За них отвечает папа, подкатываясь ближе: – В письме говорилось про какую-то лотерею. Братья Бэрроу выиграли почетную отставку. И полную пенсию. Судя по всему, он не верит ни единому слову, но не собирается развивать тему. А мама, наоборот, клюнула. – Здорово, правда? Наконец правительство хоть что-то стало для нас делать, – говорит она, целуя Бри в щеку. – А у тебя теперь есть работа. Она лучится гордостью, как никогда раньше, – обычно мама приберегала теплые чувства для Гизы. «То, чем она гордится, – фикция». – Наконец-то нам хоть немного повезло. Гиза насмешливо фыркает сверху. Я ее не виню. Моя удача стоила ей сломанной руки и судьбы. – Да уж, повезло, – ворчит сестра и слезает. Движется она медленно, цепляясь за лестницу одной рукой. Когда Гиза спускается, я вижу, что лубок обвязан цветной тканью. Ощутив прилив грусти, я понимаю, что это фрагмент ее прекрасной вышивки, которая никогда не будет закончена. Я хочу обнять Гизу, но она отстраняется и смотрит на Кэла. Похоже, она единственная, кто его замечает. – А это кто? Покраснев, я вспоминаю, что совершенно забыла про него. – А, это Кэл. Он тоже служит в замке. – Привет, – выговаривает он, неловко помахивая рукой. Мама хихикает, как школьница, и машет в ответ, задержавшись взглядом на его мускулистых предплечьях. Но папа и братья вовсе не в восторге. – Ты, кажется, нездешний, – рокочет папа, глядя на Кэла как на таракана. – Я это чую. – Просто он из замка, папа… – начинаю я, но Кэл меня обрывает. – Я родом из Причальной Гавани, – говорит он, стараясь говорить с нужным акцентом. – Начал служить в Морском Холме, тамошней королевской резиденции, ну а теперь езжу вместе с двором, когда он перебирается с места на место. Он искоса смотрит на меня понимающим взглядом. – Так живут многие слуги. Мама прерывисто вздыхает и берет меня за руку. – Да? Тебе тоже придется покинуть нас, когда двор уедет? Я хочу сказать, что уезжаю вовсе не по доброй воле. Это был не мой выбор. Но мне придется солгать – ради спасения родных. – Других вариантов нет. Ну и потом, я хорошо зарабатываю. – Кажется, я прекрасно понимаю, в чем дело, – рычит Бри, в упор глядя на Кэла. Кэл, надо отдать ему должное, и бровью не ведет. – Ни в чем, – спокойно отзывается он, глядя на Бри с огнем в глазах. – Мэра получила работу в замке и подписала годовой контракт, вот и всё. Недовольно заворчав, брат отходит. – Уоррен мне нравился больше, – буркает он. – Бри, пора уже повзрослеть, – огрызаюсь я. Мама вздрагивает, как будто всего за три недели отвыкла от моего резкого голоса. Странно, но ее глаза заволакивают слезы. «Она уже не помнит. Вот почему мама хочет, чтобы ты осталась. Тогда она не забудет тебя». – Мама, не плачь, – прошу я и обнимаю ее. Она кажется такой худенькой, тоньше, чем я помнила. А может, раньше я никогда не замечала, какая она хрупкая. – Дело не только в тебе, дорогая… Она отводит глаза и смотрит на папу. В глазах у нее загадочная боль. Остальным невыносимо смотреть на маму. Папа разглядывает свои неподвижные ноги. В доме воцаряется мрачная тишина. И тут я понимаю, что происходит. От какого известия они пытаются меня защитить. Мой голос дрожит, когда я задаю вопрос, на который не желаю знать ответа. – Где Шейд? Мама чуть не падает – она едва успевает добраться до стула, прежде чем разразиться рыданиями. Бри и Трами отворачиваются, не в силах смотреть. Гиза не двигается – она глядит в пол, словно желает провалиться сквозь доски. Все молчат, и только звуки маминых рыданий и затрудненное дыхание отца заполняют брешь в том месте, которое некогда занимал мой брат. Мой брат, любимый брат. Я пячусь и чуть не кувыркаюсь с лестницы, но Кэл подхватывает меня. Зря. Я хочу упасть, удариться обо что-нибудь твердое, чтобы заглушить боль в голове. Поднеся руку к уху, я щупаю три камушка, которые мне так дороги. Третий – камень Шейда – кажется на ощупь холодным. – Мы не хотели писать тебе, – шепчет Гиза, теребя лубок. – Он погиб до того, как пришел приказ о демобилизации. Желание взорвать что-нибудь, излить гнев и скорбь в порыве убийственной энергии никогда еще не было столь сильным. «Контролируй себя», – велю я себе. Надо же, я волновалась, что Кэл сожжет дом; но молния может уничтожить мое жилище так же легко, как и огонь. Гиза, борясь со слезами, заставляет себя произнести: – Он пытался сбежать. Его казнили. Ноги подо мной подгибаются так быстро, что даже Кэл не успевает меня подхватить. Я ничего не вижу и не слышу, только чувствую. Грусть, шок, боль… мир начинает вращаться. Лампочки гудят от электричества, они вопят так громко, что сейчас, кажется, треснет голова. Холодильник шумит в углу – старый, полуживой аккумулятор пульсирует, как умирающее сердце. Все вещи вокруг дразнят меня, высмеивают, пытаются довести до срыва. Но я выдержу. Выдержу. – Мэра, – говорит на ухо Кэл и обвивает меня теплыми руками, но с тем же успехом он может обращаться ко мне, стоя на другом берегу моря. – Мэра! Я мучительно вздыхаю, пытаясь прийти в себя. Щеки мокрые, хотя я не помню, чтобы плакала. «Казнен». Кровь вскипает в жилах. «Это ложь. Шейд не сбежал. Он был в Алой Гвардии. Об этом узнали. И убили его. Убили». Я никогда не испытывала подобного гнева. Даже когда братьев забрали в армию, даже когда ко мне пришел Килорн со своими вестями. Даже когда покалечили Гизу. По дому проносится оглушительный вой: холодильник, лампочки и проводка в стенах начинают работать на полную мощность. Электричество гудит, и я чувствую себя разъяренной, опасной и полной жизни. Я создаю энергию и наполняю дом своей силой, совсем как учил Джулиан. Кэл кричит и трясет меня, пытаясь как-то достучаться. Но не может. Сила пробудилась во мне, и я не желаю ее выпускать. Это лучше, чем боль. Дождем сыплется стекло, когда взрываются лампочки, хлопая, как попкорн в кастрюле. Поп, поп, поп. Этот звук почти заглушает мамины вопли. Чьи-то руки властно обхватывают меня. Они касаются моего лица, удерживают, пока кто-то говорит. Не для того, чтобы утешить, не для того, чтобы посочувствовать, но для того, чтобы привести меня в чувство. «Этот голос я узнаю где угодно». – Мэра, соберись! Я поднимаю голову и вижу ясные зеленые глаза и лицо, полное тревоги. Килорн. – Я знал, что рано или поздно ты вернешься, – негромко произнес он. – Я тебя ждал. Руки у него грубые на ощупь, но их прикосновение успокаивает меня, возвращает в реальность, в мир, где мой брат мертв. Единственная уцелевшая лампочка качается над нами, едва освещая комнату и мою потрясенную семью. Но это не единственное, что озаряет тьму. Над моими ладонями танцуют фиолетово-белые искры. Они постепенно меркнут, но пока их хорошо видно. Моя молния. «Никакой ложью я не сумею это объяснить». Килорн подводит меня к стулу. Его лицо – грозовое облако сомнений. Остальные только смотрят на нас, и я с болью понимаю, что им страшно. Но Килорн не боится – он зол. – Что они с тобой сделали? – спрашивает он, держа руки рядом с моими. Искры полностью гаснут, остаются только кожа и дрожащие пальцы. – Ничего. «Хотела бы я обвинить их. Хотела бы я свалить всё на кого-то другого». Я смотрю поверх головы Килорна и встречаю взгляд Кэла. Он заметно расслабляется и кивает, общаясь со мной без слов. «Мне не придется лгать». – Просто я такая. Килорн хмурится. – Ты одна из них? Я никогда не слышала столько гнева и отвращения в одной-единственной фразе. Сейчас умру… – Правда? Мама приходит в себя первая и, без единого проблеска гнева, берет меня за руку.