Вопрос, казалось, разозлил охранника. – А я откуда знаю. – Если повстречаетесь, передай, что я искал его. Голос и пристальный взгляд Буля дрогнули. Он покачался с пятки на носок. – Иди уж на свою вечеринку. Не пропусти прекрасные ученые беседы, дармовых креветок в коктейльном соусе… только больше на учителей не кидайся, декан такие дела не одобряет. Буль закрыл за собой дверь, и она захлопнулась с громким щелчком. Калеб не мог отделаться от мысли, что им только что был достигнут компромисс – может, даже своего рода партнерство – с этим тяжелым на руку типом. Калеб наклонился, поднял с пола записку на двух листках и вчитался в изящный почерк Джоди: Потребовалось время, но я все-таки успокоила Розу. Как бы то ни было, я тебе верю. Я знаю, что ты не лгал ей, но мог бы деликатнее разобраться с ситуацией. Я не могу отделаться от ощущения, что ты подвел не только себя, но и ее. Ушел бродить в сумраке? Возвращайся домой в целости и сохранности. Я буду на вечеринке у декана. Роза пойдет со мной. Декан пригласил несколько избранных членов выпускного класса. Не знаю, зачем позвали Лягуху, разве что в шутку. Скажи Вилли, чтобы не появлялся, если у него вообще есть хоть капля сострадания к Розе. Ты, кстати, что, умудрился потерять свое приглашение, Калеб? Ох, в этом году ты, скажу честно, многое теряешь. Пожалуйста, не приходи сегодня на вечеринку. Я знаю, ты устроишь сцену. Это не совсем твоя вина, но ты выставишь себя в дурном свете, особенно если что-нибудь выпил, а я знаю, что ты выпил. Поспи немного, и мы все обсудим утром. Можешь перейти ко мне в комнату – Шейла, моя подруга, дежурит до часу ночи и она тебя пропустит. Я вернусь пораньше. Хотела бы я, чтобы ты не пропадал вечно незнамо где. Калеб пошел в ванную и долго принимал обжигающий душ, стоя под струями пара, пока не исчезли последние остатки спиртного дурмана. Парень отер кровь. Та отмылась легче, чем он ожидал, стекая в канализацию, субстанция выглядела даже менее реально, чем тот шоколадный сироп, который Хичкок использовал на съемках «Психоза». Калеб побрился, затем надел единственный черный костюм, который у него был, белую рубашку и черный галстук, пару запонок и булавку для галстука, принадлежавшие отцу. Говоря «ничего особо экстравагантного», деканша, конечно, ничего конкретно не имела в виду – ее отношение к Калебу и остальным студентам, насколько он знал, оставалось на все сто процентов формальным. Просто такие уж они были – декан и его супруга – ко всему, что мало-мальски формально, непроизвольно и естественно докидывали приставку «не». В конце концов, женщине, надевшей норку в разгар снежной бури, его наряд едва ли покажется неподходящим. Там все, скорее всего, будут выглядеть на все сто. «Да, нас, ребят с окраин спальных районов, на мякине не проведешь». Калеб осмотрел себя в зеркале, поправил галстук, затем набросил свое черное пальто марки «Лондон Фог». «С виду почти как отец», – подумалось ему. Хотелось бы, чтобы в нем было чуть больше от отца: родитель был мягким и добросовестным человеком, выходцем из рабочего класса, уважавшим образование, но никогда не ставившим его превыше всех жизненных благ. Сила символизма не ускользнула от Калеба: он подметил, насколько сильно в этом наряде похож на человека, собравшегося на похороны. «Кто-то умер». И на вечеринке Калеб узнает, кто именно. 10 Вопреки всему, ночь выдалась на редкость тихой. Небо прояснилось, и холодный ветер стал таким пронизывающим, что казался почти жарким. Снег осел на верхушках деревьев, с крон капало, и те раскачивались туда-сюда, как дети с гидроцефалией, пытающиеся поиграть в пятнашки в поле. Но все-таки как кругом было красиво: серебряные нити света преломлялись в тонком льду на ветвях, мириады искорок и радуг мерцали в темноте. Каждый вздох сворачивался клубочком, как котенок в уюте. Тощие тени пересекали вспученные сугробы, лежавшие на тропинке поодаль. Роща казалась сказочной, полной фантомов и невысказанных страхов. Калеб прекрасно знал это место. Декан с супругой жили примерно в полутора километрах от северной окраины кампуса, если идти через лесок, начинавшийся прямо за общежитием Джоди. Вместо того чтобы подняться и обогнуть здания по проспекту, Калеб срезал путь, пробираясь по снегу. С годами заросли, окаймлявшие футбольное поле, разрослись, превратившись в настоящую рощу. Довольно романтичное местечко, по крайней мере, в глазах тех, кто молод и склонен думать обо всем в несколько возвышенном ключе; идеально для пикников и тайных свиданий, а может, и для того, чтобы прятать чьи-нибудь тела. Впрочем, прошлой весной Калеб, одолевший-таки «Уолдена»[18] и вдохновленный идеей возвращения к природе, от нечего делать облазил здесь с Джоди каждый метр. Никаких тел тогда они, конечно, не нашли, разве что наставили много заноз, повидали птичьи гнезда, парочку белок и парочку мусорных куч, оставшихся после чьих-то пикников. Впрочем, может, Калеб с Джоди просто не искали ничего такого специально. Инцидент с Сильвией Кэмпбелл открыл парню глаза на многие стороны жизни, успевшие подзабыться за время учебы. Здесь царило эфемерное ощущение магии земли, настолько мимолетное, что Калеб не мог быть уверен, действительно ли его чувствовал. Сестра плыла рядом, продираясь сквозь кусты впереди, словно наблюдая за происходящим. Ее призрак все так же продолжал пытаться привлечь внимание Калеба, а тот упорно отводил взгляд. Любое «романтическое местечко» – все еще идеальная декорация для слэшера. Тела нагих жертв так и просятся в неглубокие могилы, вымытые летним таянием в пространствах под вздыбленными корнями деревьев. Убийца в маске и с тесаком в руке хорошо подошел бы к тенистой, протоптанной между вымахавшими кустами тропке. Все эти острые, низко свисающие ветки оставили бы весьма красочные царапины на коже бегущей через рощу жертвы, фактурно разорвали бы на ней одежду. В перелесках кружился снег, и Калеб то и дело задевал спиной шершавые стволы облетевших вязов, проходя мимо. Наткнувшись на свежие собачьи следы, он подумал не без усмешки, не восстал ли из его невинной лжи призрак убиенной на дороге дворняги, не удумал ли встретиться с породившим его бездарем здесь, в глухом уголке среди деревьев. «Надеюсь, мою кровь поскорее отмоют от стен», – пришла ненароком вторая мысль. Крытые брезентом павильоны зимней ярмарки темнели на противолежащей стороне лесной прогалины. Море лунного света вздымалось и покрывалось рябью, и Калеб видел, как эфирные блики играют на силуэтах аттракционов. В детстве сестра изредка водила его покататься на таких штуках. Он заливался искренним, счастливым смехом, разъезжая в какой-нибудь чашке-вертушке, а сестра просто сидела напротив и грустно улыбалась. Должно быть, даже тогда у нее перед глазами стояли плотоядные крысы из гетто. Калеб не сразу сообразил, что приглушенные музыка и смех доносятся из дома, а не из застойного омута его памяти. Сестра кивнула и указала на источник звука призрачным пальцем. Отряхивая слякоть с ботинок, Калеб вышел из рощи к дому декана. Он обошел его сбоку, миновал двойную калитку, прошествовал по лихой дуге подъездной дорожки через обширный передний двор. Большой дом казался чужеродным в здешних угрюмо-полярных пейзажах – нечто среднее между ранчо и построенной помпезным архитектором летней резиденцией с побережья Майами, сплошь стекло, дерево, кирпич и крытые переходы. Здание напоминало огромное существо, которое проползло по всему аду в поисках подходящих частей для собственного тела, а потом добрело сюда и уселось, погрузившись со временем в земную твердь. Дорогие автомобили выстроились вдоль всей улицы: Калеб заметил пару «Ягуаров», «Корветов», «Порше» и несколько других спортивных марок, а также лимузин мэра. Не такая уж и неофициальная, получается, вечеринка. Служащие парковки с беспокойством уставились на парня, вцепившись в свои термосы, когда тот вышел из темноты. Окинув взглядом остальную часть квартала, Калеб отметил, что ближайшие соседи жили в сотне метров по обе стороны от резиденции декана, отгороженной стенами из аккуратно подстриженных вечнозеленых растений. Профессор Йоквер проживал дальше по улице, примерно в половине километра, где район превращался из помпезно-загородного в самый заурядный. До этого Калеб был в доме декана всего дважды: один раз пригласили на ланч с другими студентами во время занятий по профориентации, и еще раз – в прошлом году, когда деканша лично наказала вернуть задержанную почти на год книгу Энн Секстон «Улица Милосердия», что немало удивило Калеба, – как будто столь важной персоне было дело до таких мелочей. Может статься, загвоздка крылась в том, что добрую половину университетского библиофонда составляли тома, пожертвованные из личной коллекции матери деканши, видной выпускницы колледжа Лиги Плюща. У них состоялся интеллигентный, но бесстрастный разговор о поэтах-самоубийцах, за которым было выпито по стакану чая со льдом. Калеб не помнил, хорошо ли тогда провел время. Он бочком подобрался к окнам, идя на свет ослепительно-ярких люстр и вычурных канделябров, горящих в разных комнатах. Преподавательский цвет по большей части уже собрался внутри, там и сям кто-то вел оживленную беседу. Говард Мурхед, заведующий кафедрой английского языка, громко рассказывал фривольный анекдот, тряся пушистой белой бородой и копной хиппарских седых волос. Его слушатели – судя по выражениям лиц, невольные – вежливо дожидались кульминации шутки, ища возможности выйти из круга и заняться чем-то поинтереснее. Денис Бернстайн, преподаватель драматического искусства, короткими пухлыми пальчиками засовывал кусочек лайма в бутылку пива «Корона». Игги Гейтс, профессор социологии и научрук Калеба, потянулся к подносу с канапе. Со стороны это все напоминало какой-то скучный фильм из жизни провинциальной богемы: кто-то смеется, кто-то болтает, все немного пьяные и расслабленные, но очень довольные собой и своим положением в обществе. Йоквера нигде не было видно. Где это он, интересно, пропадает? Студенты, которых Калеб знал по уже пройденным курсам, дружелюбно беседовали, в то время как другие бродили без цели, озадаченные атмосферой этого цирка, в котором их преподаватели отыгрывали такие отличные от университетско-будничных роли. Калеб не мог назвать ни одного из присутствующих здесь своим другом. Лица, лишь очень смутно узнаваемые, проплывали мимо, и он не смог бы поручиться, где видел этих людей прежде. Взрослые выпускники университета, городские чиновники и какие-то важные шишки из совета попечителей появлялись в поле зрения и вскорости благополучно исчезали из него. Калеб был одет не в пример лучше многих присутствующих и испытывал странную гордость за то, что другие поддались на обман деканши, а он его играючи раскусил. Взойдя на парадное крыльцо, Калеб толкнул входную дверь. Его едва не отбросило назад удушающей волной тепла человеческих тел, толкущихся внутри. Он проверил свои руки и понадеялся, что на них не осталось стойкого запаха крови. Остановившись в холле первого этажа, Калеб сразу же поймал на себе несколько любопытных взглядов из толкучки. Со своего места ему была видна луна в обрамлении эркерных окон, выпученное небесное око. Отражение сестры мелькнуло в матовом стекле: волосы дико взвихрены, рот распахнут не то в немом крике, не то в призыве. Группка из трех студентов окликнула Калеба по имени, и он рассеянно помахал в ответ, но в их сторону идти не стал. – Никто не видел тут Джоди? – спросил он. Гости по большей части его проигнорировали. Кто-то покачал головой. Один из профессоров экономики наткнулся на Калеба, и тот уловил исходящий от мужчины ромовый дух, смешанный с неприятным запахом изо рта. Без предупреждения к горлу снова подкатила тошнота – ничего не поделать, слишком уж сильные ассоциации. Калеб спросил себя, позволит ли когда-нибудь его упорство поступиться памятью о собственных неудачах или так навсегда и застрянет в паутине ретроспективы. Профессор-пьяница маниакально и без видимого повода расхохотался и, пошатываясь, убрел назад в толпу. Джулия Бландерс, преподавательница писательского мастерства, вынырнула навстречу из, должно быть, невыносимо скучного угла, где кучковались в основном мужчины, и протянула бокал, будто прося наполнить. Калеб попытался улыбнуться ей, но лицо онемело и стало словно чужим. Оцепеневший парень, похоже, нисколько не смутил миссис Бландерс – обойдя торчащую столбом фигуру со спины, она приобняла Калеба за плечи в мимолетном, воздушном порыве. Жест показался таким материнским, что Калебу вдруг захотелось упасть в ее объятия и разрыдаться, как какому-нибудь пятилетке. – Вы не видели Джоди, мою подругу? – спросил он. – Нет, – сказала она. – Хотя погоди-ка… может быть, может быть. Совсем недавно. Не могу вспомнить когда. Ну, ты же знаешь, как много тут людей. Я вот недавно поняла – придешь на такое мероприятие, и через десять минут все уже сливается в однообразную кашу… – А раньше вы этого не понимали? – искренне удивился Калеб. – Скажем так, подозревала. – Миссис Бландерс выудила из бокала дольку лимона и впилась зубами в желтую кожуру. Калеб разглядел у нее на подбородке синяк, тщательно замазанный тональным кремом, слегка потекшим. Интересно, кто ей его поставил? Может, и сама себе – будучи под хмельком. – Не думала, что тебя пригласят сюда, Калеб, – заметила преподавательница. Она уже покончила с цедрой и принялась за кислую мякоть. Странный способ съесть лимон – обычно-то делают наоборот. – Я и не собирался приходить, – бросил он, чувствуя, как шевелится в душе обида. Старая, проверенная реакция. – А что, я для этого сборища слишком плох? – Для сборища законченных жополизов – определенно, дружок. Ты не такой. – Но ведь и вы – не такая. – Я-то? Я ничем не отличаюсь от остальных. Ты ведь не думал иначе? – Я… скажем так, подозревал. Миссис Бландерс была, строго говоря, немногим старше Калеба – слегка за тридцать ей было, этой женщине с красивыми темно-рыжими волосами, наделенной какой-то вянущей, чахоточной красотой, с мелкими пигментными пятнами карамельного цвета, усыпавшими лицо, – с такими наверняка стоило провериться у онколога. Она казалась располагающей личностью, но была связана с университетом так же неразрывно, как и сам Калеб. Значит, чересчур доверять ей не стоило. Отвечая, она не смогла скрыть отвращения в голосе: – Не думал же ты, что я хочу показаться кем-то большим, нежели просто дружески настроенный и добросердечный специалист? Такой, знаешь, немного… подобострастный – вот, пожалуй, верное слово. – Будучи большим знатоком правильных слов, Джулия всегда оставляла замечания в работах Калеба и ставила пометку «неуклюже!» всякий раз, когда он перебарщивал с метафорами (а перебарщивал Калеб частенько). – Ну, в академических кругах есть свои подводные камни, – сказал он. Прозвучало это глубокомысленно, но в то же время глупо, что, в общем-то, отвечало атмосфере действа. – Конечно есть, но дело не в них, а в приличиях. Раз есть приличия – соблюдай их, будь добр. Я так и делаю, потому что все еще ищу работу на постоянной основе и через год университет вполне может разорвать со мной временный контракт без объяснения причин. Посмотри-ка, как Игги и Говард отчаянно пытаются зарекомендовать себя одновременно острыми на язык, но все еще располагающими к себе ребятами. А они-то здесь уже двадцать лет проработали. Так уж заведено. Только подумай, сколь долгий путь по жизни предстоит – хранить обаяние до самой пенсии и всегда улыбаться так, будто у тебя защемило лицевой нерв. – Никогда бы не подумал, что они так себя ведут с умыслом, – сознался Калеб. – Ну, конечно, не все так делают, но эти двое – однозначно шуты при дворе. Готовы унижать себя прилюдно, если светит какая-то выгода.