— Возможно, ты и права, Эльза. Тем более что я скоро уеду. — Куда, если не секрет? — От тебя у меня нет секретов, — слукавил Мицкевич. — Я еду в Россию в качестве переводчика. — Не боишься возвращаться туда? — Думаешь, меня до сих пор помнят? Прошло уже почти двадцать лет… Ян отпил глоток ячменного вина и, немного подумав, спросил: — Ты всё обдумала, Эльза? Готова к сотрудничеству? — Я же сама этого просила! — Прошу тебя, ради памяти Чарльза, не говори Хамильтону лишнего. Есть возможность похлопотать насчёт пенсии для его сестры. Ты же видела, в каком она состоянии. — Бо-ооже мой, Ян! Как ты с такой сентиментальностью можешь работать на разведку? Мне нет дела до этой чахоточной! Мицкевич промолчал, думая о своём. Расценив это как обиду, Эльза хлопнула по его руке сложенным веером и воскликнула: — Ладно, ладно! Не буду говорить лишнего. Пусть твой Честер останется чистым как стёклышко! Заезжай за мной утром по этому адресу. Не хочу светиться на приметной машине возле вашего департамента. Ну, милый, прощай! Утром, как условились, неприметный кэб стоял возле дома, где Эльза снимала квартиру. Когда Линдт вышла, Ян едва узнал её. От той яркой, красивой и элегантной женщины не осталось и следа. Простенькое чёрное платье, маленькая шляпа с тёмной вуалью, закрывающей всё лицо, чуть сгорбленная фигура и прихрамывающая походка совершенно изменили облик шпионки. Не более чем за полчаса добрались до департамента разведки. Ян проводил её до приёмной Хамильтона. Бартон был уже там. Секретарша открыла дверь в кабинет. — Прошу! Генерал вас ожидает. Эльза повернулась в сторону сопровождавшего её Мицкевича, приподняла вуаль и, весело подмигнув, последовала за капитаном Бартоном. Глава 6 Весна 1900 года. Встреча в Париже Из Англии Мицкевич уезжал полный впечатлений от увиденного и желания как можно эффективнее использовать свой «английский» и «азиатский» багаж знаний. Картины жизни Англии, наблюдения за боевой подготовкой, работой департамента разведки Министерства иностранных дел и бытом индо-британской армии были давно обдуманы, и Мицкевичу не терпелось приступить к написанию большого труда о Британской империи. Но прежде предстояло пересечь Европу с её многочисленными городами. Бартон дал ему возможность уехать на несколько месяцев раньше подполковника Берфорда. В начале 1900 года британская разведка в Индии получила сведения о якобы начавшейся мобилизации русских войск близ границы с Афганистаном. Сведения эти весьма обеспокоили власти Великобритании, но нуждались в проверке. С этой целью в начале марта 1900 года их военное министерство через своё посольство в Петербурге запросило у русских властей разрешение на поездку в Русский Туркестан подполковника Чарльза Берфорда. Годом ранее он с разрешения военного министра проехал по Транссибирской железной дороге и был ему хорошо знаком: британский военный атташе несколько раз встречался с министром, вёл с ним продолжительные беседы о ситуации в Азии. Поэтому просьба английской стороны была уважена без лишних формальностей. Главный штаб уведомил штаб Туркестанского военного округа о предстоящей поездке и просил оказать должное содействие. — Сначала поедете в Казань, — сказал капитан Бартон. — Нашего брата в другие города России не пускают. Там будете ожидать подполковника Берфорда. — Хорошо, мистер Бартон. — Будьте с ним неразлучны. То, что не увидит он, должны будете увидеть вы. — А разве моя задача не только переводчика? — Переводчика могут предоставить и русские. Вы поедете раньше и подготовите почву для работы Берфорда. Иначе его могут взять в оборот русские генштабисты. В лучшем случае споят, а в худшем — покажут совсем не то, что нам необходимо. Когда Ян вышел из поезда на парижском вокзале, сам воздух шумевшего вокруг города ему показался родным. Лондон он оставил в тумане и смоге, а здесь стояла настоящая весна, моросил мелкий дождик. Дождём лондонца, разумеется, не удивить, но здесь он был совсем другой — тёплый, переливающийся в солнечных лучах, какой-то радостный. Ян сидел в маленькой карете, обитой изнутри синим плюшем, и она казалась ему невыразимо уютной после английских кэбов. Впереди, на высоких козлах, восседал извозчик в светлом кожаном цилиндре. Каретка не спеша громыхала по брусчатой мостовой улицы Кремьё. По её обеим сторонам выстроились однотипные трёхэтажные дома, каждый с небольшой лестницей в три-четыре ступени перед входной дверью, — все в британском стиле: три этажа, шесть комнат, кухня на цокольном уровне. Единственное, чем отличались постройки — цветом фасадов, ставен, дверей и рисунками на стенах. Ни одна лавка или магазин не нарушали заданного ритма и строгой симметрии в обустройстве улицы. А обильное наличие деревьев и кустарников ещё больше усиливало впечатление спокойствия, лёгкости и благополучия. Каретку Яна обгоняли шикарные частные экипажи с колёсами на массивном резиновом корде, по тротуарам спешила толпа, в которой не было заметно ни одного военного, ни одного чиновника. Ян сразу почувствовал, в чём заключалась главная прелесть Парижа и его отличие от Лондона — в возможности жить незаметно, затерявшись среди простых людей. Хорошо известно, что, когда в столице Франции стрелка часов показывает полдень, все музеи, магазины и заводы закрываются — горожане массово отправляются завтракать. Не последовать этому примеру попросту невозможно. Обычаи Парижа заразительны. Едва приехав, ты уже становишься парижанином. Времяпровождение в кафе — неотъемлемая часть жизни всякого парижского жителя, и бедного и богатого, вот почему бистро и ресторанчики не смогли уничтожить никакие катаклизмы в виде войн и революций. Заглянуть в кафе в двух шагах от своего дома, канцелярии, фабрики, встретить там завсегдатаев, давно ставших твоими друзьями, узнать городские и политические новости, перекинуться в карты или сыграть в шахматы, зимой согреться стаканом горячего кофе или рюмкой коньяку, а летом выпить бокал лимонаду; наконец, просто посидеть в одиночестве: строить планы на будущее, вспоминать о прошлом, а главное — предавать забвению невеселое настоящее — вот в чём очарование парижских кафе и секрет парижской уличной жизни, той жизни, которая отличала город на берегу Сены от других столиц мира. Мицкевич позволил себе на какое-то время раствориться в этой атмосфере. Средств в его кармане было немного, но он и не спешил посетить местный банк, чтобы снять необходимые для путешествия средства — хотя они уже наверняка поступили. Прелесть безденежья заключалась для него в обстоятельном знакомстве с достопримечательностями города, которые он ни за что не удосужился бы посмотреть, имея туго набитый кошелёк, а следовательно, не понял бы сути настоящего Парижа. До получения денег из Англии ему приходилось изыскивать только такие места, куда вход был бесплатный, и, соответственно, много бродить вдали от центра — по тем заповедным улочкам, куда не торопятся заглянуть, иностранцы, располагающие большими средствами. Многие из них жили в Париже годами, так и не увидев самого интересного в этом древнем городе. В один из дней Ян неспешно прохаживался вдоль улицы в поисках кафе, где можно было бы перекусить за пару франков, и в конце концов остановил свой выбор на одном из многочисленных бистро. В его глубине, за низенькой застеклённой перегородкой, он заметил пять мраморных столиков. За одним жадно поедали свой завтрак два солдата, другой был занят мужчиной с пышными бакенбардами — в поношенном сюртуке, но с до блеска натёртыми пуговицами, а за третьим столом веселилась компания, распивая дешёвое красное вино из бутылок без этикеток. Ничто не предвещало знакомства с милой парижанкой… Ян уселся в тёмном уголке за свободный столик и заказал гарсону, как ему казалось, самый дешёвый завтрак: бокал пива и жареные колбаски. В зале слышался оживлённый нестройный шум множества голосов, звон стаканов, выкрики гарсонов: — Deux cafés! Deux![11] — Un Pernod! Un![12] Мицкевич удивлённо обернулся, услышав знакомое слово. Перно здесь означало анисовую водку жёлто-зелёного цвета, разбавленную содовой водой. Заказы гарсонов мгновенно выполнялись пузатым красноносым хозяином, стоявшим за стойкой в клетчатой рубашке с засученными рукавами; яркий шейный платок и жёлтые подтяжки усугубляли его сходство с цирковым клоуном. Не успел гарсон подать заказ Мицкевича, как в бистро впорхнула совсем юная девушка с большой круглой картонной коробкой в руках; огляделась и, не спрашивая разрешения, подсела к столику Яна. Она заказала себе устрицы, вкусный на вид гусиный паштет и стакан белого вина. — И чашку чёрного кофе! — добавила она вслед удаляющемуся гарсону. Яну её выбор показался таким деликатесом, о котором он и мечтать не мог, но в итоге его собственный завтрак обошёлся дороже разносолов парижанки: умение жить в незнакомой стране приобретается с опытом. Свою коробку девушка бережно поставила на стул подле Яна и посматривала, как бы он её не столкнул. — А что в ней такое? — поинтересовался Ян. — Это шляпа, — ответила девушка. — Несу его одной графине. Затем хвастливо показала карточку с адресом: «Comtesse Mari Shtamm. Hôtel Westminster,13 Rue de la Paix, Paris»[13] — было написано на ней. За графа Ян, конечно, выдавать себя не стал, скромно назвался австрийцем, закупавшим мыло для армии. Это, на его взгляд, объясняло непривычное для парижского уха произношение буквы «р». Выдуманный Мицкевичем образ, должно быть, удовлетворил синеглазую кокетку с копной светлых кудряшек на голове, и они договорились встретиться в тот же вечер на выступлении кабаре «Бал Табарен» на Монмартре. — Вход туда бесплатный, — — ворковала собеседница Яна. — Надо лишь заплатить за пиво, зато еды навалом! Новая знакомая не обманула Мицкевича и вечером, встретив его после работы, повела за собой на шумный, весёлый и ярко освещённый Монмартр. Они тур за туром танцевали вальс, и чувство свободы, независимости от всяких предрассудков окрыляло Мицкевича, как юнца. Ян ещё был новичком в Париже. Он не догадывался, что таких весёлых, и только на вид беспечных, девушек, как его партнёрша, очень много. Они составляют среди парижан особую прослойку — мидинеток[14]; без них Париж можно было бы уподобить уличному карнавалу без костюмов и масок. Именно с трудолюбивыми простушками жизнь города становилась весёлым праздником жизни, который увлекает самых отъявленных пессимистов. Ровно в полдень мидинетки ненадолго выбегали на элегантную Рю де ла Пэ из своих душных магазинов и швейных мастерских, чтобы добежать до ближайшего бистро, где их уже дожидались возлюбленные. Все парижские улицы в этот полуденный час были заполнены девицами в коротких юбках. У мидинеток даже существовал свой праздник — Святой Екатерины, считающейся с древних времен покровительницей женского труда. Вообще-то Мицкевич не планировал задерживаться в Париже надолго. Следующим городом в его маршруте была Лозанна, затем Цюрих — ему хотелось увидеть своими глазами следы, оставленные суворовскими богатырями. Когда-то австрийский эрцгерцог Карл бросил на произвол в окрестностях этого города прибывший из России тридцатитысячный корпус генерала Римского-Корсакова. Этот предательский поступок имел самые печальные последствия для русской армии: она потерпела самое жестокое за XVIII столетие поражение. «За кровь, пролитую под Цюрихом, вы ответите перед Богом», — писал Суворов эрцгерцогу Карлу, главному виновнику цюрихской катастрофы. Но… увиденная у мидинетки визитка Мари Штамм спутала все планы Мицкевича. Теперь его главной целью, конечно же, стала встреча с Марией Александровной. — …Графиня Мари Штамм ещё не проснулась, — сказал портье в ответ на вопрос Мицкевича о местонахождении графини. — Она обычно сама спускается, чтобы выпить кофе с круассанами в уличном кафе. — В таком случае я подожду её здесь. — Как вам угодно, мсье. Мицкевич с нетерпением и трепетом в сердце ждал появления Марии Александровны. В результате удивительных перипетий судьба вновь пыталась связать его с этой замечательной женщиной, да ещё в Париже — имеющем репутацию города влюблённых. Услужливая память в связи с этим напомнила ему о знаменитой истории любви, правда достаточно трагичной, — Абеляра и Элоизы, ставшей одним из излюбленных сюжетов европейской куртуазной литературы. — Ян?! Ты ли это, дружок? Мицкевич вскочил и обернулся на знакомый голос. Мария Александровна была столь же хороша, как и многие годы назад. Казалось, время не властно над этой красавицей. Она предстала перед ним в белом платье, с ажурным зонтиком в руках, — в двух шагах от уличного столика, за которым минуту назад Мицкевич вспоминал драму Абеляра и Элоизы. — Здравствуй, Мария! — сказал Ян, стараясь сдержать порыв нежности. — Вот узнал, что ты здесь остановилась и решил нанести визит. — Здравствуй, Ян! — в глазах Марии сверкали весёлые огоньки. Она протянула ему руку, затянутую в шёлковую перчатку до локтя. Мицкевич страстно прижался к ней губами. — Прошу тебя, Ян, давай присядем! — попросила Мария, затем без перехода продолжила: — А я знала, что ты приедешь в Париж. — Странно. Я ведь не писал тебе об этом. — Мне прислала письмо Эльза Линдт. Ты же её знаешь?! Мицкевич встревоженно посмотрел на Марию. Его сердце заныло в предчувствии чего-то неминуемого. Мысли роем пронеслись в голове: почему Бартон так быстро согласился отпустить его в Россию? почему отправил раньше подполковника Берфорда, почему не вместе? откуда Мария знает Эльзу? зачем та написала о его приезде и что стоит за всем этим? — Ты какой-то странный сегодня, милый! — встревожилась Мария. — Что тебя беспокоит? Ты не рад меня встретить? — Нет, нет, Машенька! — поспешно ответить Ян, стараясь придать голосу беспечность. — Всё хорошо! Просто я до твоего прихода вспомнил историю про Пьера Абеляра и его молодую любовницу Элоизу. Парижский воздух настраивает на любовный лад, знаешь ли… — Интересно будет послушать твою версию этой драмы, — сказала с улыбкой Мария Александровна. — Вот сейчас допьём кофе и ты это расскажешь в моём номере. Не против? — Конечно, Машенька! Утолив первые порывы страсти, любовники откинулись на подушки. Податливое тело Марии, его манящие изгибы и упругие формы, опьяняли Яна не хуже французского вина, которое они приказали подать в номер. Мицкевич наполнил бокал подруге, затем себе. Отпив глоток, Маша спросила: — Так какую историю ты хотел мне поведать, дружок? Ян повернулся на бок и, подперев рукой голову, начал повествование: — Тебе, скорее всего, известно, что глава одной из богословских школ Пьер Абеляр был довольно богат. Кроме того, имел репутацию главнейшего диалектика эпохи, учителя и наставника папы римского Целестина Второго. Но, обладая весьма задиристым характером, Абеляр настроил против себя многих влиятельных особ. Он славился и своей импозантностью, особенной обходительностью, отчего пользовался небывалым успехом у противоположного пола. Мицкевич усмехнулся после этих слов и весело добавил: