– Иду, м’лорд! – воскликнул Оберон и сгреб в охапку сумки и тубусы. – Сей секунд, м’лорд! И Элиза с видом обиженной добродетели пошла к калитке, бросив через плечо: – Вот и помогай после этого людям! Не делай добра, не наткнешься на брань! – Валите! – напутствовал их Базиль и, со стоном поднявшись со скамьи и держась за голову, поплелся к дому. Когда Оберон и Элиза вышли со двора и побрели в сторону станции, то Оберон позволил себе рассмеяться. В купе он снова набросил защитный полог – мало ли, на всякий случай, и Элиза, устало откинувшись на спинку дивана, призналась: – Я ужасно по этому соскучилась. По всем этим светским разговорам, пустякам. По ценам на платья, балам… Оберон понимающе кивнул. Посмотрел на себя и увидел, собственно, привычного себя, Оберона Ренара, охотника на порождения тьмы – а в зеркале на двери купе по-прежнему отражался юный Бруно. – У тебя прекрасно получилось, – одобрительно произнес он. – Этот Маттео Аруни действительно такой? Элиза улыбнулась. – Да, он очень неприятный тип. Отец как-то заказал у него мой портрет, и я обрадовалась, когда все закончилось. И он так гонял этого мальчика, Бруно… – Я не обижаюсь! – махнул рукой Оберон. – Этот Бруно действительно дурачок или просто делает вид? – Делает вид, – ответила Элиза. – На самом деле он замечательный. Какое-то время они ехали молча. За окнами клубилась тьма – осенние вечера всегда такие, непроглядные и тоскливые, и хорошо, если есть надежда на тепло очага. – Художников действительно пускают во дворец рисовать, – сказал Оберон. – Мы пройдем… а там уже дело техники. Хотя намного проще было бы нарядиться служанкой. Элиза усмехнулась. – С моим собственным лицом я далеко не пройду. – Ты так и не рассказала, что собираешься делать с Эдвардом, – произнес Оберон после нескольких минут молчания. Элиза кивнула. Сквозь тяжелый дух модных мужских духов на миг пробился ее настоящий запах – словно лисица махнула хвостом по сырой после дождя траве. – Я и не расскажу, – ответила она. – Потому что это только мое дело, Оберон. Но ты просто будь рядом, хорошо? Просто будь. Оберон улыбнулся. Кивнул. – Буду, – сказал он и подумал, что хотел услышать именно это. * * * Художников допускали в парадные залы дворца по предварительной записи, но для великого Маттео Аруни и помощника было сделано исключение. Когда они поднимались по парадной лестнице мимо молчаливых стражей, похожих на ярких кукол в своих парадных алых камзолах и высоких меховых шапках, сопровождавший, мужчина средних лет с подчеркнуто угодливым выражением лица, поинтересовался: – Вы так быстро вернулись с юга, господин Аруни? Нам говорили, что вы там пробудете до зимы. Элиза вздохнула, выразительно завела глаза к высокому потолку. – Да, я собирался там встречать Новый год. Но эта проклятая боль в суставах меня просто доконала. Так что пришлось вернуться к родным берегам! Как это было у Суфина, помните: «…родные крыши мне чужих дворцов милее…» – И Элиза помахала рукой в воздухе так, как это делал Аруни в те времена, когда писал ее портрет. Она подумала, что привычки живописца могли измениться. Он мог, например, стать озлобленным и угрюмым. Впрочем, что теперь об этом думать, другого способа проникнуть во дворец и пройти дальше порога у них пока не было. Сопровождавший понимающе покачал головой. – Что ж, мы рады, что вы вернулись! Без ваших картин Большая энциклопедия королевской архитектуры была бы неполной. – Он обернулся к Оберону, который тащил мольберт, холст на подрамнике и сумку с красками и кистями, и осведомился: – Ну а ты, негодный мальчишка? По-прежнему изводишь своего господина? – Никак нет! – ответил Оберон с тем лихим и придурковатым видом, который так любят всякие шишки на ровном месте. – Я стараюсь, м’лорд, накажи меня Господь, если не стараюсь! Сопровождавший расхохотался. – Никаких перемен к лучшему! – воскликнул он, и перед ними распахнулись двери большого коронационного зала. Утром Оберон спросил, готова ли Элиза к тому, что ей придется рисовать. Когда он поставил мольберт с холстом, то Элиза вспомнила, как в детстве ее учили живописи – привозили в парк, к прудам и лебедям, и на какое-то время Элиза так глубоко погружалась в движения кисти и тот мир, который послушно отражался на ее холсте, что забывала, кто она и где находится. Была лишь кисть и рука, которая ею водила. Учительница говорила, что таковы все восторженные девочки, которые любят красоту. Потом, глядя на свои детские рисунки, Элиза прекрасно понимала, что это была мазня. Куда ей до великого Аруни! Но она хотя бы знает, с чего можно начать. Некоторое время Элиза делала набросок – большие окна, что выходили в сад, давали достаточно света. Она не торопилась. Тронный зал торжественно дремал, и его колонны из серебристого мрамора казались часовыми на посту. Оберон посмотрел в окно, бесшумно прошел по залу, заглянул в приоткрытую дверь и кивнул каким-то своим мыслям. Где-то далеко пробили часы, и Оберон вдруг настороженно повел головой, словно услышал что-то подозрительное. – Не двигаться! – по залу раскатился уверенный мужской голос. – Только шевельнитесь и в вас будут стрелять. Значит, их разоблачили. Должно быть, великий Аруни успел оставить о себе неприятную память и вряд ли заявился бы во дворец вот так, внаглую. Элиза осторожно опустила кисть на подставку, и двери в зал распахнулись, пропуская вооруженную охрану. В ту же минуту Элиза увидела, что из тайных окошек почти у потолка на них с Обероном смотрят ружейные дула. Что ж, надо было хотя бы попробовать. Вот и Оберон пропадет вместе с ней, и маленькая лисичка… В зал вошел человек, которого до этого Элиза видела только в газетах и в волшебном зеркале. Вблизи Эдвард, ее двоюродный брат, выглядел не таким спокойным и холеным, как на снимках. Волнение смыло с короля лоск, и из-за облика уверенного венценосца вдруг выступил мальчик, который пошел на преступление, чтобы отвоевать свою игрушку. – Я лично выгнал Аруни из дворца, – медленно проговорил Эдвард. Элиза смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Вот он, человек, который приказал убить ее отца, который охотился на нее, как на дикого зверя. – Он не отважился бы заявиться сюда. Элиза понимающе кивнула. Оберон выступил так, чтобы закрыть ее собой, и со стороны это, должно быть, выглядело наивно и жалко. – Здравствуй, Элиза, – произнес Эдвард. – Прими свой обычный вид… раз уж так. Элиза усмехнулась. – Для начала пусть твои люди опустят ружья, – сказала она. – Или мы обсудим при свидетелях, как именно был убит мой отец? И почему ты и твоя мать заняли чужое место? Едва заметного движения головы Эдварда было достаточно, чтобы охрана опустила ружья и бесшумно покинула зал. Элиза посмотрела на Оберона, он кивнул, и они вынули свои пластинки артефактов. Глаза Эдварда нетерпеливо сверкнули. Обратное превращение отдалось легкой болью в затылке. Должно быть, Эдвард ожидал, что Элиза не устоит на ногах, но она устояла. – Почему ты не приказал стрелять? – небрежно поинтересовалась она. Вот он, внук Арнота, из тех, кто искалечил три поколения ее семьи, – Элиза сама удивилась тому, насколько спокойно вдруг сделалось на душе. Эдвард не будет стрелять. Теперь он будет говорить и слушать. – Бумаги, – коротко ответил он. – Раз ты заявилась сюда, значит, точно знаешь, где завещание моего деда. Оно мне нужно… – Эдвард ухмыльнулся и добавил: – На всякий случай. Разумно. Можно убить Элизу прямо сейчас, но если она успела кому-то передать документы деда, то скоро придется ждать в гости самозванку, и не одну. – Я его тебе отдам, – твердо сказала Элиза. Эдвард вопросительно поднял левую бровь: такого поворота он точно не ожидал. – Видишь ли, мне не нужен престол Сандарона. Эдвард рассмеялся, словно Элиза сказала невероятную глупость. Он и представить себе не мог, как кто-то в здравом уме способен отказаться от короны. И он, и его мать убивали за нее. А Элиза вдруг приходит и говорит, что ей не нужен престол Сандарона. – А что же тебе нужно, милая кузина? – ласково осведомился Эдвард, и Элиза заметила, как напряглось и потяжелело лицо Оберона. – Правда, – ответила Элиза, понимая, что сейчас Эдвард скажет все, и от этого понимания ее бросало то в жар, то в холод. – Как умер мой отец? Эдвард усмехнулся. – Он сказал, что если меня не остановит мое благоразумие, то это сделают его штыки. Я разрешил ему уйти, а мой личный зельевар отправил ему посланьице с Рукой мертвеца и вшитым в нее приказом. Дальше он все сделал сам. Значит, Рука мертвеца. «Будет делать то, что приказано, даже если ему приказать прыгнуть с крыши», – зазвучал в ушах Элизы голос Анри. – Так я и думала, – сказала она глухим неживым голосом. Зал вдруг наполнило осенним ветром с далеких гор, пахнущим снегом и смертью, и Оберон шагнул в сторону так, словно им руководила чужая воля. Лицо Эдварда сделалось бледным, как восковая маска. Он почувствовал то, что сейчас входило в зал по воле Элизы, то, что она принесла с собой из академии. Элиза обошла ненужный уже мольберт, приблизилась к королю и, мягко опустив руки ему на плечи, негромко сказала: – Я отрекаюсь от власти, Эдвард. За себя и свое потомство. Ты хочешь править – так будь хорошим королем. Я даю нерушимую клятву святого Лаврентия, что не буду мешать тебе. На мгновение Элиза испугалась, что у нее ничего не получится. Но когда она сказала о нерушимой клятве, то вокруг ее рук поплыли золотые искры, окутывая ее и Эдварда. Силы, которые Элиза призвала на помощь, услышали ее. Растрепанная книга заклинаний, найденная Элизой в малой лаборатории, не соврала. – Ты безумна, – едва слышно произнес Эдвард. – Может быть, – ответила Элиза. – Но мне не нужна власть. Надеюсь, клятва тебя в этом убедила. Эдвард ухмыльнулся. Элизе почудилось, что золотое облако слепило их в единое целое. – Передумаешь – и она тебя убьет, – проронил Эдвард и добавил, словно выплюнул: – И твое потомство тоже.