«Я больше не хочу без тебя». Поцелуй, еще и еще один, уже требовательней и медленней, когда клубок закручивается так прочно, что не разорвать. И его рваный шепот: — Иди ко мне... Приподняв ее, он двигался в ней, свободной рукой уже откровенно ее лаская. Шея, плечи, аккуратная округлая грудь. Соединение прохладного воздуха и теплого дыхания. Она вдруг простонала и, поймав его взгляд, смущенно спрятала лицо у него на груди. Он прикоснулся к ее губам. Она ответила и распахнула глаза, дыша часто и глубоко. И он начал кое-что о ней понимать. Она впервые испытывает оргазм, и эти ощущения пугают ее. Изгоняя ее глупые страхи, его толчки стали глубже, сильней, и она сжала его изнутри. Ее голова заметалась у него на ладони, длинные каштановые пряди рассыпались. Сменив угол наклона, он поймал ее руку и переплел с ней пальцы. Она замерла, прогнувшись навстречу ему, невидяще распахнула глаза и хрипло вскрикнула. Догнав ее, он почти упал на нее, но в последний момент успел перенести вес тела на руку. Наклонившись, другой откинул со лба свои влажные волосы. — Сейчас отдышусь и будет второй раунд, — пообещал он. Приподнявшись на дрожащих локтях, она потянулась к нему и нежно поцеловала в нос: — Мне было хорошо. И в общем, второй раунд долго ждать себя не заставил... Вся эта ночь превратилась в одно горячее, тесное, влажное, отчаянное, ошеломляющее, убирающее последние пределы разума, в лихорадочный шепот, в ее смешок и его подначку. В бешеный ритм. В мечущиеся тени сплетённых тел, скомканные простыни, в одеяло, запутавшееся в ногах и в итоге сброшенное на пол с кровати. В желтые блики на потолке от фар одиноких машин, проезжавших за окнами. В его низкий стон, в ее протяжный крик и один пронзительный миг, с которым ты отныне станешь сравнивать других (если они у тебя будут, конечно) и который ты не забудешь, даже стоя у гробовой доски. Потом она уснула, а он смотрел на нее, кончиками пальцев невесомо поглаживая ее по плечу. Внезапно вспомнилась Лиза. Алекс откинулся на подушку и завел руку за голову. Там, в «Панкраце» он солгал. Вернее, он не сказал Исаеву, что был влюблен в эту девочку. Он испытывал к ней так много чувств и фактически уничтожил ее, чтобы потом долгие годы испытывать разъедающее чувство вины и еще более едкое — одиночества. Когда-то он говорил себе, что одинаковый цвет их глаз — это знак их судьбы. Но если у любви есть две стороны, то ее щемящей и нежной частью осталась Лиза, а будоражащей и притягательной была Элисон. Но только с Элис он понял, насколько страшно прожить, зная, что ты никогда по-настоящему не любил женщину. Утром, проснувшись раньше нее, он вспомнит о том, что у них обоих незакрытые визы в Россию. — Скажи, ты когда-нибудь была в Санкт-Петербурге? — Была. А ты в Пушкине? — Не был. Вечером чешские таблоиды разразятся заголовками: «Куда пропал Александр Ресль?» «У актера новая любовь?» А они тем же днем просто сбежали от всех. Всего пара часов, чтобы купить билеты на рейс «Прага — Санкт-Петербург», затем двадцать минут на такси, чтобы с одной сумкой на двоих перебраться в Пушкин и остановиться в особняке Кочубеев, когда-то давно превращенном в музей и камерную гостиницу. Маршрут выбирала она. Ему было все равно, куда ехать, лишь бы с ней. Утром нового дня — солнце, лучами выбивающееся через золотистые шторы номера. Вкус поцелуев, зубной мятной пасты и горячего кофе. Обнаженная кожа, движения мужского тела, и золотая цепочка с крестиком, свисавшая с его шеи. Сбивчивое дыхание — теперь одно на двоих. Эта была еще не любовь, но ее обещание. В пять утра другого дня они отправились смотреть на развод мостов в Питере. Объятия его рук, когда она, прижавшись затылком к его плечу, смотрела на черную воду Невы. Затем — маленькое кафе, крохотные пирожные, разговоры и запах свежеиспеченного хлеба. Александровская колонна, ставшая с чьей-то легкой руки Александрийским столпом в школьных учебниках. Дворцовая площадь и «Эрмитаж». Алекс долго стоял у Мадонны Да Винчи. Пользуясь тем, что он отвлекся, Элисон отошла от него и, опустив руку в карман плиссированной юбки, направилась к двум мужчинам, которых заметила еще в «Пулково». Один на ее вопрос что-то бросил по-чешски, другой отшутился на русском. Поговорив с ними пару минут, она вернулась к Алексу, подергала его за рукав: — Слушай... — Что? — удивился он, заметив ее растерянный взгляд. — Ты представляешь, Исаев приставил к нам телохранителей! — Каких? — Вот этих, — и она указала ему подбородком на мужчин. — Андрей? Ну, он может, — Алекс взял ее за руку, поцеловал онемевшие пальцы. — А зачем ему это? — расстроилась она. — А у него, видимо, повышенная ответственность за друзей, — покосившись на мужчин, он, успокаивая, притянул ее ближе к себе. На обратном пути в такси он задумчиво заметил: — Знаешь, у вас очень красивый город. — Ты имеешь в виду Питер? — после общения с топтунами Алиса все еще нервничала. — Да, Питер. Скажи, ты бы хотела здесь жить? — Если честно, — она попыталась улыбнуться ему, — мне больше нравится Пушкин. Странно, но Алекс оказался гораздо опытней, чем она себе представляла. И в определенной сфере он точно знал больше ее. В ту ночь (спасибо «заботе» Исаева!) она никак не могла ни расслабиться, ни уснуть. Но очнулась она от того, что, как ей показалось, Алекс пытается сесть: — Что? Как в полусне возникла его улыбка, потом его обнаженный силуэт. Мгновенный холод внизу живота, когда он потянул с нее простыни. Она вскинулась.