Простенькие обручальные кольца на маленьком блюдце почему-то показались Оберону ненастоящими, словно все это было во сне. «Я женюсь», – подумал он и поймал мысль Элизы: «Я выхожу замуж». Конечно, она представляла свою свадьбу по-другому. Но Оберон знал: важно то, что будет потом. То, как они будут жить и любить друг друга. – Да, я согласна, – кивнула Элиза и, взяв кольцо, надела его на палец Оберона: так осторожно, словно могла что-то сломать. Священник важно кивнул и произнес: – А ты, Оберон, дитя Божье? Согласен ли ты взять в жены эту женщину, по доброй воле и с чистым сердцем, любить ее и делить с ней посланное Господом до конца ваших дней? – Согласен, – ответил Оберон. Кольцо было маленьким и легким, а рука Элизы горячей; он надел кольцо на безымянный палец и улыбнулся. Та дорога, которая началась с горшка со сластолистом, привела их сюда, в сельскую церковь, к ним настоящим. – Тогда, дети Божьи, – улыбка священника стала такой, словно он действительно был счастлив, – объявляю вас мужем и женой перед лицом Господа и людей. Любите и берегите друг друга! * * * Они покинули поселок поздним вечером – обняв деда, Элиза сказала, с трудом сдерживая слезы: – Так надо, дедушка. Так надо. Дед понимающе качнул головой, махнул рукой. Элиза испугалась, что он отвернется, но он не отвернулся, лишь сильнее сжал руку Мари и посмотрел на Элизу с такой глубокой любовью и печалью, что в груди сделалось больно и горячо. Увидятся ли они снова? – Да, я понимаю, – произнес дед. – Раз вас ищут, то сюда придут, это уж точно. Ну мы-то, понятно, не видели вас и не слышали. А ты приезжай еще, лисичка. Бог даст, я и правнуков увижу. Элиза подумала об этом уже в вагоне, когда Оберон запер двери и укутал купе защитным заклинанием. «Я замужем, я вышла за него замуж» – эта мысль казалась Элизе странной и непривычной. Теперь они действительно были соединены – не заклинанием, а чем-то намного сильнее и важнее. Чем-то лучшим. Она представляла свою свадьбу совсем не так – и подумать не могла, что все получится настолько красиво и целомудренно. И не надо было ни белого платья от лучшего столичного портного, ни цветов, привезенных с юга, ни щебечущих подружек невесты. Когда-то Элиза мечтала об этом, но теперь точно знала, что все это лишь шелуха. Пустяки, которые не стоят внимания. Взгляд Оберона в гулком здании церквушки и чувство соединения навсегда – вот что было по-настоящему важным. Оберон сидел на диванчике, молчал, смотрел в окно – там пролетали платки полей, серебристые в лунном свете, и над травами поднималось и опускалось что-то прозрачное, словно там танцевали привидения. Элиза вспомнила песню, которую отец иногда пел, когда оставался один, – о девушке, которую заманили призраки, и теперь она вынуждена танцевать с ними вечно. – О чем ты думаешь? – спросила Элиза. Оберон задумчиво улыбнулся краем рта. – О том, какой же у тебя план, – ответил он. – Ты так и не рассказала. А я как твой муж и защитник все-таки имею право знать. Он говорил с привычной веселой легкостью, и Элиза в очередной раз подумала, что не должна его втягивать во все это. – Я еду в столицу, чтобы встретиться с королем, – ответила она. Оберон кивнул. – Это я уже понял. Посмотреть на кузена, пообщаться, – он усмехнулся и цинично заметил: – С родней надо поддерживать связь. – В каком-то смысле, – ответила Элиза. Ей вспомнился Пайпер – маленькое золотое облако. Как он сейчас в академии? Должно быть, скучает. Возможно, думает, что его бросили. Элиза хотела пообещать ему, что вернется, и не могла этого сделать. – И как ты собираешься это провернуть? – поинтересовался Оберон. – Придешь к воротам дворца, скажешь, что ты сестра короля? Таких сестер прогоняют древком копья пониже спины. Глазам сделалось горячо. Оберон поймал взгляд Элизы, нахмурился и сказал уже серьезнее: – Я волнуюсь за тебя. И уверен, что нас примут под белы рученьки сразу же, как мы сойдем с поезда. Элиза понимающе кивнула. Чего-то в этом роде она и ожидала. Эдвард не будет сидеть сложа руки. Элизе казалось, что он боится ее – так те, кто вроде бы победил и надел завоеванную корону, боятся мстителей из прошлого. – И мы не уедем дальше отделения железнодорожной полиции, – продолжал Оберон. – Нами займутся прямо там, а то, что от нас останется, потом просто вывезут куда-нибудь за город и утопят в болоте. Элиза усмехнулась – усмешка получилась кривой и нервной. Увидел бы ее Эдвард – прыгал бы до небес от радости. – Что ты предлагаешь? – спросила она. – Попетлять? Замести следы хвостом? Оберон рассмеялся так легко и свободно, словно Элизе удалась очень хорошая шутка. – Знаешь, как говорят на Востоке? Муж и жена из одного мякиша слеплены, – сказал он. – Мы с тобой и правда одной породы. Элиза тоже рассмеялась. Оборотень и охотник на оборотней, замечательная парочка! – И как же мы будем заметать следы? – спросила она. Оберон нахмурился, задумчиво постучал указательным пальцем по носу, и это выглядело настолько комично, что Элиза рассмеялась снова. Думала ли она, что будет ехать к королю вот так, заливаясь хохотом? Серьезное мероприятие требовало серьезного отношения, а не смеха на все купе. Но Элиза не могла не смеяться. В ее смехе было грядущее поражение Эдварда. – Сойдем на какой-нибудь мелкой станции в Прихолмье, не говоря проводнику, – произнес Оберон. – Доберемся до поселка, там наймем лошадку с повозкой и поедем в Свирт. В Свирте у меня есть приятель-артефактор. Густо замазан в криминале, готовит всякие любопытные штуки для рыцарей с большой дороги. Полиция периодически берет его за бока, но потом отпускает. – И что же он приготовит для нас? – спросила Элиза. Оберон пожал плечами. – Я вот думаю, как именно изменить нашу внешность. Может, превратить меня в старика, а тебя в мальчика-поводыря? Впрочем, нет, так мы вряд ли подберемся к дворцу. Надо выбрать что-нибудь поприличнее. Допустим, модный художник с юным помощником, которые пришли рисовать портреты – фрейлины такое просто обожают. Элиза ахнула. – Это возможно, вот так изменить внешность? – удивилась она. Оберон пожал плечами. – Раньше такого не было. Но пока я ехал за тобой в Эбро, то набросал схему того, как это должно работать. Надо было как-то отвлекаться от тягостных мыслей, я ведь все купе готов был разнести… – Прости, – искренне сказала Элиза, глядя ему в лицо. Оберон кивнул и вдруг молниеносно переместился со своего дивана и сел рядом с ней. Элиза невольно подумала, что так он двигался на охоте, и никто не мог скрыться от него. – Прощаю, – улыбнулся он, мягко погладил Элизу по лицу, и от этого спокойного и какого-то невинного прикосновения ее вдруг бросило в жар. – Знаешь, никогда не думал, что у меня будет первая супружеская ночь в поезде. – Я… – начала было Элиза и не успела ответить: Оберон склонился к ней, поцелуй обжег губы, и больше Элизе не хотелось ни говорить, ни думать. Жаркая волна разливалась по всему телу, опьяняя, почти лишая сознания. Оберон целовал ее нежно, едва касаясь губ, и Элизе казалось, что она не выдержит этого – просто умрет от желания. Вагон мягко покачивался на рельсах, плыл огненной лодкой сквозь ночь, к луне, к звездному водовороту. И теперь, растворяясь в объятиях Оберона, становясь с ним единым существом, Элиза чувствовала, что вновь возвращается к самой себе – той, которая бежала за полной луной по лесу. Но это не лишало разума. Это делало ее настоящей и правильной. Наконец-то былью стала не страшная, а хорошая сказка. И потом, когда все закончилось, окатив ее волной опаляющего, почти невыносимого восторга, Элиза вдруг ощутила, как звездный водоворот над ними вдруг замер, и в нем запульсировала новая звезда – лисья, маленькая, невыносимо яркая. * * * Дом приятеля-артефактора располагался в крошечном угрюмом поселке; стоял на отшибе, заросший кустами сирени и шиповника. Было видно, что привести сад, забор и крыльцо в порядок у хозяина не доходят руки. Судя по острому химическому запаху, окружавшему дом, у артефактора находилось множество других, более важных проблем и забот. Пока Оберон с Элизой шли по дороге, обитатели этого места несколько раз наградили их такими взглядами, что впору было хватать немногочисленные вещи и бежать отсюда как можно дальше. Но Оберон выглядел настолько спокойно и беспечно, что и Элиза перестала волноваться. Оберон поднялся на тоскливо заскрипевшее крыльцо, постучал в дверь, и вскоре из дома донесся сварливый голос: – Вали давай отсюда! Никого не принимаю! – А старых друзей? – с улыбкой осведомился Оберон. Из дома немедленно сообщили, что таких друзей берут за определенные места и отправляют в музей первым же поездом и без остановок, но дверь все-таки открылась, и на свет высунулось маленькое востроносое лицо с хитрыми желтоватыми глазками, украшенное треснувшими очками и бумажной нашлепкой на лбу. Всмотревшись в Оберона, хозяин поморщился, будто отведал кислого, и поинтересовался: – Ренар, ты, что ли? Жив еще, собачий сын? Я думал, тебя уже волки съели на твоих болотах. – Я, Базиль, кто ж еще? Жив-здоров твоими молитвами, – широко улыбнулся Оберон. Базиль фыркнул, но открывать дверь и приглашать гостей не спешил. – И какого же лешего тебе тут понадобилось? – полюбопытствовал он. Оберон мигом смахнул с себя веселый и приветливый вид и хмуро сказал: – Есть работа. Чем быстрее ее сделаешь, тем быстрее получишь… – И он вынул из кармана маленький желтоватый алмаз и продемонстрировал Базилю. Глазки артефактора наполнил энергичный блеск, тот высунул из дверей руку и быстрым движением сцапал камень и принялся его рассматривать и обнюхивать. – Академический? – поинтересовался он. Оберон кивнул. – Даже здесь все уже знают… – вздохнул он. Базиль снова издал презрительное фырканье. – Везде знают, – сообщил он. – Шило вот такущее, с медвежью ногу, а вы его решили в кисете спрятать? По всем артефактам волна прошла, а там уж дело хозяйское выяснить, с какой стороны она взялась и чем была направлена. – Базиль довольно спрятал камень в карман, бросил быстрый взгляд в сторону Элизы и поинтересовался: – Так чего тебе надо-то? Оберон вынул аккуратно сложенный лист бумаги, махнул им, и Элиза увидела какую-то схему с множеством стрелок и формул, похожих на химические. – Сработает? – спросил Оберон. Базиль таким же проворным движением выхватил листок и приблизил его к лицу так, словно хотел облизать все буквы. Элизе показалось, что он даже принюхивается. – Так-так, м-да… – пробормотал Базиль и, приподняв очки на лоб, осведомился: – Это кто намалевал? Ты?