— Вот вы сами и подсказали решение. — Возможно. Только мне кажется, что моя миссия здесь исчерпана. Все агенты, сопряжённые со мной, сделали своё дело. Я в данный момент остался один. Кроме того, Бартон уже дважды устраивал мне проверку. Он что-то подозревает. Были намёки на моё сходство с Абдаллой Ханом, затем провёл очную ставку с Чарли. Хорошо, что у того хватило духу не выдавать меня. Но ведь по глазам видел, что он измучен пытками и готов всё выложить. — А что вы предлагаете? — Прошу вернуться в материковую Европу или уехать в Америку. — Мы подумаем, как вам помочь, Ян Бозидарович. Возможно, вы вернётесь на родину. Есть одна идея… Ермолов снова закурил и, выпустив тонкую струйку дыма, с прищуром посмотрел на Мицкевича. Словно увидев впервые, оценивал собеседника. — Скажите честно, Ян Бозидарович, вы не устали? Вам сейчас сколько лет, простите? — Сорок один нынче исполнился… — Ну, по вам не скажешь, — сделал комплимент Ермолов. — Может, это холостяцкая жизнь так сохранила вас?! — Возможно, — ответил со смехом Мицкевич. — Хотя иногда задумываюсь о том, что надо завести семью. Но наша работа такова, Николай Сергеевич, что надо себя отдавать без остатка. Тихая семейная жизнь не для меня, видимо… — Ну, какие ваши годы, Ян Бозидарович. Ещё успеете. Мой отец, дай бог ему долгих лет жизни, пишет, что женился вторично после смерти матушки. А ему, на минуточку, уже семьдесят третий год пошёл. Представляете?! И вот сообщает, что моя мачеха на сносях. Впрочем, какая она мачеха — младше меня на пять лет. — Так вот, возвращаясь к вашему вопросу: не устал ли я?! Нет, Николай Сергеевич, не устал! Однако мой многолетний опыт, моя интуиция, если хотите, говорят, что пора оставить эту страну. Речь идёт не о покое, вовсе нет! Я ещё готов послужить Государю Императору! — Хорошо, хорошо, Ян Бозидарович, я вам верю. Завтра же непременно отправлю депешу в Санкт-Петербург. А с Честером надо что-то решать! С несчастным Чарльзом Честером не пришлось ничего решать. На следующее утро его нашли повешенным на оконной решётке. Этот агент тоже решил свести счёты с жизнью. Правда, более некрасивым способом, нежели полковник Грин. Впрочем, смерть всегда имеет неприглядный вид. Глава 4 Зима 1899 года. Агент русской разведки ведёт собственное расследование Холодный и неуютный в зимнее время года Лондон давал Яну пищу для невесёлых размышлений… Из Санкт-Петербурга уже третий месяц не поступает никаких известий. Вдобавок со стороны капитана Бартона чувствуется некоторая отстранённость и холодность. Если раньше, до ареста Честера, он давал на дню по несколько поручений, то сейчас ограничивается одним-двумя заданиями в неделю, притом с явной целью занять его хоть чем-то. Конечно, у Бартона нет доказательств причастности Яна к делу Честера, но его подозрительность и недоверие возрастают с каждым днём. В таких условиях есть только два выхода: или вернуть доверие собственным расследованием, или же уехать из страны. А ещё лучше и то, и другое… Анализ деятельности последних дней жизни Чарльза Честера до ареста показывал, что он вёл ничем не примечательную жизнь клерка. Никто бы не заподозрил в нём шпиона, не случись эта история с швейцарской газетой «Le Matin». — Кто же мог ему отправить такое провокационное послание? — подумал вслух Мицкевич. — Это явно не послание русской разведки. Кому мог помешать Честер? Вот что должен выяснить Ян в ближайшее время. Первым делом Мицкевич решил посетить сестру покойного Честера. Гертруда, по обыкновению, находилась дома под присмотром сиделки, которая при появлении Яна вышла в другую комнату. Тем не менее разговор с Гертрудой не клеился. На все вопросы она отвечала односложно. Ситуация более чем понятная — хронически больная женщина не имела сил смириться с невосполнимой утратой: Чарльз был единственным кормильцем в семье Честеров. — Гертруда, вспомните, пожалуйста, в последнее время ничего странного в поведении вашего брата не замечали? — Нет! — сказала печально Гертруда. — А к чему это теперь? Всё равно Чарльза не вернёшь… Ян посмотрел на худые костлявые руки девушки и, словно спохватившись, достал из внутреннего кармана пиджака увесистый свёрток. — Вот, Гертруда, возьмите! — Что это такое? — Ваш брат оставлял мне на сохранение некоторую сумму. Думаю, что теперь имею право вернуть эти деньги вам. — Спасибо! — так же без эмоций сказала Гертруда. — Уже приносили мне деньги от него, правда, не так много. — Интересно, — удивился Мицкевич. — Кто ещё мог принести деньги? А, наверное, из министерства, где служил Чарльз?! — Нет, оттуда, кроме его личных вещей, ничего не принесли. — А кто же приходил вас проведать? — Это была женщина… Довольно красивая. Я на секунду даже обрадовалась за брата, что им при жизни интересовались такие дамы. — Вы можете мне её описать, Гертруда? Как она выглядела, во что была одета, как зовут? — Ну, такая… в шляпе и вуали на пол-лица. Представилась именем Эльза. Весьма настырная. Всё интересовалась записями Чарльза. Мол, не оставил ли он здесь своего блокнота?! — А он оставлял? — Нет, конечно. Все свои вещи хранил у себя в квартире. — Так, что эта Эльза? — Всучила мне пять фунтов и говорит: «Ваш брат у меня оставлял деньги. Возьмите!» Думала, наверное, что я после этого растаю. Деньги я взяла, конечно. Но сказала, что никакого блокнота у меня нет. Думаю, она мне не поверила… Пристально так посмотрела на меня и вышла. — А на чём она приехала? Не заметили? — Нет, я же лежу, как видите. Может, Агнесса заметила?! Агнесса! На пороге тут же появилась давешняя сиделка, судя по всему, из любопытства задержавшаяся неподалёку от дверей комнаты. — Вот мистер Мицкевич интересуется той дамой, которая третьего дня приходила к нам. Ты не заметила, на чём она приехала? — Видела, — сказала Агнесса, поправляя передник, — как она садилась в красное авто. — С шофёром или сама управляла автомобилем? — спросил Мицкевич. — Нет, не сама управляла. Шофёр был усатый, в кожаной кепке и жёлтом плаще. — А вы наблюдательны, мэм… — И ещё… — Что, миссис Агнесса, говорите! Сиделка задумалась, преодолевая сомнения, но затем, решительно мотнув головой, сходила в другую комнату и принесла Мицкевичу некий предмет. При ближайшем рассмотрении он оказался дамским бархатным мешочком с пудрой. — Вот, эта женщина обронила в прихожей, когда выходила. — Благодарю вас, Агнесса. Мицкевич подошёл поближе к окну и на свету внимательно осмотрел тёмно-синий мешочек, предварительно развязав и расправив горловину. В глаза сразу бросился замысловатый вензель — переплетение букв «E» и «L», вышитых серебряными нитями. Первая буква, очевидно, указывала на имя Эльза, вторая — представляла собой загадку. Расшифровать её предстояло Мицкевичу. «Мне кажется, я напал на след», — подумал он, затем снова обратился к Агнессе: — Вы позволите мне забрать этот предмет, мэм? Агнесса разочарованно кивнула в знак согласия. Яну пришлось достать из кармана монету в десять шиллингов с профилем Елизаветы и протянуть женщине. — Возьмите, миссис Агнесса! — сказал он. — Пусть это будет платой за потерю вашей находки. Я намерен вернуть пудреницу хозяйке. Сиделка обрадованно зажала монету в кулаке и сунула её в карман передника — эта сумма составляла месячное жалование, которое она получала, присматривая за Гертрудой. Для сотрудника секретной службы не составило труда узнать, кому принадлежит автомашина — в Лондоне было не так много владельцев красных кабриолетов. Путём нехитрых расспросов и анализа Мицкевич пришёл к выводу, что автомобиль часто видят в районе Ковент-Гарден. А дама, похожая по описанию, нередко поёт в ресторане «Rules», причём каждый раз уходит оттуда с разными мужчинами. Мицкевич не замедлил побывать в этом ресторане. Отсутствие красного кабриолета на прилегающей территории его нимало не расстроило — он принял решение обождать внутри, осмотреться, заняв столик в глубине зала. — Что будете заказывать, сэр? — спросил официант. — Мне, пожалуйста, ростбиф из говядины и кружку барлиуайна[5]. — Барлиуайн подавать сразу или подождёте, когда будет готов ростбиф? — Сразу. — Сию минуту, сэр! Вскоре Ян неспешно цедил ячменное вино из кружки, рассматривая редких посетителей. Несмотря на их малое количество, пианист с воодушевлением наигрывал популярную мелодию. Под её ритмы ресторан постепенно заполнялся людьми. Сначала зашла трогательная пожилая пара, опираясь друг на друга и на толстые деревянные трости. Метрдотель с почтением проводил их к лучшему столику. Затем появился мужчина средних лет в пенсне, огляделся, ретировался и объявился вновь, но уже с молодой дамой, стеснительно склонившей голову. Вслед за ними в ресторан буквально вломилась шумная компания молодых людей, притихшая за столом у окна лишь после вынужденного замечания метрдотеля. Но весёлое выражение на их лицах не пропало. Время от времени кто-то из них едва слышно напоминал о некоем забавном событии, и молодые люди как по команде дружно прыскали в кулаки. Ян засмотрелся на весельчаков и пропустил, появление рядом с пианистом молодой эффектной женщины в чёрном кружевном платье и с жемчужным ожерельем на шее. Аккомпаниатор без перехода заиграл другую мелодию, и мягкий глубокий голос зазвучал со сцены. Женщина исполняла партию Кармен из одноимённой оперы Жоржа Бизе. Судя по грубовато шипящим звукам, французский был не родной для исполнительницы, но это не мешало присутствующим наслаждаться прекрасным меццо-сопрано[6]. Если верить описанию, это и была Эльза. Мицкевич подозвал к себе официанта и спросил: — Кто эта леди? — Это мисс Эльза Линдт, — ответил горделиво официант. — Известная немецкая певица.