— Я тогда ее не записывал. Но могу показать кое-что из ее семейных архивов. Снимки были сделаны ее матерью Лидией. Чудотворец пересек комнату, покопался в старинном комоде («Четверть миллиона на черном рынке, если не больше») и перебросил Радеку флешку. Радек поймал ее на лету и вставил разъем в приемник, продолжая краем глаз следить за девчонкой. Та по-прежнему сидела в кресле, не сводя взгляда с камеры. Подошел Чудотворец. Встав позади Радека, он в свой черед принялся наблюдать, как тот быстро и точечно отсеивает ненужные ему снимки. Радек задерживался только на тех фотографиях, где лицо девочки было взято крупным планом. Тем временем сам Радек исследовал, оценивал, изучал и делал выводы. Вот она с двумя смешными белобрысыми хвостиками сидит на песке и, глубоко погрузившись в свои мысли, смотрит на море. Поза расслабленная, но на лице заметна грусть. Она точно отрезала себя от внешнего мира. Вот ее, видимо, окликнула мать, раз она, обернувшись, вопросительно глядит в объектив камеры. Но при этом в ее глазах заметны боль и любовь, точно мать, которую она вопреки всему продолжает любить, ее когда-то жестоко обидела. Вот еще один снимок, где она позирует с Эстархиди, и опять без улыбки. Она не скована, очень естественна, но ведет себя так, точно отстранилась. И, наконец, единственный снимок, на котором дрогнули пальцы Радека, до этого спокойно лежавшие на клавиатуре. Видимо, мать успела подловить дочь в тот момент, когда та этого не ждала. Сияющие зеленые глаза, обрамленное светлыми волосами лицо, и искрометная улыбка, от которой у Радека на секунду перехватило дыхание. — Когда это было снято? — Он спиной чувствовал тяжелый взгляд Чудотворца. — Насколько я помню, Лидия говорила, что в тот день она пришла из кино, — медленно произнес Чудотворец. — Смотрела фильм с какой-то восходящей звездой. Кстати, это любимый снимок Лидии. Зато Радек понял, что увидел в ней Он. В их искореженных жизнях этот взгляд и улыбка были, как поцелуй солнца, который ты хочешь оставить себе и приручить, чтобы слышать, как все еще бьется твоё окаменевшее, обросшее шерстью, но до сих пор обычное глупое сердце. — Ну и что скажет мастер по психологическим ухищрениям? — между тем уже насмешливо отвлек его Чудотворец. И вот тогда Радек скажет то, из-за чего будет каяться не раз: — Ее проще пристрелить, чем прибрать к рукам. Поверь, ты ее не сломаешь. Растеклась долгая пауза. Чудотворец удивленно смотрел на него, переваривая то, что услышал. И Радек, молодой, самоуверенный, самодовольный дурак, решил до конца пояснить свою мысль: — Понимаешь, она другая. В ней сидит то, чего нет у большинства людей. Она знает, что всегда будет права — и она будет права. Это можно считать упрямством, дурью, принципиальностью, но пока ты будешь на пальцах доказывать ей, что то, что ты говоришь, верно, она молча пошлет тебя на хрен и сосредоточится исключительно на своих делах, доказывая тебе свою правоту своим поведением. — По трупам пойдет? — холодно осведомился Чудотворец. — Нет, — Радек покачал головой, — нет. Вот этого она как раз делать не станет. Но для таких, как она, по-настоящему люди умирают морально, а не физически. У нее в голове свой своеобразный баланс зла и добра и свои нормы и ценности. Не самый простой жизненный выбор, но по-своему очень честный. И если с матерью у нее, как я понимаю, не самые доверительные отношения, но ее она будет любить до гробовой доски и никому не позволит марать память о ней, то... Радек пожал плечами и замолчал. — Ну, ну, договаривай, — Чудотворец склонил голову набок. «Ладно, босс, ты сам этого хотел». — ... то тебя она ненавидит. И рано или поздно она сделает все, чтобы поставить тебя на место. Причем воспользуется для этого твоими же средствами. Она не простит тебе то, что ты ломаешь ее. Теперь понимаешь? Новая пауза, на этот раз тяжелая, даже сложная. Радек увидел в монитор, как вроде бы соглашаясь с ним Чудотворец кивнул, но потом Его черты хищнически обточились. Обойдя стол, Он наклонился к нему. У Его губ появилась жестокая складка: — Хочешь на спор, что я вылеплю из нее то, что мне нужно? — О Господи, мать твою, да зачем? — Радек остолбенело глядел на Него. — Ей же всего шестнадцать! Ну, огрызнулась она, ну ты ее повоспитывал. Но зачем усложнять жизнь ей и себе, устраивая ей избиения во имя чего-то... не знаю, но чего, может быть, даже не существует? Чудотворец, не мигая, смотрел на него. Потом поманил его пальцем: — Причина есть. У нее глаза моей матери. Кстати, ты не спросил, как ее зовут. Так вот, эту, — кивок на монитор, — зовут Лизой, но для всех она будет Элизабет. Так звали мою мать. И я или убью ее, или заставлю стать моей до мозга костей, какой когда-то была моя мать. И Радека продрал по коже мороз. Взгляд у Чудотворца был просто чудовищным. — Вот так-то. Всё, свободен, дружок. — Он так и сказал ему по-русски «Дружок». Как своему псу. — Да, я весьма благодарен тебе за совет. И можно было рвать на себе волосы, начинать бить себя в грудь и пытаться отговорить Чудотворца, но... Но сказанного ты уже не воротишь. Всего одна фраза, всего несколько слов, запальчиво слетевших с губ Радека, и был запущен часовой механизм того жуткого восьмилетнего противостояния. Ну, а дальше Радек, то ли испытывая чувство вины, то ли какой-то больной интерес к судьбе этой девочки, то ли постигая себя, непостижимого, станет под любыми предлогами приезжать в Грецию, чтобы узнать о ней больше. Собирая по крупицам жалкие факты о ней, он начнет ее жалеть. А потом, шаг за шагом втираясь в доверие к Чудотворцу, он попытается поговорить с ней и сблизиться. К тому моменту Зверь начнет понемногу выпускать ее из тюрьмы Своего дома. И будет их первая встреча в саду, и она будет сидеть на скамейке, как и тогда, обхватив руками колени (еще один укол в сердце Радеку), и он попытается завязать с ней разговор: — Привет, тебя ведь Лизой зовут? Хочешь, поговорим? Но в ответ на его жалкое предложение «поговорить» он получит от нее такой взгляд, что содрогнется. Ни у кого — ни до, ни после нее — он не видел таких пронзительных, честных и откровенных глаз. — Жалеешь меня? Меня не надо жалеть. Ты ничего обо мне не знаешь, — с этими словами она поднялась со скамьи и ушла в дом. А за ним с балкона с усмешкой наблюдал Чудотворец. Потом Он окликнет его: — Радек? Тот поднял голову: — Да? — Тебе не кажется, мой милый друг, что ты мне проигрываешь? И вот тогда Радек возненавидит и Его, и себя, и все это чудовищное копание в психологии. Возможно, это сидело в нем раньше, но в тот момент на него, как гром среди ясного неба, снизошло откровение. В сущности, искупления и раскаяния за содеянное нет. Они — всего лишь хроника совершенного тобой преступления. Потому что достаточно одного проступка, одной фразы, слетевшей с твоих грязных губ, и Дьявол придёт по твою душу.