– Вы и сами понимаете, что по всем правилам нашего славного отечества я имею на вас все права, – продолжал Оберон. Сделал глоток из бокала, обнаружил, что сок утратил вкус. И на душе сделалось тоскливо и холодно. – Хотя бы потому, что выплатил ваши долги. Беда в том, Элиза, что я хочу быть с вами, но не хочу вас ломать. – Это благородно, – прошептала Элиза. Оберон усмехнулся. – Да что мне с того благородства? Несколько минут они молчали. В саду царил теплый, совсем еще летний день, но Оберона стало знобить от злости. – Моя нянька сказала бы, что от меня не убудет, – в конце концов сказала Элиза. – Потому что чем еще я могу заплатить за вашу доброту? Но вам ведь нужна не просто кукла. Я это чувствую. Она дотронулась до его руки, и Оберону показалось, что его бросили в кипяток. Похоронив Женевьев, он пообещал себе, что больше не будет любить, раз его любовь приносит только смерть и страх. Для плоти хватало умелых барышень в заведениях с красным фонариком – а потом и это наскучило. Но сейчас Оберону чудилось, будто он стоит на краю обрыва и чья-то рука легла на его спину между лопаток и готова толкнуть. Сильное и властное чувство обрушилось на него и смяло. – Да, – согласился он. – Мне нужна не просто кукла. Поэтому я молчу и не давлю на вас, чтобы вы все решили сами. Сможете полюбить меня – прекрасно. Не сможете – уедете из академии, когда мы найдем убийцу вашего отца, а действие заклинания иссякнет. Обещаю, что не буду вас ограничивать и останавливать, и приму любое ваше решение. Оберон провел ладонями по лицу и подумал: вроде бы поступаю правильно, а от самого себя противно. Когда Элиза дотронулась до его руки, он сначала ничего не почувствовал. Потом ему снова стало холодно. В далеких зеркалах захохотала тьма. – Вы мне нравитесь, Оберон, – призналась Элиза, и Оберон понимал, что она сейчас не обманывает ни себя, ни его. – Правда. Вы очень хороший человек… – она сделала паузу и воскликнула: – Только не думайте, что я пытаюсь от вас отделаться или что это жалость! Просто все это произошло очень быстро. Я позавчера ставила на подоконник горшок со сластолистом. А сегодня я в академии, и вы два раза спасли мне жизнь. Она улыбалась так искренне и светло, что Оберон тоже улыбнулся в ответ. В ветвях яблони зацвиркала птичка – мелодично и легко, по-весеннему. – Мне надо привыкнуть, – сказала Элиза. – Потому что… Она не договорила. Земля дрогнула, и откуда-то из горных глубин донесся то ли стон, то ли вой. * * * Элизе казалось, что все пришло в движение. Мир сразу же стал неустойчивым, он потерял основу – зашумели, завыли, закачались деревья, пригибаясь к самой земле, с криками взлетели птицы, заплясали камни. Вцепившись в руку Оберона, Элиза бежала за ним, и ей казалось, что все это не наяву, что это лишь страшный сон, вязкий кошмар и надо просто проснуться. Откроешь глаза – и бешеная пляска прекратится, и стихнет рев, который пробивался из-под земли и бил в ноги, заставляя бежать. Проснуться не получалось. Сон все продолжался и продолжался. В ушах поселился гул, и с каждой секундой он становился все громче и громче. – Что это? – сумела прокричать Элиза. Только бы Оберон не выпускал ее руку, только бы он не исчез! – Землетрясение! – прокричал Оберон в ответ. Мимо его головы просвистело яблоко, сорвавшееся с ветки: дерево словно обстреливало их, яблоки скакали по тропинке, так и стараясь подвернуться под ногу. – Не знаю! Беги, Элиза! Земля тряслась и отплясывала у них под ногами, Элиза бежала, в ушах стучала кровь, а тело охватывало огнем. В конце концов они с Обероном прибежали в один из больших внутренних дворов замка, где толпились перепуганные студенты, – и Элиза чувствовала, как ее легкие горят и сердце колотится не в груди, а уже где-то в горле. – Что случилось? – Принц Жоан выбежал из замка вместе со всеми, нервно сжимая в одной руке кинжал, а в другой вилку с насаженным кусочком мяса. «Почему он танцует?» – подумала Элиза. Нет, это мир по-прежнему трясется, и Жоан отплясывает, пытаясь удержаться на ногах. Она не сразу поняла, что Оберон оставил ее со студентами и отбежал к фонтану, туда, где уже стояли Анри и ректор Акима с какими-то сверкающими решетками в руках. Земля содрогнулась снова, Элизу бросило в сторону, и она неловко приземлилась в объятия какого-то парня в темно-сером. Над двором разлетелись испуганные девичьи крики, воздух наполнился гарью. Снова толчок; Элиза уткнулась лицом в грудь студента и услышала, как далеко-далеко размеренно бьется его сердце. Ему не было страшно, и Элиза тоже смогла успокоиться. Чужая смелость помогла ей прийти в себя, хотя Элиза даже представить не могла, каким человеком надо быть, чтобы ничего не бояться в эту минуту. – Всем назад! – прокричал Оберон. Теперь в его руках была такая же решетка, как у Акимы и Анри, и она наливалась таким безжалостным белым светом, что было больно смотреть. – Назад! Над замком раскатился рев – такой давящий, выворачивающий душу из груди, что хотелось прижать ладони к ушам и зажмуриться, закрыться от него хоть как-то. Кто-то закричал, кто-то разрыдался. Гул в ушах усилился – Элиза вцепилась в мантию незнакомца так, что не знала, сумеет ли когда-нибудь разжать руки. Ей было страшно, как никогда в жизни. Кровь будто бы кипела в венах, не давая дышать. Земля содрогнулась еще один раз, и маги ударили. Свет разлился над академией, и рев захлебнулся. Элиза услышала стон, словно невидимое существо, которое пробивалось к замку из-под земли, было тяжело ранено. Над замком поднялась серая тень – горбатая, многорукая и многоглавая – и рухнула за гору. Чудовище ушло. Элиза посмотрела вправо – Оберон опустил рамку. Кто-то из преподавателей поддерживал его; надо же, Элиза и не заметила, как к троице с рамками выбежали все учителя академии. Над двором разливалось золотистое сияние, и откуда-то из невообразимого далека донеслись торжествующие птичьи крики. Землю толкнуло в последний раз, и стало тихо. Все кончилось. Студенты и преподаватели озирались по сторонам, пытаясь убедиться, что беда отступила. Над башенками кружились птицы, одно из окон скалилось выбитыми стеклами. – Все? – прошептала Элиза. – Все, – кивнул парень в сером. Долговязый, с какими-то невыразительными, смазанными чертами лица и рыжеватыми волосами, он вдруг сделался красивым, как архангел, – радость озарила его, и Элиза поняла, что все это время он боялся, но смог спрятать свой страх так глубоко, что забыл о нем. – Все, лисичка. Не бойся. Элиза шарахнулась от него, парень придержал. Он смотрел на нее без ненависти и злобы, лишь с любопытством – смотрел куда-то над головой Элизы, словно рассматривал вшитую нить. – Не бойся, – с нажимом повторил он. – Никто тебя тут не обидит. Я Марк, третий курс. – Что это было? – услышала Элиза. Студенты быстрым шагом шли мимо нее к преподавателям. – Землетрясение? – Нет, – уверенно ответил Марк. – Это что-то ползло к замку из-за гор. Но не доползло, на наше счастье. Одна из девушек обернулась к нему, нахмурилась. Элиза почувствовала боль в ладони и увидела, что до сих пор держит Марка за одежду, и золотой значок старосты впивается в кожу. Она смогла разжать руку, и Марк сделал маленький шаг назад. – Не бойся ты так, – с нажимом повторил он. – Ты у друзей… хоть и не веришь в это. Элиза словно ожила – бросилась туда, где стояли преподаватели. Ненужные уже рамки валялись на земле, Акима вытирал пот со лба, и какая-то девушка в темно-синей мантии, с замысловато уложенной прической, жадно пила из большой кружки. Ее руки дрожали. «Где Оберон? – растерянно подумала Элиза. – Я его не вижу…» В следующий миг она поняла, почему не видит – потому что смотрела выше. Оберон лежал на земле, Анри придерживал его голову, и от пальцев зельевара расплывалось зеленоватое облако тумана. Элиза вскрикнула, рванулась к ним, упала на колени рядом с Обероном. Он был жив – но глаза были закрыты, а по лицу разливалась мертвенная бледность. Элиза сжала его леденеющую руку, дотронулась до щеки. Кажется, во дворе снова воцарилась тишина. – Оберон? – позвала Элиза. Он не ответил, и Элиза с ужасом подумала, что ошиблась. Краем глаза она заметила рамку, которая раньше была в руках Оберона – обгоревшую, смятую. Нет! Он не может умереть вот так, сейчас! Он не может… – Оберон… – прошептала Элиза, чувствуя какую-то влагу у себя на лице и не понимая до конца, что плачет. Только бы он открыл глаза! Только бы он… Зеленоватое облако стало гуще, окутывая голову Оберона, и Элиза увидела, как шевельнулись его губы, словно он хотел что-то сказать. Кто-то дотронулся до ее плеча; Элиза обернулась и увидела ректора. – Вам лучше отойти, милочка моя, – произнес он. – Через вашего жениха прошла отдача от установок, может тряхнуть еще раз. Кто-то из девушек всхлипнул. За спинами мелькнул Марк, вышел вперед. – Отойдите, – с нажимом повторил Акима. – Потому что… Он не договорил. Примроуз, новая знакомая Элизы, вдруг рухнула на землю и изогнулась дугой. Келли заверещала, отшатнулась; Примроуз стояла дугой, опираясь на затылок и большие пальцы ног, в распахнутых глазах плескался такой ужас, что было больно смотреть. – Великий владыка… – прохрипела она. На губах выступила пена. – Великий владыка пришел на север. Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные… Акима проворно скользнул к девушке и провел над ней ладонью. Примроуз обмякла на земле и договорила: – …оживит подземные реки. Он наденет корону, которую у него отняли. Глаза девушки закатились под веки, и она умолкла. Двор снова затопило тишиной – густой, мертвой. * * * Во тьме двигалось что-то тяжелое, бесформенное. От него веяло гнилым дыханием иномирья, и Оберон, вскидывая перед собой защитную рамку, подумал, что те, кто охотился за Элизой, не имели отношения к тому, что сейчас поднималось перед ним во весь рост. Ни один маг не сумел бы призвать эту дрянь – такие не откликаются на зов. Она противоречила самой жизни. От невидимого, но ощутимого сгустка извращенного разума веяло такой ненавистью, что Оберон ощутил себя маленьким и беспомощным. Сможет ли он оторвать этой твари голову? «Вперед», – подумал он, и рамка вспыхнула в его руках. На мгновение он увидел перед собой то, что пробивалось к замку, успел удивиться тому, насколько его формы отличаются от всего привычного, нормального и разумного, а потом свет разлился в воздухе, и все исчезло. – Оберон, – услышал он негромкий зов, полный отчаяния и тоски, и не узнал голоса. – Оберон… Вернись, пожалуйста. За зовом пришло прикосновение – легкое, робкое, живое. Оберон почувствовал свою руку, и ощущение собственного тела вернулось. Он мог видеть, слышать, чувствовать, он смог выжить и спасти всех. Акима и Анри поддерживали ток энергии, а он направлял, и тварь, что рвалась к академии, разлеталась клочьями кровавого тумана. Солнце дотронется до них, и мерзость исчезнет. Оберон открыл глаза, увидел над собой высокий потолок и кусочек окна в белой раме. Больничный зал академии. Он сразу же почувствовал, что рядом с ним человек, и этот человек улыбается светлой и счастливой улыбкой.