносит пения, и должны были догадаться, что сегодня он особенно раздражителен из-за этого самого бала, на котором целый вечер его будет терзать музыка: вязко-приторные и в то же время царапающие звуки. Мистер Хаф, надо думать, навел справки о вкусах своего главного гостя, так что будет карточный стол или два, но от мерзкого пиликанья не спрячешься и в ломберной комнате… Предстоящий бал не вызывал у Хорнблауэра той радости, что у его секретаря и флаг-адъютанта. Хорнблауэр завязал галстук и тщательно поправил, добиваясь идеальной симметрии. Джайлс подал ему черный фрак. Хорнблауэр обозрел результат в зеркале при свете канделябров по обеим сторонам рамы. По меньшей мере, сносно, сказал он себе. Ширящееся поветрие, согласно которому офицеры ездят на приемы в штатском (следствие мирного времени), можно только одобрить, как и моду на черные фраки. Этот ему выбирала Барбара, она же сидела на примерках, когда портной подгонял наряд по фигуре. Покрой безупречен, решил Хорнблауэр, поворачиваясь перед зеркалом, а черное с белым ему идет. «Только джентльмены могут носить черное и белое», – сказала Барбара, и это было очень приятно. Джайлс подал цилиндр, и Хорнблауэр изучил в зеркале добавочное впечатление, затем взял перчатки, вспомнил снять цилиндр и прошел через распахнутую Джайлсом дверь в коридор, где ждали Спендлав и Джерард. – От имени Спендлава и моего прошу извинить нас за пение, милорд, – произнес Джерард. Хорнблауэр удержался от резкого замечания – возможно, из-за умиротворяющего действия фрака. – Что сказала бы мисс Люси, Спендлав, если бы услышала, как вы поете о француженках? Спендлав широко улыбнулся в ответ – у него это выходило очень обаятельно. – Я должен просить вашу милость еще об одном снисхождении: не рассказывайте ей. – Не расскажу – при условии, что вы впредь будете хорошо себя вести. Перед Адмиралтейским домом ждал открытый экипаж и стояли четверо матросов с фонарями, хотя от ламп над парадным входом и без них было довольно светло. Хорнблауэр забрался в экипаж и сел. Этикет на суше иной, чем на море; спуск в шлюпку сопровождал бы свист боцманских дудок, и Хорнблауэру его недоставало. В карету старший офицер залезает первым, так что, когда он сел, Спендлаву и Джерарду пришлось обойти экипаж и открыть другую дверь. Джерард разместился рядом с адмиралом, Спендлав – напротив них, спиной к лошадям. Экипаж проехал между фонарями в арке в чернильно-черную ямайскую ночь. Хорнблауэр вдохнул теплый тропический воздух и нехотя признал про себя, что ехать на бал – не такое уж тяжкое испытание. – Вы никак нацелились на выгодную партию, Спендлав? – спросил он. – Насколько я понимаю, мисс Люси унаследует все. Однако на вашем месте я, прежде чем делать предложение, узнал бы, нет ли племянников с отцовской стороны. – Выгодная партия, возможно, не помешала бы, милорд, – ответил из темноты голос Спендлава, – однако я должен сказать вам, что в делах сердечных я обречен на проигрыш с рождения… или, по крайней мере, с крестин. – С крестин? – озадаченно переспросил Хорнблауэр. – Да, милорд. Возможно, вы помните мое имя? – Эразмус. – Именно так, милорд. Его нельзя сократить до ласкового домашнего. Может ли женщина влюбиться в человека по имени Эразмус? Неужели хоть одна из них заставит себя прошептать: «Раззи, милый»? – Допускаю, что это возможно.