— Уже, сэр! — Что «уже»? — удивлённо спросил полковник, вытащив сигару изо рта, которую перед этим тщательно раскуривал. — Я уже отправил депешу в разведотдел министерства иностранных дел. — Хм-мм, скоро вы работаете, лейтенант. — Стараюсь, сэр! — ответил Джордж, пряча улыбку под платком. — Позвольте откланяться, полковник?! Мне здесь уже делать нечего. Меня ждут дела Её Величества. Абдалла видел, как Шукрон смотрел на Бартона, поэтому заблаговременно решил предупредить возникающий конфликт. Надменность англичанина не позволяла подойти к охотнику и выразить соболезнования, а гордость горца требовала отмщения. — Всему своё время, Шукрон! — шёпотом сказал Абдалла, осторожно кладя пальцы на руку проводника, сжимающую рукоять ножа на поясном ремне. — Разве он виноват в смерти твоего брата?! — Все они — шакалы! — прошипел со злостью Шукрон. — Ненавижу англичан. Они принесли столько горя моему народу! А теперь ещё и брата лишился… — Шукрон, дорогой, — сказал Абдалла, успокоительно кладя руку ему на плечо. — Твой брат теперь в райских кущах с поразительной красоты гуриями наслаждается в шатрах. Они подносят Шерзоту фрукты и шербет, а в их объятиях его ожидает приятное общение и бесконечное блаженство. Воспользовавшись некоторым замешательством охотника от своих увещеваний, Абдалла подтолкнул его к выходу из лагеря. Шукрон несколько раз оборачивался в сторону поля, где было разбросано то, что некогда составляло человеческое тело. О каком-либо погребении по мусульманским обычаям не могло быть и речи. Страшная казнь произвела впечатление и на Мицкевича, но он, будучи человеком великого мужества, не стал впадать в панику, а решил искать возможности снова нанять Шукрона в проводники. Ещё в кишлаке Ян загодя намекнул охотнику, чтобы тот отвёл их куда угодно, только не на перевал Талдык — не вызывая подозрений англичанина… Тем временем к ним верхом на коне подъехал Бартон. — Абдалла, передай Шукрону, что мне жаль. Я не сумел сдержать слово. Но мне крайне необходима его помощь. Скажи, что щедро оплачу его услуги, если он до наступления зимы доставит меня на Алайский хребет. Ян Мицкевич перевёл. При этом подумал про себя, что будь он на месте Шукрона, то вряд ли согласился. Но у охотника имелись свои мысли на этот счёт. Взобравшись на своего мула, он молча махнул рукой: мол, поехали за мной. …Первые три дня пути были легки и однообразны. Всадники ехали молча, покачиваясь в седлах; в положенное время останавливались на привал и ночлег. Да и на привалах каждый из них, углублённый в свои мысли, больше молчал. Шукрон горевал по брату и втайне пестовал месть. Ян строил хитроумные планы: как обмануть англичанина и при этом остаться нужным человеком. Учитывая принадлежность Бартона к британской разведке, нужно было как можно дольше оставаться при нём. А если удастся, то и вовсе уехать с ним в Лондон. А Джордж, как ни странно, в это время не думал о выполнении задания (в вероятности этого он сомневался), а вспоминал отца — капитана Ричарда Бартона. Только сейчас ему пришло понимание, через какие трудности и перипетии судьбы тому пришлось пройти, отстаивая честь британской короны. Но он вновь и вновь устремлялся в поход — в неизведанные страны и континенты. И в не меньшей мере, чем другим, ему принадлежит заслуга распространения и расширения британского влияния. Вот теперь его сын, Джордж — продолжатель дела покойного Бартона-старшего, в сопровождении двух иноверцев, один из которых так и мечтает воткнуть свой кривой нож ему в спину, путешествует в богом забытом месте, за тысячу миль от родной Англии. Тем не менее лейтенант был горд тем, что ему поручили такое дело. Быть ему капитаном, если он сумеет выполнить задание. Вот обрадуются матушка и Лиззи. Особенно Элизабет — он называл девушку Лиззи, — ей очень нравится, когда он облачается в офицерский мундир. Видела бы она, в каком сейчас облачении её жених, — упала бы в обморок. С Лиззи они помолвлены, на Рождество состоится свадьба, если Джордж успеет вернуться. Поэтому он так спешит скорее выполнить поручение и во что бы то ни стало приехать домой до зимы. Кстати, погода в долине была прекрасной — весело светило утреннее солнце, росинки на сочной зелёной траве блестели россыпью бриллиантов, едва подрагивая от лёгкого ветерка. Справа внизу журчал ручей — огибая камушки и ударяясь о крутые повороты берега. Слева шумели кронами многовековые деревья, будто напутствуя странников перед нелёгкими испытаниями. Когда солнце склонилось к зениту, Шукрон остановил путников и объявил привал. Абдалла удивлённо спросил его: — В чём дело, Шукрон? Разве привал не вечером?! — Пусть животные попасутся полдня, наберутся сил за ночь, и мы отдохнём, — ответил проводник, спешиваясь. — Там, за поворотом, начинается подъём на горную тропу. Будет тяжёлый дневной переход. На тропе только камни, и больше ничего. Нет даже площадки, где можно отдохнуть. Придётся идти без остановки. С лошадей и мулов сняли сёдла и груз, стреножили и пустили пастись. Джордж, по обыкновению, ушёл на пригорок делать зарисовки, а Абдалла с Шукроном, после полуденного намаза, принялись за приготовление пищи из мяса горного козла, которого охотник добыл за час до этого. Половину туши молодого козерога, разрезав на крупные куски, бросили в котёл вариться, а из оставшегося мяса проводник принялся делать солонину. Предстоял долгий и тяжёлый путь — хотя у путешественников были запасы сушёного мяса, но лишние заготовки не помешают. Неизвестно, как сложится в горах. Вообще, личность проводника достойна того, чтобы присмотреться к ней внимательнее. Шукрон представлял собой тот тип памирских мужчин, которые нигде не пропадут. Невысокого роста, жилистый, скупыми, мягкими и расчётливыми движениями он напоминал горного барса. Впечатление усиливала особенность волосяного покрова на его морщинистой обветренной физиономии: седина на бороде и усах распределялась полосами — белые пряди чередовались с чёрными, отчего лицо горца напоминало морду ирбиса — пятнистого горного барса. Вдобавок охотник имел обыкновение периодически поглаживать свою пёструю бородку левой рукой. Он знал горы как свои пять пальцев. Ему не составляло труда добыть пищу, заночевать в горной пещере среди снегов, разжечь костёр на ветру и многое другое, что ставит в затруднительное положение любого горожанина, изнеженного благами цивилизации. Оставаясь внешне неприступным и суровым, среди близких и родных людей Шукрон порой проявлял удивительную тонкость и чувствительность натуры. Выработке этого свойства способствовало длительное одиночество во время охотничьих походов. Надо сказать, одиночество, особенно в горах, особо располагает человека к созерцанию и познанию природы. Ему не мешает пустая болтовня окружающих — только он и заснеженные вершины. Разве что птица крикнет, да камни зашумят, тронутые копытами юрких горных козлов. Главным образом именно эти ловкие и выносливые животные, способные передвигаться по крутым, практически отвесным скалам, как насекомые по стене, и составляли охотничьи трофеи Шукрона. Природа, словно в угоду человеку, наделила их вкусным мясом, тонкой, но крепкой шкурой для выделки кожи и причудливыми рогами для изготовления украшений. Шукрон ловко разрезал мясо острым кривым ножом на тонкие, почти прозрачные, длинные пластинки. Обильно посолил, втирая пальцами белые крупинки до тех пор, пока они не начинали осыпаться. Затем, достав из мешочка смесь пахучих трав и специй, посыпал солонину и развесил полоски сушиться под палящими лучами солнца на веточках дерева, под которым расположились путники. Каждые полчаса Шукрон переворачивал пластинки мяса, чтобы просушка происходила равномерно. — Абдалла! — вдруг крикнул с пригорка Бартон. — Смотри! Мицкевич отложил ложку, которой пробовал бульон из котла, и посмотрел в направлении, указанном рукой англичанина. К ним приближалась вскачь группа вооружённых всадников. — Хазаре! — сказал Шукрон, защитив широкой ладонью глаза от яркого солнца. — Скажи англичанину, пускай сидит на месте. Может, издалека не признают в нём иностранца. — Господин! Прикройте лицо концом чалмы! — крикнул Абдалла Бартону, показывая рукой, как нужно сделать. Затем обернулся к проводнику и спросил: — Кто такие хазаре? — Заблудшие воины Чингисхана… Действительно, дюжина вооружённых с ног до головы всадников, невесть откуда появившихся, были хазарейцами. Основу этого народа составляли монгольские воины охранных гарнизонов, оставленные чингизидами после завоевания Афганистана в начале двадцатых годов тринадцатого столетия. Они женились на местных девушках и за многие века проживания в стране породили смешанную народность хазарейцев. Хазаре со временем переняли язык порабощённого народа, но не растворились в нём, а создали свою особенную культуру. После ослабления империи Чингизидов хазарейцы всё настойчивее вытеснялись с благодатных долин северо-востока. В результате они оказались зажатыми в центральных, сплошь горно-каменистых, частях Афганистана, а также на северо-западе страны. Вытеснение хазарейцев на бесплодные территории окончательно завершилось лишь два года назад, когда афганский эмир Абдур-Рахман стал покорять Кафиристан[11] силами кочевых пуштунских племён, которым обещал там летние пастбища. После упорной двухлетней войны эмиру удалось подавить восстание хазарейцев, населяющих горную часть страны между Кабулом и Газни, Келати-Гильзаем и Гератом. В итоге хазарские земледельцы потеряли веками культивировавшиеся земли и подверглись жестоким притеснениям. Многие попали в рабство. А некоторые хазарейцы, несогласные с такой политикой, организовали повстанческие отряды и продолжали оказывать сопротивление. Особенно доставалось от них пуштунам. — Пушто?![12] — грозно спросил подъехавший всадник на вороном коне, указывая копьём на Шукрона. — Ас-саляму алейкум, уважаемый! — ответил охотник на фарси. — Нет, я таджик. Прошу вас, присоединяйтесь к нам! Отдохните с дороги. — Салям! Мы спешим! — также на фарси буркнул сердар[13]. Теперь его голос звучал не так грозно, как вначале. — Вы кто такие? — Мы обычные люди, уважаемый! — ответил на вопрос Шукрон. — Охотники на туров. Прошу вас, отведайте пищу с нашего дастархана. Скоро будет готово мясо. Сердар важно кивнул и отрывисто приказал спешиться своим людям. Одетые во всё чёрное, вплоть до головных уборов, десять всадников почти одновременно спрыгнули на землю. В их движениях чувствовались повадки прирождённых воинов: пружинистый шаг, скупые, отточенные движения, молчаливость — всё говорило о том, что отряд хазарейцев давно знаком с воинским искусством. Разрозненность и отсутствие единого командования — лишь это помогло пуштунам эмира Абдур-Рахмана одолеть заблудших воинов Чингисхана. Глава 4 1894 год. Путешествие по горным тропам На рассвете трое снялись с привала и по малохоженой, известной одному из всех тропе двинулись через горы… Шёл моросящий дождь, вперемешку с мокрым снегом, закрывая пеленой темнеющие вдалеке леса; скалы поднимались справа и слева от тропы почти отвесно. Людям предстояло подняться на тысячу шагов в гору, пройти по её гребню около трёх миль и спуститься вниз, чтобы выйти на западную тропу. Этот как будто бы небольшой манёвр здесь, в горах, требовал от людей огромного напряжения сил и воли. Они шли по узкой, занесённой снегом обледенелой тропе, рискуя ежеминутно сорваться. Пришлось спешиться и вести лошадей на поводу. Они проваливались в глубокий снег; скользили, падая на склоне. Мокрый снег слепил глаза. Проводник, шедший впереди, видел, как тяжело Абдалле и Джорджу. У него самого ломило под коленями, ощущалась острая боль в икрах. Но он знал, что они выйдут с честью из этого испытания. Подъём становился всё круче и круче, и вот тропа оборвалась у отвесной скалы. — Что дальше? — спросил Бартон, тяжело дыша. — Я предупреждал, что дорога будет трудной! — передал через Абдаллу Шукрон. — Стойте здесь, я скоро вернусь. Шукрон исчез за узким поворотом, передав поводок своего мула Абдалле. От лошадей и мулов шёл пар, их шкуры, покрытые изморозью, мелко дрожали. Если мулы ещё были привычны к таким переходам, то конь Бартона совсем обессилел. По всем признакам, животное мучилось от нехватки воздуха — его бока ходили, как меха на кузне, а колени передних ног дрожали от напряжения. Через некоторое время Шукрон появился наверху скалы. Он начал спускать верёвку вниз и крикнул Абдалле: — Мулов разгружайте и привязывайте поклажу к верёвке. Я буду вытягивать на эту сторону. Иначе животные не смогут пройти по тропе у скалы. Здесь небольшая площадка есть — сделаем привал. Скажи англичанину, пускай пристрелит коня — всё равно сорвётся в узком месте. Потом на мула пересядет. Абдалла перевёл слова Шукрона Джорджу. Но тот уже сам убедился в том, насколько лошади уступают в уме и сообразительности своим длинноухим собратьям. Они пугаются предметов совсем безобидных и делают непростительные глупости в горах. Поэтому Бартон спокойно снял седло с коня, слегка потрепал его по загривку и, встав со стороны скалы, вложил в ухо коня ствол револьвера. Нажатие на спуск — и звук выстрела тревожно забился об окружающие скалы, мулы вздрогнули, но не сдвинулись с места, а туша коня полетела в пропасть. — Сейчас я спущусь, а вы пускайте мулов по тропе — они сами пройдут, я их встречу. Потом идите вслед за ними. Только шагайте аккуратно, наступайте полной ступнёй, вниз не смотрите, руками за скалу не держитесь — она скользкая от изморози. Это был один из самых страшных эпизодов в их пути. Участок тропы, которой они должны были преодолеть, представлял собой отрезок, круто делающий поворот направо у выступающей скалы. Одно неосторожное движение, и можно было полететь вниз, потому что не имелось никакой опоры, кроме как на ступни. К тому же тропинка была не строго горизонтальной, а с небольшим уклоном в сторону пропасти. Мулы прошли по ней, не сделав ни единого лишнего движения, скользнув гладкими, выступающими боками по скале, а вот непривычные к такой рискованной дороге люди крались, едва переставляя ноги. Самое главное — плавно обойти выступ скалы, а дальше уже не страшно. Первым прошёл Абдалла, держа в руке конец верёвки, привязанной другим концом к поясу Джорджа. Бартон ни за что не хотел делать и шага без страховки. Вот, наконец, Абдалла оказался рядом с Шукроном. — Господин! — крикнул он англичанину. — Вы готовы? — Да! Кажется… — раздался неуверенный голос из-за скалы. — Тогда начинайте движение, а мы с Шукроном вас подстрахуем! «Шоукрон сам с удовольствием столкнёт меня в пропасть», — подумал Джордж и сделал первый осторожный шаг в направлении ненавистного выступа. Чем ближе он приближался к нему, тем больше сжималось сердце от звенящей пропасти слева. Даже маленькое дуновение ветра, казалось, сбросит его вниз. Бартон двигался, изо всех сил сжимая верёвку и слушая успокаивающий голос Абдаллы, раздающийся из-за скалы. — Так, господин, ещё шажок. Аккуратно, смотрите под ноги, там есть камушек один — не наступите на него… — Ах, чёрт! Чуть не наступил. Абдалла не понял, что случилось, но после этих слов верёвка сильно натянулась и через мгновение они с Шукроном увидели падающего англичанина. Лишь мгновенная реакция Абдаллы и сила Шукрона спасли от неминуемой гибели Бартона — он повис над пропастью. — А-аа! Абдалла! Помоги! Спаси меня! Что хочешь для тебя сделаю! Помоги-иии! — Тихо! Тихо, господин! Не кричите! Сейчас мы вас вытянем. Найдите щель, уступ, за что можно упереться ногами. Да не болтайтесь вы так, господин! Иначе верёвка перетрётся. Общими усилиями Бартона подтянули к краю тропы, затем он и сам сумел ухватиться за выступ. К чести Бартона надо сказать, он не был обделён силой. Поэтому одним рывком перекинул тело на тропу. А там уже его подхватили попутчики — один за верёвку, другой за шкирку. Не прошло и получаса, как они пили горячий травяной чай и со смехом вспоминали пережитое приключение. Но, как говорится, смех смехом, а шутки в сторону. Это ещё только начало трудного пути. Шаг за шагом путники начали спускаться по горной узенькой тропинке, ведя за поводки мулов. Вот она то поднимается, круто свиваясь, то ровною нитью тянется вниз по обнажённым хребтам. Чем ниже спускаешься, тем чаще встречаются лиственные деревья. Здесь, на уступах гор, где прошли путешественники, некогда жили в горных кишлаках воинственные горцы. До сих пор мрачную и грустную картину представляют заросшие густым лесом, покинутые кем-то родные очаги. Ещё виднеются в кустах покрытые бурьяном груды развалин, кое-где сохранились старинные каменные колодцы. Студёная и прозрачная вода струится по каменному лотку. Роняя налитые соком плоды, свесилась над заброшенным источником дикая алыча. Какое блаженство после долгой дороги прильнуть к прозрачной ключевой воде, опустившись на мягкую траву, и, закрыв глаза, представить в воображении далёкое прошлое… На пятый день пути путешественники спустились по Заалайскому хребту. Спуск был омрачён потерей вьючного мула и повреждённой ногой Бартона. Собственно, причиной обоих несчастий стал сам Джордж. На выходе из узкой теснины англичанин зазевался на отвесную скалу трёхсотфутовой высоты, и тут на его ногу наступил копытом идущий следом нагруженный мул. То ли усталость животного сыграла свою роль, то ли нестерпимая боль в ноге Бартона, то ли всё вместе, — как бы то ни было, но произошёл конфликт человека с животным. Джордж с разворота ударил мула плёткой по морде, чего не следовало делать ни в коем случае на такой узкой тропе, животное вскинулось от неожиданности, потеряло равновесие и сорвалось пропасть. Мул мог потянуть за собой и следующего впереди собрата, к седлу которого был привязан поводком, но, к счастью, этого не случилось — кожаный поводок оборвался у самой уздечки падающего животного. Оно вместе с поклажей улетело в пропасть. Теперь ни о каком дальнейшем путешествии не могло быть и речи. На счастье, до долины оставалось небольшое расстояние, поэтому, перераспределив оставшийся груз по остальным мулам, Бартона посадили в седло — он совсем не мог идти. Шукрон, бурча под нос что-то вроде: «аллах шельму метит», «так ему и надо», — подтягивал и без того тугие подпруги на своем муле. А Абдалла взял за узду животное, на котором восседал Джордж, и осторожно повёл по тропе, не обращая внимания на чертыханья и причитания седока. Трудное и долгое путешествие подходило к концу, но душа Бартона не наполнялась радостью. Досадная оплошность, которую он допустил на горной тропе, обернулась серьёзным уроном для здоровья. Нога Джорджа распухла до такой степени, что пришлось разрезать сапог — стопа была багрово-синюшного цвета. Путники остановились на отдых в ближайшем кишлаке Алайской долины — конечном пункте путешествия. Вид оттуда открывался живописный. Грандиозной стеной предстала перед путешественниками стена Заалайского хребта, по которому они спустились накануне. Трудно было вообразить, что ещё вчера все трое находились на такой высоте, а сегодня с удовольствием пьют ароматный чай под сенью навеса, расслабив усталые мышцы. Недалеко от кишлака, на заросшей травою древней морене[14], синело красивейшее озеро, а чуть поодаль — другое. — Абдалла! — Да, господин, слушаю вас! — Абдалла, если дело так пойдёт и дальше, то я лишусь ноги… Найди врача, Абдалла, я заплачу. — Кому здесь нужны ваши фунты, господин?! — Я заплачу золотом, Абдалла. Смотри, вот мой перстень. Думаю, за него можно купить десяток верблюдов или мулов. Абдалла взял в руки золотой перстень с головой льва, покрутил в руках и сказал: — Думаю, это ценная вещь, господин. Вам не жалко расставаться? — А зачем мне эта безделушка, если я в результате могу жизни лишиться?! — ответил Бартон с гримасой на лице. — Скорее, Абдалла, найди лекаря. Мне кажется, что начинается гангрена.