И Оберону тоже сделалось светло и спокойно. Та тьма, которую он запечатал в безвременье, ушла и никогда не вернется. – Оберон… – услышал он и попробовал повернуть голову. Тело казалось заржавевшим механизмом, оно скрипело, ныло и не слушалось, но Оберон все же сумел изменить положение и увидел Элизу. Она сидела рядом с кроватью, держала его за руку и выглядела одновременно испуганной и радостной. – Добрый вечер, Элиза, – проговорил Оберон. И голос-то у него был чужой, хриплый, словно изломанный. Элиза снова улыбнулась, погладила его по руке. – Доброе утро уже, – сказала она, и в ее глазах проплыли теплые искры. – Сколько же я тут провалялся? – удивился Оберон. – Вечер и ночь, – ответила Элиза и потянулась куда-то в сторону. Оберон увидел сверкающий лоток, в котором красовалась добрая дюжина склянок; Элиза выбрала одну, смочила ватный шарик темно-синей жидкостью и осторожно дотронулась до его виска. Сразу же стало легче. Воздух сделался свежее и слаще, а далекий звон в ушах отступил и растаял. – Вы так тут и сидели? – спросил Оберон и понял, что ляпнул глупость. Конечно, Элиза была здесь, куда же ей деваться? Цепь не отпустит. Может быть, прилегла на одной из свободных коек, больничный зал был еще пуст. Кажется, у Оберона все на лице было написано, потому что Элиза нахмурилась и, вновь прикоснувшись шариком к его виску, ответила: – Да, сидела. И не потому, что мы с вами связаны. – А почему же? – весело осведомился Оберон, прекрасно понимая, что она не ответит. Так и случилось. Элиза сердито сверкнула на него глазами и ответила: – Вы невыносимы. «Да, – подумал Оберон. – Именно это я и ожидал». Он не помнил, когда ему было настолько хорошо и спокойно. – А вы прекрасны, – откровенно сказал он. – Но это не ответ на мой вопрос. Элиза устало посмотрела на него. Бросила шарик куда-то вниз, в урну. – Я испугалась, что потеряю вас, – призналась она. – Потому что, кроме вас, у меня никого больше нет. Она была такая хорошая, такая искренняя и чистая в эту минуту, что Оберон не мог не улыбнуться. – Как думаете, – поинтересовался он, – я заслужил поцелуй красавицы за свои подвиги? На щеках Элизы проступил румянец. Она быстро наклонилась к Оберону, бегло прикоснулась губами к его лбу и тотчас же отпрянула, словно ей сделалось страшно, и за этим страхом проступило что-то еще, незнакомое и важное. – Вам нравится меня дразнить? – спросила Элиза, взявшись за очередной шарик. – Нет. Мне нравитесь вы. – Оберон вдруг подумал, что страшно проголодался. Быка бы съел, и это только на закуску. – Как вы, Элиза? Смогли отдохнуть хоть немного? – Нет, – ответила Элиза, задумчиво катая шарик в пальцах. – Оберон, я очень испугалась за вас. Вы лежали там, как мертвый. А потом еще Примроуз упала и стала пророчествовать, а у вас потекла кровь из носа… Оберон нахмурился. – Что она сказала? – спросил он, стараясь говорить спокойно и невозмутимо. – Что великий владыка пришел на север. Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные реки, – ответила Элиза, взяв еще одну склянку, на сей раз с зеленоватым содержимым. – И наденет корону, которую у него отняли. Собственно, ничего необычного не произошло. Девушкам с факультета предвидения как раз и полагалось пророчествовать. Едва заметный сквозняк скользнул к кровати, мазнул Оберона по плечам. Подземные реки – это заклинание, которое Венфельд использовал, чтобы оживить свои зеркала. И от этого Оберону сделалось не по себе. Потому что если идти в своих рассуждениях до конца, то великим владыкой была Элиза. Это ведь она сумела воскресить давно умершее зеркало. «Совпадение», – подумал Оберон, и тотчас же у него мелькнула мысль, что он просто пытается себя успокоить. – Все в порядке? – встревоженно спросила Элиза, решив, видимо, что Оберон молчит потому, что ему плохо. – Да, – кивнул он, стараясь придать себе максимально спокойный и беспечный вид. – Великий владыка взошел на престол по смерти матери, но он не на севере. Принц Эдвард будет хорошим королем, я надеюсь, но не понимаю, при чем тут пророчество. – Может быть, оно касается принца Жоана? – задумчиво проговорила Элиза. – Он, кстати, заходил вас проведать. И Марк тоже… Жоан? Может быть. Кабинет зельеварения соседствует с малой лабораторией, принц вполне мог повлиять на зеркало. Оно очнулось и показало прошлое того, кто стоял рядом, а не то, что имело отношение к воскресителю. Да и пророчество, в конце концов, говорило о великом владыке. Разве Элиза королевских кровей? Да и Примроуз сказала бы «Великая владычица», если бы речь вдруг шла о дочери генерала Леклера. – Какой Марк? – уточнил Оберон, хотя прекрасно знал, о ком речь. В академии был только один Марк. – Ваш студент, – ответила Элиза. – Староста третьего курса. Когда все тряслось, я упала, а он меня поддержал. Оберон понимающе кивнул. – Вашу нитку почувствовал? – поинтересовался он, понимая, каким будет ответ. Чтобы Марк, да не ощутил оборотня рядом? Даже скованного серебром? Кажется, румянец Элизы стал гуще. Она кивнула. Оберон вспомнил, что Марк, несмотря на скромные внешние данные, всегда пользовался успехом у девушек. Но не настолько же он глуп, чтобы продолжить общение с невестой своего декана? – Да, – ответила Элиза. – Я испугалась, честно говоря. Но он сказал, что я у друзей и меня никто не обидит. – Все правильно сказал, – согласился Оберон, подавив в себе неприятное желание оттаскать нахального мальчишку за уши, хотя Марк не успел сделать ничего плохого. – Давайте завтракать, Элиза. Позовете домовых? – А как это сделать? – нахмурилась Элиза, и Оберон вспомнил, что у нее всегда были человеческие слуги. – Просто хлопните в ладоши, – ответил он. – И скажите: «Завтрак!» * * * Домового Элиза увидела в первый раз. В отцовском доме и домах друзей их не было, а в академии домовые делали все, чтобы никому не попадаться на глаза. Элиза вспомнила рассказ Оберона о том, что, несмотря на давнее и близкое соседство, домовые недолюбливают людей. И сейчас, когда в больничный зал вкатились два лохматых шара, на спинах которых балансировал большой серебряный поднос с блюдами, прикрытыми крышками, Элиза испуганно ахнула и невольно поджала ноги. Издали шары были похожи на ежей или лохматых котов. Серая ухоженная шерсть струилась мягкими волнами, от домовых едва уловимо пахло свежей выпечкой. Следом за ними с веселым лаем вбежал Пайпер, и Элиза ахнула и протянула к нему руки. Щенок запрыгнул к ней на колени, заворковал, лизнул в щеку. – Хороший он у вас, – заметил Оберон. Шары домовых подпрыгнули, ловко поставив поднос на прикроватный стол, и Элиза услышала негромкое фырканье. – Спасибо вам, – улыбнулась она, и домовые замерли. От их пушистых фигурок веяло искренним любопытством. – Вот так дела! – негромко прогудел один из шаров. – Вежливая леди! Видал ты, братец, что деется? Элиза удивленно посмотрела на них. Поймала взгляд Оберона – он смотрел с любопытством, словно Элиза проходила какое-то испытание, и проходила успешно. – А что, тут нет вежливых леди? – поинтересовалась Элиза. Второй домовой подпрыгнул, крутанулся и раскрылся, встав на рыжеватые ножки в темных башмачках. Он действительно был похож на кота: аккуратная мордочка, круглые ушки, белые усы. Элиза невольно улыбнулась – домовой выглядел очень милым, как плюшевая игрушка. Если бы Элиза была ребенком, то обязательно погладила бы его! – Есть, – ответил он. – Но мало. Кушайте на здоровье! – Спасибо! – сказала Элиза, домовой снова свернулся клубком, и Пайпер посмотрел на него так, словно это была знатная добыча, которую надо было схватить и притащить хозяйке. Домовые зафыркали, укатились, и Оберон весело заметил: – Вы им понравились. Они редко с кем разговаривают. Просто делают, что им велено. Подняв крышку с блюда, Элиза увидела яичницу с беконом и грибами и поняла, что страшно проголодалась. После землетрясения, когда Оберона принесли в больничный зал, она не могла думать о еде, а теперь как-то опомнилась. Да, уже утро, Оберон пришел в себя, а она голодна. Элиза не заметила, как ее тарелка опустела. Оберон ел медленнее, и ей вдруг стало стыдно. Леди не должна молотить свой завтрак, как крестьянка, которая боится, что у нее отнимут скудную еду. Оберон ободряюще улыбнулся. – Помните, вы сказали, чтобы я повторил свое предложение, когда буду видеть в вас именно вас, а не кого-то другого? – спросил он, и Элизе сделалось жарко, а потом сразу же охватило таким холодом, что она почти перестала дышать. – Ну вот, я повторяю. Элиза отставила тарелку на стол. Неужели можно полюбить вот так, за несколько дней? Их связало заклинание, потом Оберон спасал ей жизнь… Она вспомнила, как испугалась за него во дворе замка. Это был не то чтобы страх – черная липкая тоска вползла в душу. И потом, когда Элиза сидела рядом с кроватью, когда уже ушел врач и больничный зал погрузился в полумрак, она поняла, что не может потерять Оберона. В ней тогда тоже умрет что-то очень важное. Была ли это любовь? Бог весть. Элиза не успела ответить – в больничный зал вошел ректор, и она почти услышала легкий звон, словно где-то далеко лопнула туго натянутая нить. И наваждение ночи и страха сразу же исчезло. Оберон устало улыбнулся, словно именно этого и ожидал. – Доброе утро, дорогой мой! – Акима подошел к койке, поставил на столик маленькую бутылку из темно-зеленого стекла. На смуглой этикетке извивался дракон. Обернувшись к Элизе, ректор кивнул ей: – Доброе утро, миледи! Как наш больной? – Быстрыми шагами идет на поправку, – весело сказал Оберон. Элиза заметила, что Пайпер смотрел на Акиму с очень недовольным, почти свирепым видом, который делал его милым и забавным. – А что в бутылке? – Сарванийское вино! – с гордостью ответил Акима. – Берег его для особого случая и решил, что он уже наступил. Оно тебя подбодрит, я уверен.