Чем больше они углублялись в лес, тем сильнее, тем острее и резче звучала музыка охоты. Оберон чувствовал озноб – не от прохлады осеннего утра, а от того нетерпения, которое всегда охватывало его, когда он становился на след. То, что сейчас он шел за Элизой, своей Элизой, ничего не меняло. Он был охотником. Впереди был оборотень. Сила, завладевшая Элизой, была дикой и жестокой. И Оберон шел делать то, ради чего жил, – спасать человека от чудовища. Он надеялся, что успеет. Он уверял себя, что Элизе еще можно помочь. Они поднимались все выше и наконец выбрались к краю леса и пошли по камням туда, где бойко шумел ручеек, лопоча свою невнятную песенку. Пайпер, который отважно бежал впереди и уже успел оставить где-то в зарослях клочки рыжей шерсти, вдруг остановился и залаял, завилял хвостишком, приплясывая от радости, – нашел! Ответом ему был сдавленный стон, похожий на скуление. Оберон вскинул руку, приказывая Марку остановиться. Впереди, там, где ручеек убегал к старым сосновым стволам, что-то белело. Оберон сделал несколько бесшумных шагов и увидел Элизу. Она обратилась на рассвете и не поняла, как попала в лес, Оберон прочел это в дрожании золота, которое плавало в магическом поле Элизы. Кровь на ночной сорочке не была человеческой – Оберон принюхался, понял, что это заяц или белка угодили в лисьи зубы. Мелькнули растрепанные темные волосы, сверкнули усталые испуганные глаза, и Оберон снова услышал стон. «Ранена», – подумал он. Оборотни не чувствуют боли, но, возвращаясь в человеческий облик, начинают страдать от тех ран, которые получили в пылу танца под луной, когда бежали среди зарослей и прыгали по камням. – Элиза, – мягко произнес Оберон и шагнул вперед. Элиза сидела на корточках под деревом, руки и босые ноги были грязными и исцарапанными, но Оберон облегченно понял, что обошлось без травм. Так, несколько царапин. Пайпер махал хвостом, улыбался хозяйке, но не подходил – боялся. Запах зверя был густым и давящим. Он окутывал девичью фигурку, словно саван. Но его можно было сорвать. – Элиза, – негромко повторил Оберон, сделал еще один шаг, протянул руку. Сейчас следовало быть очень осторожным. – Элиза, это же я, Оберон. Все хорошо, маленькая, все хорошо. Элиза всхлипнула, уткнулась лицом в ладони. Еще один шаг. – Я здесь, я тебе помогу, – пока Оберон говорил, Марк скользнул за сосны бесшумной серой тенью, заходя Элизе за спину. – Пойдем домой. Все хорошо, но тебе надо полежать. Да? Плечи Элизы затряслись, и она разрыдалась. Пайпер бросился к ней, прижался к грязной ноге, заскулил, залаял – его страх смыло жалостью. Оберон сделал еще один бесшумный шаг и, подхватив Элизу под локти, поднял и прижал к себе. Все. Вот она, в его руках. В тот же миг Марк нанес удар. Над лесом вспыхнула серебряная молния, впиваясь в ауру Элизы, сковывая и сминая все, что принесла ей эта ночь, отделяя зверя от человека. Элиза застонала от боли и обмякла в объятиях Оберона. Темное, бессмысленное лицо сделалось живым, страдающим и разумным. Зверь ушел – мелькнуло что-то рыжее среди сосен и растаяло без следа. Элиза вернулась. Оберон поднял глаза на Марка – парня ощутимо знобило. Первая настоящая охота – почти то же самое, что на тренировках, и в то же время совсем-совсем другое. Первая охота словно что-то вырезает в человеке, режет по живому, делает его не таким, как прежде. Это было страшным и единственно верным. – Все правильно, – одобрительно выдохнул Оберон. – Будем считать, что ты сегодня окончил курс с отличием. Марк всхлипнул и ничего не ответил. * * * Возвращения в замок Элиза не запомнила. Она плавала в темном облаке беспамятства, которое иногда разрывалось прорехами, как уходящая грозовая туча, – и в них Элиза видела верхушки сосен, серое небо и птицу под облаками. Птица кружила, потом опускалась и, подхваченная воздушным потоком, снова поднималась все выше, выше. – …потому что по протоколу, если оборотень не совершил убийств, его надлежит лечить, – проплыл над ней голос, и Элиза подумала: Марк. Откуда он тут взялся? Он сейчас должен быть на занятиях, а не в лесу. Что произошло? – И почему же их не лечат вот так, сразу? – а это уже был Оберон. Когда Элиза услышала его, то ей сразу же сделалось не легче, но как-то спокойнее. Оберон был рядом, значит, ничего плохого с ней не случится. – Потому что, по сводкам Министерства магии, большинство оборотней совершает первое убийство в ночь первого обращения, – официальным тоном ответил Марк, а потом его голос дрогнул, и он добавил: – Это, как правило, члены семьи. Иногда соседи, односельчане. Отведав человеческой крови, оборотень уже не способен окончательно обрести разум. «Он кого-то потерял, – подумала Элиза. – Оборотень убил его близкого человека, и Марк решил стать охотником». Мысль была ленивой и сонной. Птица кружила над соснами, и серое небо становилось все ниже. – А эта кровь? – поинтересовался Оберон, и Элиза удивленно подумала: какая кровь? О чем он говорит? Она никому не сделала ничего дурного! Или сделала? Голову наполнял вязкий туман, и Элиза никак не могла вырваться из него на свободу. «Моя мать не была оборотнем. Ее зачаровали, эти чары и увидел отец при первой встрече», – хотела сказать Элиза, но язык и горло не слушались. Собственное тело казалось чужим, неловким, сломанным, словно душу Элизы вынули и вдохнули в куклу, и теперь она не знала, как ею управлять. Что сделать, чтобы поднять руку? Как заговорить? Она не знала, и это было невыносимо. Она должна была рассказать Оберону о том, что случилось с ее матерью, – Элиза боялась, что может забыть об этом. Голову жгло – Элиза понимала, что это работает новая серебряная нить, которая сковывает в ней зверя. Она помнила каждое мгновение блаженной лунной ночи, помнила свое невыносимое светлое счастье и понимала, что это больше не должно повториться. Никогда, нет. Она Элиза Леклер, она человек, а не зверь. – А это кровь зайца, – ответил Марк. – Она охотилась в лисьем облике. Потом тучи снова затянули небо над головой Элизы, и она поплыла в пустоте. Не было ничего, кроме этой пустоты, – она вслушивалась, пытаясь уловить голос Оберона и, зацепившись за него, выплыть к свету и жизни, но ничего не было. Элиза очнулась оттого, что рядом кто-то всхлипнул и что-то теплое и влажное прикоснулось к щеке. Ей казалось, что она никогда не сможет открыть глаза – и все же смогла. Элиза увидела, что она лежит на кровати в спальне Оберона, а на подушку забрался растрепанный и несчастный Пайпер: квиссоле всхлипывал совсем по-человечески и лизал ее щеку. – Тихо, тихо, – услышала Элиза и поняла, что тоже плачет. Над ней склонилась госпожа Летиция, и холодное стекло уткнулось в губы. Элиза сделала глоток – прохладная жидкость пахла яблоком, но на вкус была такой отвратительной, что Элизу едва не вырвало. – А вот этого не надо, – строго сказала госпожа Летиция и, зажав нос Элизы цепкими сухими пальцами, приказала: – Пейте! Элиза послушно выпила зелье до конца, и пальцы разжались. Госпожа Летиция смотрела с искренним сочувствием – так могла бы смотреть мать или бабушка, которая готова была не спать всю ночь и подавать лекарства больному ребенку. – Ну как вы? – заботливо спросила она, присев на край кровати. Элиза прислушалась к себе и ответила: – Чувствую себя чем-то вроде макарон. Госпожа Летиция понимающе качнула головой. – Неудивительно. Столько магии меньше чем за сутки! – сказала она и, понизив голос, призналась: – Я, честно говоря, удивляюсь, как вы вообще живы после всего этого. Мысли едва ворочались в голове, но Элиза сосчитала: разрыв цепи, которая соединяла их с Обероном, потом превращение в лисицу и новая сдерживающая нить, брошенная Марком. – Многовато… – вздохнула она, и декан факультета зельеварения ободряюще улыбнулась: – Ничего, теперь дело пойдет на лад. Видите эти шарики? – она указала на прикроватный столик, и Элиза, с трудом повернув голову, увидела серебряный подносик, на котором лежала груда шариков в белой обсыпке, похожих на кокосовые конфеты. От них и пахло чем-то конфетным, сладким, и этот запах воскрешал воспоминания: неясные, но хорошие, из далекого детства. – Их обязательно нужно съесть в течение этого дня, иначе магическое поле академии начнет вас отторгать. Ничем хорошим это не кончится, сами понимаете. – Как… принца Жоана? – прошептала Элиза, и госпожа Летиция кивнула. – Это разные процессы, но принцип похож, – ответила она. Элиза попробовала шевельнуться, но руки сразу же налились такой густой тяжестью, что она без сил обмякла на кровати. – Не знаю, как буду их есть, – призналась Элиза, и по тонким губам госпожи Летиции скользнула понимающая улыбка. – Все будет хорошо, вы справитесь, – уверенно сказала она. Элиза посмотрела по сторонам, прислушалась и спросила: – А Оберон? С ним все хорошо? Госпожа Летиция кивнула. – Он сейчас в ректорате, о чем-то приватно говорит с Акимой. А до этого вместе с невыносимым Анри пытался учить меня, как приготовить лекарства для вас. Должно быть, Оберона не ждет ничего хорошего. Он декан факультета, который готовит борцов с чудовищами. Он лучше всех знает, как сражаться с темными силами, он успел доказать свою непримиримость в этой борьбе – и он привел в академию оборотня. Он готов был жениться на той, которая превратилась в лисицу. Элиза вспомнила круглое лицо полной луны, мелодию земли и жизни, согласный хор всего, что наполняло этот мир, и поняла, что до конца дней своих будет жалеть о том, что отказалась от этого чуда. Будет жалеть – но никогда не согласится вернуться к нему. Там, за гранью невыносимого счастья, лежала лишь такая же невыносимая боль, сплетенная с безумием. Что теперь будет с Обероном? Что теперь будет с ней? – Госпожа Летиция, – почему-то Элиза не сомневалась в том, что с этой женщиной можно говорить искренне и ничего не бояться, – у Оберона не будет сложностей из-за меня? Госпожа Летиция вздохнула, отставила стакан и взяла поднос с белыми шариками.