ГЛАВА 3 @ Тем же днем, но в более ранее время. Лозанна — кантон Во. «Интересно, что оплотом цивилизации во все времена были все-таки не города, а тюрьмы». Покатав в голове эту несколько философскую мысль, пятидесятидвухлетний, седой, но еще совсем не старый мужчина пригладил ладонью приперчённый полуденным солнцем ежик волос и посмотрел на часы. Стрелки его недорогих швейцарских «Apella» говорили о том, что до встречи с его визави оставалось как минимум сорок минут. Что было хорошо: в силу должности, которую он занимал, мужчина не любил торопиться. Расправив ворот такого же недорогого, как и часы, но пока еще очень приличного пиджака, мужчина быстро пересек островок двора, открыл дверцу старенького служебного «Мерседеса» и обернулся, чтобы еще раз посмотреть на вверенное ему строение. Здание, на которое он глядел, считалось одним из лучших в европейской пенитенциарной системе. Его корпуса и развитой периметр их обслуживания лежали во франкоязычном кантоне Во, на западе под Лозанной и находились приблизительно в шестнадцати километрах от границы с Францией. Само здание представляло собой четырехэтажное, мощное, песочного цвета сооружение с крышей, нависающей над главным корпусом, как японская пагода. Для историков и любопытствующих тип подобной постройки принадлежал к пенсильванской системе, где объект сочетает в себе элементы крепостной архитектуры с малогабаритными камерами, рассчитанными на пребывание одного-двух человек. Именно такой тип «зодчества» использовал в 1881 году русский архитектор Павел Козлов, спроектировавший первое здание Лефортовской тюрьмы, которое с тех пор неоднократно перекраивалось, но всегда хорошо охранялось. Что до защиты сооружения, на которое сейчас глядел седовласый мужчина, то система его безопасности предусматривала не один, а сразу несколько уровней. Во-первых, корпуса здания были обнесены рядами заграждений, представляющих собой крупнозерновую сетку, натянутую на столбы высотой примерно в пять с половиной метров. Но это были только видимые рубежи защиты. Более сложной и невидимой являлась разграниченная система контроля доступа в это «учреждение». Взгляд мужчины поднялся к вышкам с вооруженной охраной и ощупал высокие бетонные стены. А представив себе то, что за ними скрывалось — инженерию с повышенной прочностью, вандалоустойчивое охранное оборудование, программное обеспечение для распознавания лиц, системы видеонаблюдения и сигнализации и новейшие биометрические датчики, которыми здание было буквально нафаршировано, мужчина задумчиво кивнул: «Да, у этой русской может и получиться». — Вы что-то забыли, герр Кох? — уважительно окликнул мужчину молодой, не старше двадцати пяти лет охранник. — Да нет, — мужчина изобразил смущенную улыбку и пожал плечами. — Видимо, привык за двадцать лет находиться здесь и все время всё держать под контролем. — Да, наверное. — Охранник неуверенно кивнул, явно не разделяя подобные привычки. «И действительно, было бы к чему привыкать, — мысленно отозвался мужчина. — Но если все пойдет так, как планировала эта русская, то очень скоро я тебя никогда не увижу». — Все, открывай, — ответил он, забираясь в машину. — Да, — опустив стекло, мужчина высунулся в окно, — в два я вернусь с обеда. Так что я не говорю: «До свидания». — Конечно, герр Кох, — охранник козырнул, осклабившись в бесшабашной юношеской белозубой улыбке, и вернулся на пост, чтобы нажать кнопку, приводящую в действие подъемный механизм. С тихим шумом вбок отъехала укрепленная стальная стена, выпуская «Мерседес» за пределы периметра. Мужчина надел на нос недорогие солнцезащитные очки, махнул охраннику и выехал за ворота. Через секунду устройство за его спиной снова пришло в движение, и периметр здания опять обрел единый монолитный вид. Мужчину звали Альфред Кох. Он действительно провел двадцать лет в здании, которое теперь покидал, и последние пять лет являлся его старшим надзирателем. А вот зданием была швейцарская тюрьма «Орбе», которую кое-кто сегодня собирался взломать, обойдя все ее мыслимые и немыслимые системы защиты. Выезжая на трассу, Альфред Кох покосился в боковое зеркало на «Орбе» и подумал о русской, с которой должен был пересечься в центре Лозанны. Девушку, с которой у него была назначена встеча, звали Элене Вышегородцева («Vy-sche-go-rod-tse-va... Матерь божия, ну и фамилии у этих русских!»). И хотя настоящее имя этой девушки было Лена, а вернее, Елена, но Альфреду, французу по матери, было приятно называть ее именно так. А вспомнив о том, как выглядит Элене, Кох испытал приятное волнение. И дело было не столько в том, что Элене была вдвое моложе его и по-своему хороша (чего только стоили ее бесконечные ноги и глаза, прозрачные и зеленоватые, как у многих славянских женщин), сколько в том, что Элене могла подарить Коху новую жизнь. Очень приличную и не такую поношенную, как его недорогие «Apella», старый костюм и еще более старый автомобиль. А такую, где в Марселе, на берегу реки Роны через год или два (разумеется, когда все утихнет) Коха ждали достаток, уют и хорошая двухэтажная вилла. А может, и молоденькая любовница, очень похожая на эту Элене. Но если сегодня все пройдет так, как рассчитывал Кох, то у него появятся и настоящие золотые швейцарские часы. А такая, как эта Элене, будет с утра до вечера облизывать его с головы до пят. Да что там Элене! Кох прекрасно отдавал себе отчет в том, что он старел. Жизнь в принципе утекает быстро. Но в пятьдесят два, когда ты понимаешь, что юность уже прошла, что молодость не дала тебе ничего, кроме забот, что зрелость не подарила тебе даже туго набитый карман, а ты еще чувствуешь себя достаточно молодым, чтобы жить и чего-то желать, глупо не использовать хорошие шансы. А когда ты еще и двадцать с лишним лет работаешь на пенитенциарную систему и поневоле сравниваешь свою «порядочную жизнь» с жизнью заключенных — например, с судьбой того безымянного русского, который ухитрился не открыть свое имя даже сокамерникам — того самого русского, из-за которого на Коха пару месяцев назад вышла Элене и который, судя по слухам, имел на счету больше двух миллионов евро — то ты начинаешь спрашивать себя: а тебе нужно было быть таким, как все? И надо ли было так истово служить закону? При этом Кох был очень неглуп и не любил рисковать. Но в то, что предложила ему русская, он поверил. В ее плане, удивительно простом для обхода всех защитных систем «Орбе», было только одно слабое звено — жадность стареющего Альфреда Коха. И сейчас, когда его ставки поднялись так высоко, Кох намеревался получить больше. Перебирая в голове СВОЙ план, Кох не торопясь доехал до Лозанны, припарковался и теперь шел небыстрым шагом по паутине кривых и запутанных улочек Ситэ к той, кого он собирался сдать человеку, который сейчас отбывал наказание в «Орбе», как и тот безымянный русский — предмет интереса Элене. «Да, я сдам ее, — окончательно решил для себя Кох. — Но не сразу, иначе я получу меньше, чем рассчитываю». Двигаясь к площади Палю, Кох покосился на излишне шумную ораву туристов, вооруженных «айфонами», видеокамерами и прочей чудо-техникой, предназначенной для съемок селфи. Его родной город Лозанна, который Кох предпочитал всем остальным городам и из которого он, когда все закончится, собирался уехать, год за годом все больше напоминал ему фон для дурацких любительских снимков, а не признанную интеллектуальную столицу Швейцарии. Раздумывая о том, что Лозанна вполне могла бы обойтись и без богатых бездельников, не знающих истинную цену деньгам, Альфред Кох прошел Ситэ, где когда-то бывали Вольтер и Руссо, и порт, где Байрон писал прославившего его на весь мир «Шильонского узника». Теперь благодаря наплыву богатых бездельников когда-то тихий порт перестал напоминать земной рай и стал пристанищем для любителей яхт и шумных вечеринок. Пройдя по крытой Рыночной лестнице, получившей свое название благодаря средневековому рынку, который находился здесь в незапамятные времена, Кох вступил на площадь Палю, где у него была назначена встреча. Остановившись, Альфред огляделся. Перед ним была Старая ратуша с часовой башней. Посреди площади возвышался цветной фонтан «Правосудие», созданный в шестнадцатом веке и представляющий собой колонну со статуей в образе Фемиды. У ног богини правосудия расположились подчиняющиеся ей папа, султан и магистрат. Альфред усмехнулся. «C'est ma bébé drôle. Вот забавная малышка, — подумал он. — И какое чувство юмора: это же надо было именно здесь назначить мне встречу?» Однако в юморе bébé drôle Элене скрывался и своеобразный намек. И Хок оценит его. Но это произойдет позже... А пока, выбросив из головы все мысли о правосудии, Альфред подошел к фонтану, озаботился, чтобы капли воды не попали на его костюм и взглянул на часы: до назначенного времени оставалось пять с половиной минут. Хок пожал плечами: «Моя дурацкая привычка всегда приходить раньше». После этого Альфред вытащил из кармана сложенный газетный лист еженедельной «Le Matin» и углубился в статью, которая привлекла его внимание сегодня утром. В заметке, которую Хок хотел дочитать, шла речь о «пасхальном ограблении века». Исчерпав факты, воображение и идеи о том, как именно произошло в Лондоне похищение карбонадо «Черный Орлов», репортёры «Le Matin» посвятили большую часть полосы истории преступлений банды «Розовые пантеры». «Интересно, сколько бы выложили мне журналисты за информацию о том, что произойдет сегодня вечером в «Орбе»?» — поёрничал Кох. В это время часы на ратуше Лозанны отбили двенадцать дня. Альфред сверился со временем на своих дешевых «Apella» и принялся складывать газету. — Bonjour, — с акцентом во французском обратился к нему женский голос. — Простите, месье, а в этом выпуске есть головоломка? Хок вскинул голову. Перед ним стояла девушка, которой можно было дать и девятнадцать, и двадцать пять лет. Наметанным взглядом Альфред с бесцеремонной жадностью пробежался по ее густым русым волосам, обрамлявшим овал свежего лица. Черты девушки прятались за крупными солнцезащитными очками. Но Хока больше заинтересовали ее легкая, до колен, юбка, облегавшая ее стройные ноги, и голубые эспадрильи. Именно их подошва делала шаги девушки неслышными и по-кошачьи мягкими. «Вот почему я не слышал, что ты подошла», — Хок перевел взгляд на руки девушки. В правой она держала небольшой белый рюкзачок и джинсовую куртку. Белая рубашка-безрукавка выгодно подчеркивала приятные изгибы груди и точеные предплечья. Одним словом, девушка выглядела мило. Небольшой диссонанс в ей внешность вносила татуировка на запястье левой руки. Что-то цветное, яркое, наподобие цветка fleur de lys. Хок нахмурился. Подобные «украшения» на женском теле он не признавал. Для него такие картинки ассоциировалось исключительно с тюремными нравами. «Хотя она вроде говорила мне, что этот безымянный парень из русской мафии», — вспомнил Кох. В это время девушка, слегка улыбнувшись, перебросила куртку на запястье левой руки, пряча от глаз Коха татуировку. — Так как насчет головоломки? — снова спросила она на французском, указывая на лист «Le Matin».