— Хм-мм, не знаю, как вас там, хотите или не хотите, но разговаривать придётся со мной, господин хороший. Вы, я вижу по разговору, человек образованный — должны понимать, что находитесь на стратегическом военном объекте. Отсюда только два пути. Или вы убеждаете меня в том, что вы человек неопасный, или мои молодцы сбросят вас со скалы. — Мне об этом уже говорил ваш фельдфебель. — Ну вот видите — вы уже знакомы с нашими правилами. Так что прошу… — Тем не менее я настаиваю на встрече с Брониславом Леонидовичем. — Бронислав Леонидович, милейший, находится в Санкт-Петербурге. В этом нет ничего секретного. Поэтому я сообщаю вам. Вместо него исполняю обязанности я — ваш покорный слуга, штабс-капитан Суржанов Евгений Станиславович. — Евгений Станиславович, прошу вас удалить подчинённых из палатки. Я не представляю опасности. — А кто сказал, что я боюсь вас? — спросил Суржанов, но, отложив в сторонку пиалу, положил на стол револьвер. — Господа солдаты, выйдите из палатки и ждите снаружи. И смотрите мне, не подслушивать! — Слушаюсь! — Так точно! — Господин штабс-капитан, прикажите развязать мне руки, — попросил Мицкевич. — Всё затекло, больно крепко связали ваши молодцы. — Ерофеев! В палатке снова появился давешний солдат и встал во фрунт. — Развяжи ему руки! — Слушаюсь! Когда солдат в очередной раз исчез, Мицкевич достал из-за пазухи кольцо-печатку с головой льва и надел на средний палец. На это Суржанов удивлённо поднял бровь, но ничего не сказал. Ян встал и представился: — Поручик Мицкевич. Ян Бозидарович. Выпускник Варшавского юнкерского училища — однокашник вашего командира. В настоящее время — офицер Русского Генерального штаба. Прибыл из Алайской долины в расположение ваших войск с особым заданием. — Это очень интересно, господин поручик. Но кто подтвердит вашу особу? Бронислав Леонидович ожидается только через неделю. — Всё это верно, господин штабс-капитан, но в расположении ваших подразделений находится английский шпион. И только я могу его выявить. Так что прошу до прибытия подполковника Громбашевича свободу действий. Конечно, под присмотром ваших подчинённых. Суржанов задумался на некоторое время, отпил глоток остывшего чая и решительно встал, обнаружив довольно высокий рост. — Хорошо! — сказал он. — Вот вам моя рука. И поклянитесь честью русского офицера, что не врёте. — Клянусь! — ответил торжественно Ян и пожал протянутую руку. — А теперь присаживайтесь к столу и будьте моим гостем, поручик! Штабс-капитан вышел из палатки и позвал громко: — Ванька! Бегом ко мне! Затем потише стоящим рядом солдатам: — Вы можете быть свободны. Вернулся в палатку, взял со стола оставленный револьвер, откинул барабан и вставил в ячейки патроны, достав их из кармана. Ян понял, что Суржанов оставлял оружие на столе с целью проверки. Примитивно, конечно, но действенно. Прибежал Ванька-денщик и стал прибирать со стола, затем унёс остывший самовар на улицу, чтобы раздуть в нём угли. Через полчаса мулы Мицкевича были поставлены в стойла, обеспечены кормом, а штабс-капитан с поручиком сидели за накрытым столом и вели беседу, как старые приятели. — Пристрелю собственноручно! — возмущался Суржанов. — Это кто же такая змея, что передаёт секреты англичанам? Как вы его собираетесь найти, поручик? — Он меня сам найдёт. — Как? — Вот по этому перстню. И хочу сказать, Евгений Станиславович, что лазутчик, на наше счастье, работает из рук вон плохо. По их данным, дорогу только планируют строить, а у вас тут дело к завершению идёт. Будто подтверждая сказанное, прогремел взрыв — снесли очередную скалу или большой камень. — А как же вы умудрились вывести из строя английского агента, Ян Бозидарович? Мицкевич усмехнулся, вспоминая историю и, довольно улыбнувшись, сказал: — Всё получилось как нельзя лучше. Мы с проводником долго думали, как осуществить задуманное. Решили, что сподручнее всего это делать поближе к конечному пункту, чтобы не возникло подозрений. Выпал удачный момент, когда он сорвался с тропы, но мы его вытянули — убивать никак нельзя было. Он мне ещё пригодится. Я у него на особом доверии теперь. В планах забрать меня в Англию. Если это так, то будет отличный способ внедриться в разведслужбу Британии. — По мне лучше служить и воевать за Отечество здесь, в Туркестане, чем в этой богом забытой Англии. Говорят, там круглый год туманы?! Правда, что ли? — Да, Евгений Станиславович. Тем не менее мистер Бартон каждый день с благоговением вспоминает свой Лондон. Да и мне пришлось долгое время там пожить инкогнито. В общем, жить можно. — Ну да, ну да… Каждому близка своя родина. Так как, вы говорите, вывели его из строя? — С помощью мула, — сказал Ян и засмеялся. — Это как? — Был у нас мул, непригодный для верховой езды. Неспокойный. Всё время топтался на месте. Будто шило под хвостом. Мы его использовали в качестве вьючного. Однажды на тропе так удачно совпало, что Бартон оказался перед ним. Стоило мне слегка кольнуть кончиком ножа по крупу мула, как он навалился на англичанина и наступил на его ногу. Жаль только, мула потеряли. А повреждение ноги Бартона оказалось настолько серьёзным, что он решил меня послать сюда вместо себя. — А на что он надеялся, если бы сам решился сунуться сюда? — Возможно, у него был другой план. Говорю же, у него здесь есть сообщник. — Каков ваш план по поимке сообщника? — спросил Суржанов. — Поброжу среди ваших солдат до приезда подполковника Громбашевича, — ответил Ян. — Кроме того, я видел, у вас работает кое-кто и из местного населения?! — Да, привлекаем для работ местных киргизов. Более того, могу сказать, что наш командир «женат» на киргизке. Живёт с ней в юрте — вы увидите. Сказать по правде, мне это не очень нравится. Особенно его манера перенимать азиатские обычаи. Да Бог ему судья. С этого дня Мицкевич, переодевшись в военную форму без знаков различия, стал появляться среди сапёров Громбашевича. Надо сказать, сапёры знали своё дело. Основной их задачей было убирать с тропы мешающие скалы или завалы камней с помощью взрывов. А расчистка и выравнивание дороги ложились на плечи местного населения. Для этого они использовали ишаков, запряжённых в арбы. Среди арбакешев выделялся человек, совсем не похожий на киргизов или памирцев. Скорее его можно было принять за индуса. Тем более что он носил длинную густую бороду и тюрбан на голове был закручен особым образом — как у сикхов. Кроме того, у него за пояс всегда был заткнут кривой кинжал. Но главной особенностью индуса-водовоза являлось отсутствие ног по колено, из-за чего при первом взгляде казалось, что это человек очень маленького роста. Несмотря на увечье, он сноровисто передвигался без каких-либо приспособлений на культяпках; никогда никого не просил о помощи — всё делал сам: каждый день по нескольку раз привозил воду из горной речки. Однажды Ян заметил, что колесо арбы водовоза застряло в расщелине. Так как бочка была полна воды, ишаку не хватало сил вытащить повозку из западни, хотя арбакеш пытался помочь изо всех сил. Видимо, все привыкли, что водовоз всегда самостоятельно справляется с затруднениями, и поэтому никто не предлагал свои услуги, тем более каждый был занят своим делом. Мицкевич находился совсем рядом, и ему не составило труда подставить плечо с другой стороны. Общими усилиями арбу вытолкнули, но индус даже не поблагодарил, лишь странно посмотрел на поручика и на мгновение задержал взгляд на его перстне. Затем одним рывком рук вскочил на сидушку арбы и погнал ишака дальше. Прошло ещё несколько дней. Со дня на день ожидалось прибытие подполковника Громбашевича. И без того уже отлаженный механизм строительства дороги, где каждый знал своё место, заработал с удвоенной силой. В воздухе витало всеобщее возбуждение — командир пользовался несомненным авторитетом среди подчинённых, а местные жители его немного побаивались. Поручик Мицкевич с первого дня прибытия на Талдык стал вести записи и делать зарисовки в дневнике с разрешения штабс-капитана Суржанова. — Только в конце дня показываете мне и зачитываете перед ужином, — сказал Евгений Станиславович. Получалось довольно интересно. Мицкевич целый день хоть чем-то был занят, а вечером — какое-никакое развлечение. Записи, сделанные живым языком, давали Суржанову пищу для размышлений и возможность корректировать организацию строительных работ. Получалось, что поручик исполнял роль своего рода секретаря, ведущего хронологию строительства. Записи сопровождались рисунками видов перевала Талдык. Кроме того, Ян набросал портреты наиболее колоритных персонажей, начиная с самого Суржанова. Эта затея должна была понравиться и Брониславу Леонидовичу: по его прибытии обязательно похвастаются. Но на эти записи у поручика Мицкевича имелись ещё и свои планы. Как-то раз Ян сидел на возвышении и делал зарисовки заката. Должен был получиться прекрасный рисунок солнца на фоне Алайских гор. — Good evening![23] — вдруг кто-то сказал с характерным акцентом. — Good evening for you too, mister![24] — ответил Мицкевич неизвестному. Человек, который заговорил с Яном на английском, прятался в тени камня, и в вечерних сумерках было непонятно: то ли он сидит, то ли лежит — блестели только белки глаз. — How is captain Burton`s health?[25] — I’m sorry, but he is gone[26]. Глава 7 В это же время в Санкт-Петербурге. Подполковник Громбашевич возвращается в Талдык Подполковник Громбашевич задержался с отъездом из Санкт-Петербурга ещё на сутки в связи с тем, что был удостоен Высочайшей аудиенции у Государя Императора Александра III. Августейшая особа выглядела неважно, если не сказать плохо. Он то и дело прохаживался по залу, держась руками за поясницу. Наверное, давали о себе знать травмы, полученные во время покушения и последующего крушения поезда, в которое он попал вместе с семьёй в октябре 1888 года. По рассказам очевидцев, во время того крушения Александр, до прибытия помощи, держал на своих плечах обвалившуюся крышу вагона, чтобы не пострадали близкие. Возможно, это и послужило толчком к развитию болезни. А до того Импepaтop поражал всех нeoбыкнoвeннoй физичecкoй cилoй и нeвepoятнoй paбoтocпocoбнocтью; в юнocти, говорят, мoг cлoмaть пoдкoву и пaльцaми coгнуть мoнeту. А ныне был вынужден ходить в полусогнутом положении. Громбашевич видел, что болезнь доставляет Александру III неимоверные страдания, но тем не менее он находит в себе силы дать высокую оценку деятельности подполковника по укреплению южных рубежей империи. Неожиданно, без какого-то логического перехода, государь вдруг вспомнил, что его отец, Александр II, принимал в этом же зале писателя Достоевского и даже знакомил его с семьёй. Громбашевич не знал, что и сказать. Был наслышан о том, что Достоевского в молодости приговорили к казни и лишь в последний момент заменили её каторжными работами. «Почему он вспомнил про Достоевского?» — подумал Бронислав Леонидович, переминаясь с ноги на ногу от волнения. Подполковнику было известно, что Александр III нe oдoбpял peфopмы oтцa, потому как видел их последствия: пpoцвeтaли канцелярщина, волокита, в пpaвитeльcтвe — взяточничество, стяжательство; нapoду жилось oчeнь тяжeлo. Идеальным укладом жизни в России он cчитaл caмoдepжaвно-патриархальный, с опорой на peлигиoзныe цeннocти. — Господин подполковник, вы читали его «Дневник писателя»? — Нет, Ваше Императорское Величество, — сказал, смущаясь, Громбашевич. — Не читал… — Очень даже рекомендую. Там, знаете ли, весьма ценные мысли по поводу наших отношений с Англией имеются. Вот послушайте… Император взял с рабочего стола томик в тёмном переплёте и, открыв страницу наугад, видимо там была закладка, начал читать: