— Что? — повелась девчонка. — Пигмент. Болевой шок сжигает вырабатывающие красящий пигмент клетки. Придется теперь жить с такими. Но это ничего. — Потерплю. Недолго. — Вот, значит?… — Михаил Степанович аккуратно вытер тарелку кусочком хлеба и отодвинул на край стола. — Спасибо, — поблагодарил неизвестно кого странный пенсионер. — Ну, хозяин-барин, — он пожевал губу. — Завтра с утречка, коли захочешь, отвезу, куда скажешь. Договорились? Оля допила кофе, кивнула, приняв к сведению, и отправилась в спальню. Разбудил ее нахальный, отыскавший лазейку в складке портьер, солнечный лучик. Уперся прямо в глаз и разбудил. Она потянулась, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И внезапно скупо улыбнулась. Луч сдвинулся и пропал. А вот потянутая от гримасы кожа вернула к действительности. Исчезло наваждение покоя и беззаботности. Поднялась и отправилась в душ. «К хорошему привыкаешь быстро», — мелькнула избитая фраза. Стараясь не встретиться глазами с отражением, умылась. И тут поняла, что зеркало исчезло: «Вот это да? Он что мысли читает?» Подумала и, плюнув на все, залезла под душ. «Положено чистым на смерть выходить морякам… — откуда это? Песня? Кажется», — вспоминать не пыталась. В комнате, пока она плескалась, произошли изменения. На кровати стояло несколько огромных, блестящих глянцевыми боками, пакетов. Феретти, Гуччи, Прада… Что-то знакомое? Оказалось, одежда. Поискала свою, брошенную у шкафа, не нашла и, принялась вытаскивать обновки. Отвлек стук. Дедок заглянул в комнату: — Доброе утро. Извини, барахло твое выбросил. Не обессудь. Сгонял вчера в сельпо, прикупил кое-что. Если не по размеру, обещали поменять. — Не забыл, мы с тобой собирались?… — перебила Оля. — Непременно. — Михаил Степанович поскреб затылок. — Только по пути… не откажи старику в любезности, заедем по пути в одно местечко, а после уж как будет угодно. — Если не долго… Старик вышел, а Оля принялась разбирать пакеты. В первом оказалась короткая куртка из мягкой дубленой замши, с шоколадно-серебристой меховой изнанкой. «Как же он называется? Смешное что-то вертится. Норка?» — Оля провела пальцами по прохладному шелковистому меху, пытаясь понять, отчего вдруг сжало сердце, но не смогла. Отложив куртку в сторону, вытянула из пакета другую вещь. Джинсы с вышитыми на заднем кармашке золотыми колечками, оказались впору, как и мягкий свитер с белоснежными оленями на груди. А вот обувь слегка удивила. Ботинки с жесткой подошвой и низеньким прочным каблуком, но зато с длинным шнурованным голенищем, они мало подходили к остальному наряду. Однако и с их размером дед почти угадал. Выручили толстые хлопчатые носки. Оля примерила обновки и не сдержалась, поискала взглядом зеркало: «Увы. А впрочем, может, и к лучшему». В последнем пакетике отыскалось несколько пар разномастных, с блестящими камешками на оправе, солнцезащитных очков. Не выбирая, наугад сунула в карман одни, и отправилась в столовую. — Подошло? — окинул старик ее наряд внимательным взглядом. — Я Зинке так и сказал: «Ежели с размером не угадаешь, больше не приду». Расстаралась. Хотя, я этакий ковбойский стиль, как-то не очень понимаю. Но там, куда мы собираемся, он в самый раз будет. А тебе, так понял и без разницы. Оля нетерпеливо глянула на часы. От завтрака отказалась. Не сумела удержаться только от чашечки ароматного кофе, заваренного в хитро пыхтящем агрегате. — С богом, — наконец поднялся из-за стола хозяин, вытирая губы белоснежной салфеткой. — Эх, грехи наши тяжкие. Как- никак на тот свет провожаю, а язык, что твое помело. Прогретый автомобиль уже стоял возле крыльца. Выскочил Минька. Обежал вокруг, признал и потыкался в ногу, здороваясь. — Некогда нам, Веньямин, после, — остановил собаку строгий голос старика. Михаил Степанович похожий в своей потертой кацавейке на едущего в собес пенсионера, спустился с крыльца. Пес вздохнул и нехотя отправился назад. Возле порога остановился, помахивая громадным хвостом, коротко гавкнул. — Сам такой, — беззлобно отозвался на высказанную обиду из машины Михаил Степанович. — Садись, Оля. Здесь недалеко. Десяток минут по шоссе, и снова сверток. Уже на бетонку. Остановились возле крашеного зеленым забора. Из будки выглянул солдат в камуфляжной куртке. — Здравия желаю. — Часовой махнул рукой к шапке с кокардой, и нажал кнопку, поднимая шлагбаум. Машина протарахтела вдоль одинаковых домиков, миновала расчерченный плац, и выскочила на выложенное бетонными плитами, поле. «Аэродром? — удивилась Оля, когда их тарантас остановился возле маленького, похожего на замершего перед прыжком кузнечика, двукрылого самолетика. — Как же он называется?…» — «Кукурузник», — словно отвечая на невысказанный вопрос, пояснил дед. — Не смотря на то, что как Никиту «Кукурузником» кличут, но машинка надежная. Он выскочил из нагретого салона «Жигулей» и подошел к летчику: — Привет, Петрович. Все нормально? — Ага, по плану, — отозвался пилот. — У меня тоже. С командиром полка согласовал, за горючку денежку внес, можно трогать. — Тогда поехали, — буднично обронил пилот и шагнул на ступеньку лесенки. В проеме люка обернулся. — Аппараты я сам отобрал. Проверил, страховку на триста метров выставил. — Ну, значит, поехали. — Дед махнул, выманивая Ольгу из машины. — Оля, вот это и есть для тебя возможность решить все разом. Без пошлой беготни по мостам. Прыгнуть с парашютом. Если твердо решила сделать то, что задумала. Тогда все сразу и кончится. Без мороки. А нет, будет возможность передумать. Согласна, или слабо? Не обращая внимания на легкую усмешку, которая, как показалось, прозвучала в последних словах деда, прислушалась к себе, коснулась теплыми пальцами затвердевшего на морозце шрама, задумалась: «А что, действительно — выход. Не надо никуда ехать, тащиться по продуваемому всеми ветрами мосту»… — Согласна. — Твердо сказала Оля и шагнула в полукруг дверей. Парашют, защитного цвета рюкзак, с переплетением непонятных лямок помог надеть летчик. Забравшийся следом дед осмотрел снаряжение, умело подтянул ремни, и защелкнул на груди тугой карабин. — Готово, — крикнул он, сноровисто повторяя ритуал облачения. — А я, пожалуй, тоже прыгну, разомну косточки. Тряхну, хе-хе, стариной, — мелко засмеялся Михаил Степанович. Перетянутую брезентовыми ремнями шубейка и натянутая на лицо белая маска под облезлым треухом выглядели настолько дико, что, несмотря на всю трагичность момента, не сдержалась, хрюкнула. — Это еще зачем? — ткнула пальцем в маскарадное облачение. — Наверху холодрыга, ветер, а я крем от морщин не захватил, — глухо отозвался старик с невероятной серьезностью. — Тебе, поди, наплевать, а мне еще обратно, домой ехать, Миньку кормить. Невольно вспомнив черный нос пуговицу, ткнувшуюся ей в руку, Оля ощутила вдруг чувство какой-то неправильности всего происходящего, даже легкой обиды. Еще несколько минут и ее совсем не будет, а старый хрыч беспокоится о какой-то ерунде. Однако взяла себя в руки, сжала зубы, гоня секундную слабость. Глухо хлопнул закрывшийся люк, отсекая солнечный свет. Самолетик зарычал двигателем, дрогнул и вдруг сноровисто побежал вперед, ощутимо подпрыгивая на неровных стыках бетонки. Мелькнул в иллюминаторе полосатый скворечник вышки. Внезапно тряска прекратилась, звук выровнялся, а самолетик задрал нос и полез вверх, взбираясь по крутой горке. Совсем рядом с крылом пронеслись верхушки деревьев, показался и исчез где-то внизу игрушечным домик, разрезав бесконечное белое поле, убежала вдаль нитка дороги. Проткнув случайное молочно кисейное облачко, самолетик набрал высоту, выровнялся. Ослепил, ударив в глаза, нестерпимо яркий свет солнца. Оля зажмурилась. И тут коротко пискнул сигнал. — Готова? — крикнул дедок, перекрывая шум, поднялся с брезентового стула-лавочки. — Как твоя-то? — поинтересовался он у вышедшего из кабины пилотов мужичка в меховой куртке. — Спасибо, Михаил Степанович. Все нормально. Выздоравливает, привет передает. Кланяться велела. В гости зовет. — Зайду. — Кивнул безликой маской дед. — Пора, что ль? — глянул он в полукруг иллюминатора. Военный уперся в рычаг и потянул дверь. Засвистел пронизывающий ветер. — Сколько? — поинтересовался дед у выпускающего. — Восемьсот, — отозвался летчик. — Оля, вот эта ерундовина называется «кольцо». Обхвати. Так, нормально. Если передумаешь на тот свет, тяни на себя, нет — не тяни. Видишь, все просто. Нарушаю, конечно. По правилам инструктаж, конечно иначе проводится. Ну да в нашем случае и так сойдет. — Ну, с богом, — он посторонился, уступая дорогу даме. Оля задержалась на миг и решительно шагнула в бездну. — Ого, — уважительно крякнул механик. — А то?… — горделиво пробормотал старик и рыбкой, на лету группируясь, сиганул следом за спутницей. Подхваченная бешеным потоком, крутанулась через голову и вдруг увидела, как удаляется зеленый профиль крыла. Обожгло понимание: «Все это всерьез. Солнце, ветер, небо. Они будут. А я?» — заметались испуганной стаей суматошные мысли. Обвалилось куда-то вниз сердце. Вышибая слезы и тут же унося их, резал лицо ледяной ветер. Распахнула глаза и в размытых очертаниях увидела землю. Она росла, невероятно быстро приближаясь. И тут, ломая все доводы рассудка, захлестнул сердце страх. «Жить, на хрен… жить», — рука сама собой рванула кольцо. И не было в мире силы, способной удержать ее в этот миг. Но ничего не случилось. Свободное падение продолжалось. А в сердце заметалась паника, бесконтрольная, животная. Она вновь попыталась дернуть уже свободно болтающийся тросик. И тут рвануло. Но боль принесла такое счастье, что она заорала. Закричала так, что сбилось дыхание. Полет замедлился, показалось даже, что падение и вовсе прекратилось, но вдруг мимо пронеслось что-то большое, черное. Глянула вслед и сообразила, это ее спутник: «А он? Что же?» И тут только пришло понимание, как быстро летела она на встречу с землей. Но вспыхнул белоснежный цветок, и внизу распустился еще один купол. Оля подняла голову. В разрывы шелкового шатра виднелось небо. Земля начала расти, различимы стали пятна сугробов на заснеженном поле. Удар согнул ноги и повалил набок. Потянул за собой купол. Откуда-то сбоку выскочил старик. Погасил громадный шелковый кокон, помог подняться. Оля стояла посреди снежной пустыни. Мыслей не было. Только счастье. Она жива. И тут из глаз хлынули слезы. Не те, выбитые ударами ледяного ветра, а сладкие, приносящие покой и радость, слезы. Размазывая соленые ручейки рукавом мягкой замши, повернулась к деду. — Поехали, Оля, — он кивнул на стоящую неподалеку «копейку». Из машины выбрался кто-то в комбинезоне и начал сноровисто убирать свернутые парашюты. Тепло салона, журчание двигателя навеяли сон. Оля вдруг вздрогнула: — А если бы не дернула? — спросила она, глядя на невозмутимо рулящего Михаил Степановича. Он хмыкнул: — Cо мной бы спускаться пришлось, делов-то. Неужто, не поймал. Спустились бы, — он чуть смущенно кашлянул. — Да ладно… это я пошутил. Там прибор специальный есть. Он бы сам парашют раскрыл, ежели чего. Старик замолчал. Молчала и Ольга. Закрыла глаза, вспоминая мелькание облаков. И тут в ее голове пронеслись, пусть говорят, что не бывает, но за долю секунды промелькнули сотни, тысячи кадров. Садик, ободранный паровозик на участке. Березка с обломанными ветками. Парты и доска с надписью мелом. Уютное кресло, и мама в нем, с неизменным вязанием в руках. Она распахнула глаза. И прошептала хрипло: — Я вспомнила. Степаныч, я вспомнила… Дед горделиво улыбнулся и повертел головой: — А то?… Ну и умница. То и ладно… Глава 3 Утро принесло новые заботы. Позавтракали и, как по молчаливому уговору, двинулись в гостиную. Сели у камина.