Абдул Гафур засмеялся громко — в охотку, мелко-мелко, неизменно трескучим голосом. Смеялся долго, до слёз в старческих глазах. Даже суровый Абу Али улыбнулся, услышав, как развеселился хозяин — не часто такое увидишь… Ахунд наконец успокоился, вытер глаза свисающим краем чалмы и серьёзно проговорил: — Ты должен понять, урус, что вера человека находится в сердце, а не между ног. Обрезание не является обязательным условием в исламе. Это сунна — желательное действие. Человек может принять ислам, молиться, поститься, ходить в мечеть, быть хорошим мусульманином, но не сделать обрезание, хотя это желательно. Отец всех пророков Ибрахим, мир ему, сделал обрезание в восьмидесятилетнем возрасте. — О, это тогда меня устраивает! — воскликнул Ян. — Церемония принятия ислама очень проста, — продолжил ахунд. — Для этого человек должен подтвердить свои чувства и осознанно проговорить вслух шахаду. — А что это, учитель? — Шахада — это самая главная и важная заповедь, которая определяет саму веру человека. Это принцип, без которого никто не сможет стать мусульманином. Символ, который выражается так называемой формулой Единобожия, свидетельством принятия ислама: «Ашхаду аль-ля иляха илля Аллах, ва ашхаду анна Мухаммадан абдуху ва расулюх». Что в переводе с арабского языка означает: «Нет другого бога, помимо Аллаха, Мухаммад — раб Его и посланник». Начало светать. Утренний прохладный ветер размеренно качал ветки на деревьях, а листья отзывались на это тихим шелестом. Запели первые петухи, разноголосо и заливисто возвещая людей о наступлении рассвета — пора вставать! Пернатым глашатаям через некоторое время стал вторить муэдзин из башни ближайшей мечети, призывая правоверных к фарджу — утренней молитве. Ахунд кряхтя поднялся с камня и неожиданно ухватился за плечо Яна — закружилась голова. Абу Али моментально оказался рядом и подхватил хозяина с другой стороны. Так и ушли вдвоём, не прощаясь, вниз по тропе, а Мицкевич остался один на один со своими мыслями. Впрочем, он уже принял для себя решение подчиниться обстоятельствам и пройти инициацию в магометанство. Оставалось только понять, что за второе условие приготовил для него Абдул Гафур. Всё прояснилось после пятничной молитвы в мечети. Туда был приглашен и Мицкевич. После проповеди ахунда, которая была посвящена уважительному отношению правоверного мусульманина к своим родителям, Ян был приглашён внутрь большого зала. После того, как он торжественно повторил три раза шахаду: «Нет другого бога, помимо Аллаха, Муххамад — раб Его и посланник», Абдул Гафур лично приступил к обряду имянаречения. — Какое ты имя выбрал для себя, урус? — спросил он. — Абдалла, учитель! — сказал смиренно Ян. — Прекрасно! — воодушевился ахунд. — Это очень древнее арабское имя. Означает оно в переводе с арабского «Божий слуга». Обладателя такого имени ждёт успех в любом деле. К тебе начнут прислушиваться люди, и ты сможешь ими управлять. Я рад, что ты выбрал это имя. Что же, приступим?! — Да, учитель! — Садись на ковёр лицом к Кибле[28]. Можешь закрыть глаза и слушать. Сказав это, ахунд напевным проникновенным голосом возвестил азан.[29] «Куда делся трескучий голос старика?» — подумал удивлённо Ян. В это время возле правого уха прозвучало: — Абдалла! Абдалла! Абдалла! Затем был произнесён камат[30]. И опять Ян услышал трижды своё новоё имя, но теперь уже возле левого уха. Далее ахунд приступил к чтению самой первой суры, открывающей Благородный Коран, — «аль-Фатиху». После этого снова зазвучал надтреснутый голос старца на пушту: — Йа Аллах, Ты ниспослал это дитя для нас в добром здравии, даровал ему ум и веру. О Аллах, Своей великой милостью ниспошли ему благ, чтобы он стал опорой нашей уммы. Тебе по силам даровать ему здоровья и благополучия до скончания его века. Обереги его от болезней и несчастья, сделай так, чтобы его имя Абдалла соответствовало ему и чтобы он прожил жизнь достойно. Чтобы ему сопутствовал успех во благо родителей, нашего народа и нашей веры. Пусть он совершит благие дела и принесёт радость всем нам. О Аллах, пусть из его рода вплоть до самого Судного дня будут появляться последователи нашей веры, которые будут верны Тебе и поклоняться только Тебе, которые будут совершать мольбу перед Тобой по своим родителям и всем нам и предстанут перед Тобой в здравом уме и уверовавшими, обереги их от мучений в могиле и испытаний в аду. Вечером, при большом скоплении уважаемых гостей, в доме ахунда был устроен праздничный ужин в честь вновь обретённого правоверного. Взяв слово, Абдул Гафур во всеуслышание заявил: — Братья мои, правоверные! Я поздравляю нашего Абдаллу с переходом в истинную веру. Это великое событие и для нас. Я будто обрёл себе сына. С этого момента ты, Абдалла, свободный человек и волен делать, что пожелаешь, если это не харам. Так как ты теперь живёшь среди нас, пуштунов, то не мешает ознакомиться с пуштунвали — это неписаный закон и идеология пуштунских племён, унаследованные нами от своих предков, своеобразный кодекс чести. — Хорошо, учитель! — сказал Абдалла. — У меня память хорошая. Постараюсь… — А поможет тебе в этом джиргамар Усман Хан. — Да, учитель! — сказал, привстав со своего места, один из мужчин. — Простите моё невежество, учитель, — смиренно вопросил Абдалла. — Но я не понял, что означает слово «джиргамар»? Моё знание пушто ещё недостаточно… — О, джиргамары очень уважаемые люди среди нас. Они знают пуштунвали наизусть и при необходимости могут разрешить любой спор. — Ты должен понимать, Абдалла, что пуштунвали и законы шариата часто расходятся, даже очень сильно, в некоторых вопросах. Ориентироваться в тонкостях шариата тебе поможет твой старый знакомый Сейф аль-Малюк. — Да, учитель! — отозвался неофит. — С удовольствием. Уже со следующего дня началось интенсивное погружение Мицкевича в неведомые доселе сферы. День Абдалла проводил в доме Сейф аль-Малюка, штудируя законы шариата, обучаясь намазу, молитвам; следующий — посвящал изучению пуштунвали в доме Усман Хана. Так и чередовались дни и ночи довольно длительное время, пока заведённый распорядок не нарушило всеобщее горе — слёг Абдул Гафур. Причём это было не временное недомогание, счёт пошёл если не на часы, то на дни. Однажды вечером, почувствовав себя лучше, ахунд призвал к себе Абдаллу и Сейф аль-Малюка. — Ну, как наш новоиспечённый единоверец? — спросил он своего друга. Голос у Абдул Гафура был довольно бодрый. — Старается, учитель, — ответил Сейф аль-Малюк. — Память у него хорошая. Не на пустом месте имеет способность к языкам. — Это хорошо. Я вас позвал вот почему. Мои дни сочтены… — Ну что вы, учитель! — прервал его поспешно Сейф аль-Малюк. — Не перебивай! — сказал ахунд, скривив лицо, как от зубной боли. — Я знаю! Дни мои сочтены. Жалею, что не успел познакомить Абдаллу с моим сыном. Поправь мне подушку… Ах-х… Тебе, Сейф, поручаю это дело. Вам двоим… После моей смерти начнётся смута среди племён, пока не выберут нового ахунда. Сыну моему Мустафе грозит опасность. Слишком многим я перешёл дорогу… Слишком многие хотели бы извести меня и мой род… Опять же сикхи будут мстить. Вот они возрадуются, когда меня не станет… — Учитель! — воскликнул Сейф аль-Малюк. — Отдохните! Вам тяжело так много говорить. Может, мы зайдём позже?! — Нет! — возразил слабеющим голосом Абдул Гафур. — Слушайте меня. Я за остальных не тревожусь. Мустафа… Он — моё единственное беспокойство. Поклянитесь, что никому не раскроете тайну его рождения. Тебе, Абдалла, вручаю его воспитание. Только не здесь… Не в Свате… Вам надо будет уехать. Средствами я обеспечу — хватит на две жизни. А ты, Сейф, друг мой, помоги им незаметно выбраться из княжества. — Хорошо, учитель! Всё сделаю, как скажете… — А теперь оставь меня с Абдаллой наедине. Потом зайдёшь… — Повинуюсь, учитель! Сейф аль-Малюк вышел из покоев ахунда и тихонечко притворил дверь, но оставил щёлочку, чтобы слышать, о чём тот будет говорить с Абдаллой. Глава 6 Княжество Сват. Поздний вечер в Сайду-Шариф После более чем скромных похорон Абдул Гафура — по мусульманской традиции в день смерти — Сейф аль-Малюк и Абдалла засобирались в путь. Надо было вернуться в Мингору по истечении седьмых суток, чтобы принять участие в поминальном обряде по усопшему. Решили больше никого, кроме Абу Али, в сопровождение не брать, дабы не привлекать излишнего внимания к миссии. Мустафа оказался довольно смышлёным синеглазым мальчиком лет девяти от роду — словоохотливым, любопытным и разумным. По понятным причинам он не присутствовал на похоронах отца, но известие о его смерти принял стойко. Впрочем, он видел-то родителя всего лишь раз пять, когда тот приезжал в Сайду-Шариф. Абдул Гафур стал испытывать к сыну особенное отношение, нежность и тревогу лишь в последние годы своей жизни, когда понял, что никто не позаботится о будущем юного наследника, после того как его не станет. Он окружил Мустафу незримой заботой, вниманием и достатком. В его распоряжении имелись лучшие воспитатели и учителя. К своим девяти годам мальчик был довольно недурно обучен арабской и персидской грамоте, имел неплохие результаты в математике, астрономии и географии. Правда, Ян обнаружил, что английский Мустафы был ужасающим. Доверясь учителю индийского происхождения, он усвоил неистребимый индийский акцент, который превращал предложения в мелодичную словесную кашу. Яну стоило большого труда вычленять из неё отдельные фразы, подвергнутые сильнейшей фонетической трансформации. Кроме того, имели место абсолютно хаотичные способы смешения и произнесения английских слов. Хотя, благодаря отменной памяти, словарный запас у мальчика был хороший. Да, Мицкевичу предстояло потрудиться на педагогическом поприще. Мальчик жил вместе с матерью и несколькими слугами в небольшом, но уютном доме. За дастарханом, накрытым в мужской половине, состоялся разговор о дальнейшей судьбе Мустафы. — Мальчик мой, — начал Сейф аль-Малюк. — Ты теперь единственный мужчина рода нашего достопочтенного учителя, покинувшего нас. Да будет Аллах Всемилостивейший ему защитой в том мире. Мой друг и учитель Абдул Гафур поручил представить тебе нового воспитателя. Его зовут Абдалла — будьте знакомы. Это первое, что я должен тебе сказать. Мустафа, польщённый приглашением на взрослую беседу, важно кивнул. Ян обратил внимание, что в этом жесте не было напыщенности избалованного сына ахунда, наоборот, взгляд его был по-взрослому сосредоточенно-внимательным. — Второе, что мне поручено сказать тебе, Мустафа, ты должен будешь покинуть наши края. Вместе с Абдаллой и Абу Али. Абу Али, услышав своё имя, молча поклонился, прижав руку к сердцу. — Абу Али был многие годы верным слугой твоего отца. Теперь будет служить тебе… Слуга снова повторил свой жест, а Мустафа вскочил на ноги и заявил: — Я без мамы никуда не поеду! А как же моя мама?! Я должен буду покинуть её?! — Садись, Мустафа, не суетись! Мужчине не пристало так себя вести. Сейф аль-Малюк протянул руку и погладил мальчика по голове. — Твоя мама переедет в Мингору — в дом твоего отца. Так завещал учитель. А ты должен будешь уехать. Это не обсуждается. — Я не хочу уезжать! — закапризничал мальчик. — Я хочу остаться с мамой! — Уважаемый Сейф аль-Малюк, — сказал Ян. — Позвольте я поговорю с Мустафой? — Говорите, Абдалла Хан… Мицкевич понимал, что в данном случае не стоит давить на мальчика. Лучше дать возможность Мустафе самому принять правильное решение. Поэтому он начал издалека, медленно выговаривая слова и периодически отпивая зелёный чай из пиалы: — Мустафа Хан, я приехал сюда из очень далёкой страны. У меня там тоже остались родные, друзья. И я по ним очень скучаю. Понимаешь, я дал слово твоему отцу, что не оставлю тебя, буду путешествовать с тобой по разным странам, знакомить с разными людьми. Надеюсь, мы с тобой подружимся! Тем более что мы не сегодня-завтра уезжаем. У тебя ещё будет время подумать. — А почему я должен уехать? Разве нельзя мне остаться? — К сожалению, тебе здесь грозит опасность… — А мама? А маме не грозит опасность? — Маме тоже грозит, но ей нельзя уезжать. Поэтому она переедет в дом твоего отца. А тебе надо расти, получить воспитание, стать образованным человеком. Чем мы вместе и займёмся. — Хорошо, я подумаю, Абдалла Хан. — Вот и ладно, — сказал Сейф аль-Малюк. — А мы пока займёмся организацией переезда в Мингору. Сегодня заночуем здесь, а завтра, иншалла, тронемся в путь. К сожалению, этим планам не было суждено сбыться. Ночью дом подвергся нападению неизвестных. Сначала раздался звон разбитого стекла, отчего Мицкевич тут же проснулся. Вскочили на ноги Сейф аль-Малюк, в руке Абу Али блеснула сталь кривой и широкой сабли. Сквозь разбитое окно послышались голоса десятка людей, которые собрались возле дома. — Кяфиры! — Харам!