Он остановился. Элиза тоже замерла, и в вечерней тишине вдруг послышалось насвистывание. Кто-то шел по тропе, не скрывался, беспечно насвистывал песенку – Элиза даже разобрала, что это были «Деньки веселые», отец, бывало, напевал ее, когда у него было хорошее настроение. Вскоре из-за уступа появился долговязый парень в костюме бродячего мастерового, с рюкзаком за плечами. В рюкзаке что-то позвякивало, шапка была лихо сдвинута на макушку. Просто человек, который ходил по этим неласковым северным краям, искал работу. В таком огромном замке наверняка найдется какое-нибудь дело для того, кто может сделать все, что потребуется, починить все, что нуждается в починке, и не боится никаких трудностей. Элиза смотрела на его руки и не могла отвести взгляд. Очень аккуратные, очень ухоженные – руки джентльмена, а не мастерового. Ни единой царапины, ни единой мозоли. Даже ногти модной овальной формы. Голову словно сжали ледяные пальцы. Незнакомец остановился, увидев Оберона и Элизу, поправил лямку рюкзака и звонко произнес с легким восточным оканьем, которое так не вязалось со свежим маникюром: – Доброго вечерочка, м’лорд и м’леди! Вы не из замка ли будете? «Забалтывает, – подумала Элиза. В животе заворочался холодный ком, ладони вспотели. – А вдруг он действительно просто идет мимо? И его никто сюда не отправлял?» Лицо незнакомца было спокойным и улыбчивым – Элизе не хотелось верить, что на свете бывают мерзавцы с такими лицами. Может, крысы ошиблись? – Из замка, – кивнул Оберон, и в следующую секунду произошло сразу несколько вещей. Незнакомец в одежде мастерового странно дернул левой рукой, Элиза услышала тонкий свист над головой, и под незваным гостем дрогнула земля, распахиваясь черной грохочущей пастью. Он с воплем рухнул в провал, и Оберон протянул к Элизе что-то металлическое, похожее на изогнутый коготь. От предмета веяло смертью; Элиза устало прикрыла глаза и спросила: – Что это? – Метательный нож, – ответил Оберон, взвесил нож на ладони и добавил: – Редкая штука, из метеоритного железа. А оно, между прочим, способно обходить защитные заклинания. Его еще называют «Гнев небес». Он спрятал нож в карман, склонился над провалом и произнес: – Два Стакана у нас уже был, а это, получается, Подстаканник. Эй! Как звать-то тебя, такого шустрого? Из провала послышался сдавленный стон и грязная брань. – Я из-за тебя ногу сломал!.. – услышала Элиза. Оберон ухмыльнулся, и из вечерних теней выползли крысы. Элиза не знала, сколько их тут было, но не меньше сотни. Ей сделалось холодно, словно чьи-то мертвые руки дотронулись до ее шеи и заледенили все тело. Элиза никогда не видела столько крыс сразу и не хотела даже думать о том, что будет, если им вдруг вздумается напасть на них с Обероном. Пайпер взвизгнул и прижался к ногам хозяйки. Для сражения с таким воинством он был еще слишком мал и теперь трясся от страха. Некоторые крысы посматривали на него так, словно прикидывали, каков квиссоле на вкус. Гнюк проворно подбежал к провалу, деловито заглянул в него и фыркнул: – Да! Он самый! – Слышь, Подстаканник. – Оберон присел на корточки, снова заглянул в провал и с каким-то отстраненным равнодушием заметил: – Скажешь, кто тебя послал и так хорошо вооружил, – и я тебя вытащу. Ногу не залечу, сам поковыляешь – но вытащу. С крысами ночевать не оставлю, не бойся. Ответом ему была вторая порция брани. Оберон покачал головой. – У простого мастерового, которым ты представляешься, неоткуда взяться метательному ножу из метеоритного железа! – сказал он. – Их всего три на материке! И я знаю, где находится каждый. Все маги это знают, таков протокол. Кто тебя послал, король Эдвард? Из провала донесся хохот. – Ты, что ли, совсем головой слаб? – язвительно поинтересовался незнакомец. – Король, он вон где! До Бога высоко, до короля далеко! И ножик не мой! Оберон ухмыльнулся. Элиза вдруг почувствовала такой озноб, словно в душе поселился январский ветер. Сейчас она видела перед собой не того человека, к которому успела привыкнуть и привязаться, не своего друга и спасителя. Над провалом склонился охотник, и он готов был идти до конца. – Откуда же он взялся? – спросил Оберон. – А я знаю? – ответил незнакомец вопросом на вопрос и вдруг вскрикнул: – Что тут еще за твари шарятся? Гнюк визгливо захрипел, задергался, и Элиза с ужасом поняла, что он смеется. Остальные крысы тоже захихикали, и страх, окутавший Элизу, сделался еще гуще. – Это не твари, – произнес Оберон. – Это зимаранские горные крысы. Из провала донесся сдавленный стон, а затем незнакомец презрительно бросил: – Да хрен ли мне, что я, крыс не видел? Кто еще у тебя в приятелях кроме крыс? Что за дела вообще? Иду, никого не трогаю, и тут вот вам, пожалуйста! Миледи! Вы-то что смотрите? Оберон устало покачал головой. Вздохнул, словно перед ним был студент-прогульщик. – Слушай, Подстаканник, смеркается уже, – заметил он. – Давай не томи, рассказывай. Кто тебя сюда отправил, кто так богато снабдил. Я не спрашиваю детали, тебе их и не сообщили. Просто имя заказчика. – Какие на хрен заказчики! – заорали из провала так, что эхо загуляло по горам. – Слышь, дядя, ты там обурел в корягу? Зельями объелся? Про короля говоришь? Так я дойду до короля, все расскажу, как тут бандиты с порядочными людьми поступают! Иду, никого не трогаю, ничего не умышляю, а меня в яму с крысами! Что, думаешь, над тобой только Боженька? Сжечь бы ваше мажье гнездо! Оберон понимающе кивнул. – Ладно! – сказал он. – Посиди там, я утром еще загляну. Крысы тебя покараулят, ну и не обессудь, им поесть надо будет. Нога, я так понимаю, тебе уже ни к чему. Он выпрямился, взял Элизу за руку и неспешно двинулся по тропе прочь. Из провала снова раздался вопль. Элиза замерла, с ужасом глядя, как в провал скользнула первая серая тень. – Ты что, так и оставишь его там? – спросила она, чувствуя, как немеют губы. Оберон снова кивнул. – Ну да. Утром вернусь, приберу то, что от него останется. Он говорил об этом с таким отменным равнодушием, словно речь шла о желтой папке с отчетами по факультету. Просто привычное дело, не более. «Убийца, – прошелестел внутренний голос. – Равнодушный убийца и садист, и не надейся, что он станет другим. Не станет. Такова его природа, ловить и терзать». Элиза тотчас же напомнила себе, что этот человек пришел сюда убить их с Обероном, он бросил в них метательный нож, и кто знает, что еще у него было в рюкзаке. Но то, что он проведет ночь в яме со сломанной ногой, которую будут грызть крысы, вселяло в нее липкий ужас. Ни один человек такого не заслуживал. Элиза понимала: после этого их отношения с Обероном погибнут. Их уже будет не оживить. Что бы он ни сделал, как бы потом ни спасал ее и ни любил, между ними всегда будет лежать этот вечер, незнакомец в провале и пирующие крысы. Этого не перенести и не обойти. Не забыть, не вычеркнуть из памяти. – Я тебя тогда потеряю, – прошептала Элиза. – И уже не верну. Что ты сегодня говорил своим ребятам? Оберон удивленно посмотрел на нее. Из провала донесся рев боли – крысы принялись за работу. Элиза подумала, что они пока играют, наслаждаются мучениями жертвы. Спешить им некуда, ночь длинная. – Что вами движет не жажда убивать, – напомнила Элиза. – Что вы спасаете людей… Она чувствовала, что готова разрыдаться. Ее трясло от озноба, словно Элиза подцепила лихорадку. – Оберон… – выдохнула она. – Оберон, пожалуйста… я очень тебя прошу. Оберон прижал ладонь ко лбу. Отец Элизы тоже так делал, когда хотел что-то сказать о бабьих нервах, которые мешают мужчинам делать серьезные дела. – Он пришел нас убивать, – негромко напомнил Оберон. – Зарезал бы, как котят, и бросил на камнях. Или пробрался бы в замок и убил во сне. Или поставил бы ловушку. – Так не убил же! – Элиза отступила от Оберона, споткнулась о камень, но не упала. Сейчас ею овладело странное чувство, яростное и светлое, словно она на самом деле боролась не за незнакомца в провале, которого грызли крысы, а за Оберона. – Пожалуйста, достань его оттуда. – Неожиданное понимание того, как надо поступить, вдруг озарило ее душу, и Элиза воскликнула: – Мы отнесем его в замок! Пусть Анри испытает на нем какую-нибудь Руку мертвеца! Он сам все расскажет, Оберон! Оберон устало вздохнул. Кивнул и пошел к провалу. Элиза поняла, что победила. Глава 7 Рука мертвеца Подстаканника успели вытащить из ямы до того, как крысы взялись за него всерьез – так, куснули пару раз. Несерьезно; быстро оценив рану на ноге, Оберон понял, что крысы пока только развлекались. Подстаканник стенал и вопил; работники замка, коллегой которых он так и не стал, предметно рассуждали о том, как бы так его треснуть, чтоб заткнуть, но не убить. Очень уж шумный, зараза такая, а дело к ночи. Мало ли какая дрянь выберется из гор на этот шум. Глядя, как его тащат по тропинке к замку, Гнюк заметил с редким для крысы умом: – У тебя благоразумная жена, декан. Смотри, изменит тебя в худшую сторону. Будешь жалеть тех, кого тебе положено убивать. Как там говорится в ваших книгах, возлюби врагов своих? Элиза, которая терпеливо ждала чуть поодаль, сделала вид, что ничего не услышала. Хотя ее лицо удивленно дрогнуло, когда Гнюк упомянул книги. Оберон усмехнулся. Иногда ему казалось, что Гнюк тоже оборотень: застрял в крысином теле и решил не возвращаться в человеческий облик. Очень уж толково рассуждал. – Почему же в худшую? – поинтересовался он. Гнюк совершенно по-человечески пожал плечами, сел и снова принялся рыться в шерсти на пузе. На шерсти Оберон увидел мазки крови: Гнюк взялся за Подстаканника одним из первых. – Потому что ты охотник на чудовищ, – сказал Гнюк. – А охотник не должен жалеть свою жертву. Что там, кстати, о награде за наши труды? Оберон кивнул – Гнюк своего не упустит, не та порода. И чужое прихватит, если выпадет случай. – Вам уже несут коровью тушу, – ответил он. Острая морда Гнюка приняла такое выражение, которое можно было бы счесть довольной улыбкой.