«Все ты прекрасно понимаешь, – подумал он. – Сейчас выяснится, что Элиза принцесса, и ты ее потеряешь навсегда». – Тогда давайте не тратить время даром, – сухо произнес Оберон и поднялся с подоконника. – Чем скорее это выяснится, тем лучше. * * * – …так какой же третий вопрос? Ты сказал, что у тебя их три. – Что ты теперь будешь со всем этим делать? Далекие голоса выплыли из глубин мрака и снова утонули в них. Элиза потянулась было за ними, но потом поплыла туда, где возле кровати Оберона горела лампа и за окнами была ночь – та самая, когда все началось, но луна еще не имела над Элизой власти. Казалось, время тогда сделалось густым и неспешным и каждая минута тянулась, словно мед. И мир тоже был другим, он вздрогнул и куда-то поплыл, накрывая Элизу томной слабостью – она поняла, что теперь сможет только таять, растворяясь в ритмичных движениях Оберона, которые сейчас наполняли ее неведомым доселе, тягучим удовольствием. Это было настоящим волшебством. В ту ночь Оберон мог читать ее мысли и ловить малейшие оттенки чувств, зная, чего именно ей хочется. А потом реальность взорвалась, рассыпаясь горячими осколками, и Элиза обмякла на кровати, балансируя на грани обморока и чувствуя, как пульсирующие волны блаженства медленно растекаются по телу. Это было счастьем. Это было… – Так, готово. – Ночь, лампа, воспоминания скользнули прочь, энергичный женский голос смел их. Госпожа Аверна, декан факультета предвидения, – Элиза как-то слышала, как она распекала одного из нерадивых студентов, и ей понравился ее голос. Таким бы петь где-нибудь на юге, под бархатным низким небом. Почему она здесь? – Анри, неси свое зелье! Значит, и Анри здесь. Значит, скоро все кончится, она придет в себя, и счастливая ночь осеннего полнолуния больше не будет иметь над ней власти. – Вот, пожалуйста! – Анри говорил с непривычной серьезностью. Ни малейшего следа светской беспечности, лишь холодное спокойствие ученого. Какое-то время было тихо, а затем Оберон произнес каким-то чужим, неживым голосом: – Зеленая. Она действительно из владыческой семьи. Кто из владыческой семьи? Что происходит? Элиза попробовала открыть глаза, и тьма рассыпалась пестрыми пятнами и снова загустела мраком. – Ну-ка, позвольте! – а это уже принц Жоан, он-то что тут делает? – Вот такой оттенок означает, что она максимально близка к престолу. Дочь или внучка правителя. Не какая-нибудь семиюродная племянница! Он помолчал – Элиза чувствовала, что Жоан растерян, – а потом добавил: – Да, поэтому я так себя и вел в первые дни. Она-то уже приехала. Господи, я и предположить не мог, что рядом принцесса! Принцесса? Кто? О ком они говорят? Элиза вновь открыла глаза, и по зрачкам ударило болью, вышибая слезы. Но боль прошла почти сразу, и Элиза увидела, что лежит на кровати в спальне Оберона, серебряный поднос для шариков опустел, а чуть поодаль стоит целая компания. Госпожа Аверна держала в руке металлический шприц для забора крови, Анри хмуро смотрел в большой стакан с какой-то зеленой дрянью, а Жоан, который стоял рядом, со знанием дела говорил: – Этот оттенок называется «королевский изумрудный». Когда меня так проверяли, то он был в точности таким же. – Вас проверяли? – удивилась госпожа Аверна. Жоан хмуро кивнул. – Да, мой король отец искал причину, чтобы лишить меня короны, – ответил он. – Даже решил, что я не его сын. Мама очень расстроилась тогда, плакала. Даже хотела уезжать. Ко лбу прикоснулись прохладной тканью, и Элиза едва не вскрикнула от радости. Оберон, он был здесь, он просто стоял так, что она его не видела! Теперь все будет хорошо. Теперь страх и тьма уйдут и не вернутся. – Как ты себя чувствуешь? – негромко спросил Оберон. – Лучше, – откликнулась Элиза. Туман отступал, голова была на удивление свежей. – Оберон, о ком вы все говорите? Кто принцесса? Спальню накрыло тишиной, словно все сразу утратили дар речи. Оберон сел на край кровати, осторожно взял Элизу за руку и ответил: – Ты. Элиза с трудом удержала желание сунуть палец в ухо, чтобы проверить, хорошо ли она слышит. Может, сон продолжается? Оберон ведь не мог говорить такие вещи с таким серьезным, даже строгим лицом! Да и она, Элиза, не могла быть принцессой. Ее мать, Анна, была внучкой старого мельника – когда она окончательно пришла в себя, отец начал искать ее семью и нашел в соседнем регионе. Никаких королевских кровей там и рядом не было. Да и сам Эжен Леклер не имел никакого отношения к владыкам. Он получил дворянство только после Трехдневной войны, когда одним сокрушительным ударом принудил к миру княжество Моави. – Господи, какие глупости! – Элиза даже сумела рассмеяться. – Моя мать внучка мельника, мой отец… Она осеклась. Перед глазами мелькнул говорливый ручеек в горах, и голос лунной лисицы пропел: «Батюшка, батюшка носит корону. Мельника доченька носит его дитя… Я не была оборотнем, Элиза. Меня им сделали». Элиза сжала руку Оберона, словно она была тем якорем, который не позволил бы ей рухнуть в безумие. В ночь осеннего полнолуния ее мать говорила с ней, она рассказала все, что могла. Призраки и мертвецы никогда не говорят прямо. – То есть… – прошептала Элиза. В голове шумело, слова комкались в горле, и тяжесть наполняла руки. – Как вы это узнали? – Великая наука зельеварение, – ответил Анри и продемонстрировал свой стакан. – Ваша кровь, Элиза, вступила в реакцию с особой смесью, и по цвету стало ясно, что вы из владыческой семьи. – У нас так определяют, – вставил Жоан. Сейчас он смотрел на Элизу с оценивающим любопытством, словно пытался понять, как именно может вывернуться эта ситуация и как можно извлечь из нее пользу. – Я не верю. – Элиза сама не поняла, как села. Оберон подложил ей под спину несколько подушек и сказал: – Конечно, это все очень странно. Но получается, что пророчество о тебе. Ты восстала из пепла и крови, когда я убил сгибельника. Ты оживила подземные реки, когда подошла к зеркалу Венфельда. Жоан так бесился в первые два дня потому, что ты была рядом – так на него влияет проклятие его семьи. Он болезненно поморщился и закончил: – И поэтому убили твоего отца и теперь пытаются убить тебя. Король Эдвард боится, что ты заберешь его корону. – Да не нужна мне никакая корона! – воскликнула Элиза. По щекам потекли слезы, но она этого не заметила. В груди сделалось горячо и больно. – Моего отца убили… из-за какой-то короны? Моя мать пережила… такой ужас… из-за короны? Слова вырывались жгучими брызгами, боль и обида пульсировали, не давая дышать. Жоан едва слышно охнул: кажется, у него в голове не укладывалось, как это кто-то может так говорить о короне, словно это какая-то невыразимая мерзость. Оберон снова взял Элизу за руку, и тогда гнев и боль растаяли: она разрыдалась и уткнулась лбом в его плечо. Госпожа Аверна сориентировалась первой – она подтолкнула Анри и принца к выходу, и вся компания покинула спальню. Элиза не знала, сколько времени провела вот так, в руках Оберона, который гладил ее по голове и повторял что-то тихое, успокаивающее. Снова пошел дождь – капли загрохотали по подоконнику. Все изменилось, все стало совсем другим. – Не уходи, – только и смогла прошептать Элиза. – Оберон, не уходи. Не оставляй меня, пожалуйста. Он тихо рассмеялся. Снова погладил ее по голове, и Элиза почувствовала, что ему сейчас тоже больно. Очень больно, невыносимо. – Я здесь, – произнес Оберон. – Я никуда не уйду. – Я не хочу быть принцессой. – Элизе казалось, что у нее в груди рана, глубокая и грязная, и слезы сейчас вымывают эту грязь, вычищают рану, освобождают. Скоро они кончатся, и тогда Элиза точно будет знать, что делать. – Ты будешь той, кем захочешь, – ответил Оберон. – А я буду тебе помогать. Любой тебе. Потому что я тебя люблю, Элиза. Не твою корону. Тебя. Любую. Эти слова исцелили ее. Они не исправили того, что случилось, не вернули Элизе отца и мать, не заставили тех, кто охотился на нее, отречься от своих планов, – но ей стало легче. – И я тебя люблю, Оберон, – выдохнула она. – Люблю. * * * – Да, это несомненно повод для убийства. Тьма за окнами была густой, плотной – до рассвета далеко, и Элизе казалось, что они с Обероном зависли вне времени. Можно быть вместе, держаться за руки и надеяться, что ничего плохого с ними не случится. Потом придет утро, надо будет жить дальше, но пока они могли просто быть рядом. Их маленький мир был ограничен стенами спальни и светом лампы. – Есть бумаги, которые подтверждают твое происхождение, – произнес Оберон. Он выглядел спокойным, иногда даже улыбался, привычно и знакомо, и тогда Элизе становилось легче. – Твой отец знал о них и, возможно, показал Эдварду. Поэтому все его документы были сожжены перед убийством. Но Эдвард подозревает, что генерал мог что-то и припрятать – потому и послал Фила Два Стакана на поиски. Элиза чувствовала, что ее окунули в грязь. Ей никогда еще не было настолько мерзко, даже в тот день, когда она решила выставить на окно горшок со сластолистом. Отца убили из-за какой-то короны! Из-за власти! Да не нужны ей ни троны, ни короны, больше всего Элиза хотела, чтобы отец был жив, чтобы весь ее мир не рухнул с его смертью! А кто там займет престол – право же, это полная ерунда. – Я не хочу быть королевой, – призналась Элиза, и пальцы Оберона дрогнули и сильнее сжали ее руку. Он улыбнулся очень светлой и беспечной улыбкой и поинтересовался: – Это почему же? Элиза удивленно посмотрела на него: говорит весело, но не шутит. – Почему я должна хотеть? – ответила она вопросом на вопрос. – Все хотят. Спроси своих новых приятельниц, Клер и Примроуз, хотят ли они быть королевами, – ответил Оберон. – Ответ немного предсказуем. Они бегом кинутся к трону, если у них будет даже призрачная возможность занять его.