– Не мне, – говорит он и вздыхает. – Она росла вместе с Джулианом и моей матерью. При упоминании о матери голос Кэла обрывается. – Они были лучшими подругами. А когда мама умерла, Сара совсем не горевала. Джулиан сходил с ума от горя, а Сара… Он замолкает, не в силах подобрать слова. Наши шаги замедляются, и наконец мы замираем. Музыка продолжает отдаваться эхом вокруг нас. – Я не помню матери, – резко произносит Кэл. – Мне еще не исполнилось года, когда она умерла. Я знаю только то, что слышал от отца и Джулиана. И ни один из них в принципе не любит о ней говорить. – Наверняка Сара могла бы много тебе рассказать, раз они были лучшими подругами. – Сара Сконос не может говорить, Мэра. – Вообще? Кэл продолжает медленно, спокойным, ровным голосом, совсем как Тиберий: – Она говорила то, что не следовало – ужасно лгала, – и за это ее наказали. Меня охватывает ужас. «Сара Сконос не может говорить». – А что такого она сказала? И пальцы Кэла немедленно холодеют. Музыка наконец стихает, и он отступает, выскальзывая из моих рук. Быстрым движением он прячет динамик в карман, и тишину заполняет только стук наших сердец. – Я больше не хочу ее обсуждать. Он тяжело дышит. Его глаза кажутся странно яркими, они смотрят то на меня, то на окна, полные лунного света. Что-то поворачивается в моем сердце; боль, которой полон голос Кэла, отдается во мне. – Ладно. Кэл движется к двери быстрыми аккуратными шагами, словно изо всех сил старается не бежать. Но когда он оборачивается и смотрит через весь зал на меня, вид у него совершенно обычный. Он спокоен, собран, хладнокровен. – Тренируйся, – говорит он, совсем как леди Блонос. – Завтра увидимся в то же время. И уходит, оставив меня одну в зале, полном эха. – Какого черта я делаю? – спрашиваю я, ни к кому не обращаясь. На полпути к кровати я понимаю, что в моей спальне что-то очень сильно не так: камеры выключены. Они не гудят, не смотрят на меня электрическими глазами, не записывают всё, что я делаю. Но, в отличие от недавнего перебоя, остальные приборы продолжают работать. Во всех комнатах, кроме моей, вибрирует электричество. Фарли. Однако вместо революционерки из темноты появляется Мэйвен. Он отодвигает шторы, впуская в комнату немного лунного света. – Ночная прогулка? – спрашивает он с горькой усмешкой. У меня отвисает челюсть. Я теряю дар речи. – Ты знаешь, что тебе сюда нельзя, – отвечаю я и натянуто улыбаюсь, пытаюсь успокоиться. – Леди Блонос придет в ужас. Она накажет нас обоих. – Мамины охранники кое-чем мне обязаны, – говорит Мэйвен и указывает туда, где скрыты камеры. – У Блонос не будет улик для обвинения. Отчего-то это не утешает меня. Я чувствую, как по моему телу ползут мурашки. Впрочем, это не страх, а предвкушение. Дрожь усиливается, заряжая нервы электричеством, когда Мэйвен аккуратными шагами направляется ко мне. Он видит, как я краснею, и на лице у него возникает нечто вроде удовлетворения. – Иногда я забываю… – бормочет он, коснувшись моей щеки. Мэйвен не спешит убрать руку, как будто проверяет на ощупь цвет крови, которая пульсирует в моих жилах. – Жаль, что тебя приходится красить каждый день. Кожа гудит от его прикосновения, но я стараюсь не обращать на это внимания. – Мне тоже жаль. Губы Мэйвена подергиваются, пытаясь сложиться в улыбку, но тщетно. – Что случилось? – Фарли снова вышла на связь. Он отступает и сует руки в карманы, чтобы скрыть дрожь. – Она тебя не застала. «Не повезло». – А что она сказала? Мэйвен пожимает плечами. Он подходит к окну и смотрит в ночное небо. – В основном задавала вопросы. «Цели». Фарли, очевидно, снова допрашивала Мэйвена, пытаясь вытянуть сведения, которыми он не желал делиться. Судя по печально опущенным плечам, по дрожащему голосу, он сказал больше, чем хотел. Гораздо больше. – Кто? Мысленно я перебираю многочисленных Серебряных, которых встречала здесь, и припоминаю тех, кто был добр ко мне (на свой лад). Неужели кого-то из них Фарли принесет в жертву своей революции? Интересно, кого она наметила? – Мэйвен, кого ты назвал? Он разворачивается – в его глазах сверкает жестокость, какой я еще не видела. На мгновение становится страшно, что сейчас принца охватит пламя. – Я не хотел этого делать, но Фарли права. Нельзя сидеть сложа руки. Мы должны действовать. И если придется называть ей имена, я согласен. Мне не нравится, но я буду это делать. Я должен. Как и Кэл, он прерывисто вздыхает, пытаясь успокоиться. – Я сижу на советах вместе с отцом. Там, где речь идет о налогах, безопасности и обороне. Я знаю, кого будет особенно недоставать нам… Серебряным. Я назвал ей четыре имени. – Кого? – Рейнальд Айрел. Птолемус Самос. Эллин Макантос. Беликос Леролан. У меня вызывается вздох, а потом я киваю. Эти смерти не скроешь. Брат Эванжелины, полковник Макантос… о да, их гибель заметят все. – Полковник Макантос знала, что твоя мать лжет. Ей известно про другие теракты… – Она командует половиной легиона и возглавляет военный совет. Без нее на фронте надолго воцарится хаос. – На фронте? Кэл. Его легион. Мэйвен кивает. – После случившегося отец не пошлет наследника на войну. Покушение на таких важных особ… сомневаюсь, что он вообще выпустит его из столицы. Значит, смерть полковника спасет Кэла. И поможет Алой Гвардии. «Ради этого умер Шейд. Его дело – теперь мое дело». – Убить двух зайцев одним выстрелом, – негромко говорю я, чувствуя, что горячие слезы грозят вот-вот пролиться. Хотя сделать выбор нелегко, но я готова обменять жизнь полковника Макантос на жизнь Кэла. Да я бы тысячу раз это сделала. – Твой друг тоже в этом участвует. Колени у меня дрожат, но мне удается устоять. Я колеблюсь между гневом и страхом, пока ожесточившийся сердцем Мэйвен объясняет суть плана. – А если мы потерпим неудачу? – спрашиваю я, когда он заканчивает. Я произношу вслух те слова, которых он старательно избегает.