— Конечно! Я по ней очень соскучился! Смешно. Последний раз я возила Томаса к Эшли, когда он был совсем крохой. Едва ли Томас вообще ее помнит. Он и знает-то о существовании Эшли лишь потому, что регулярно водит пальчиком по ветвям «семейного древа», повторяя имена. Ему известно, что тетя Эшли замужем за дядей Роном и у них есть дети, его кузены, — Джереми, Челси, Патрик и Доминик. А маму тети Эшли зовут Линн; бабушка Линн. Вот он вскидывает ручонки — ура! — и спрашивает, сколько дней до праздника. * * * Укладываю сына спать. В те недели, когда график позволяет, мы с Томасом строго следуем раз заведенному вечернему ритуалу. Сначала купаться, затем — читать и, наконец, в постель. В каком бы районе мы ни жили, Томас записывается в библиотеку. Библиотекари знают его по имени. Каждую неделю мы тащим домой целую кипу книг, каждый вечер Томас отбирает те, что ему больше по душе. Я читаю вслух, Томас за мной повторяет; мы описываем картинки и придумываем собственные варианты развития событий; стараемся угадать, что там будет дальше. В те недели, когда у меня вечерние дежурства, Томаса укладывает Бетани. Не иначе, наскоро прочитывает ему пару абзацев — а то и вовсе обходится без книжки. Томас уже под одеялом. Медлю в полутемной, тихой детской, мечтая лечь рядом с моим мальчиком и забыться дремой хоть ненадолго. Но меня ждет работа. Встаю, целую сына в лобик и закрываю за собой дверь. * * * Перемещаюсь в гостиную, беру старый лэптоп. Саймон отдал мне его, когда купил себе новый. Вхожу в Интернет. Никогда не регистрировалась в соцсетях. Мне претит сама мысль о постоянном контакте с совершенно чужими людьми, а тем более — с людьми не совсем чужими. К таковым я отношу персонажей из прошлой жизни. Незачем им знать, что и как у меня в жизни теперешней. А вот Кейси — по крайней мере, одно время — активно использовала соцсети. Открываю «Фейсбук», чтобы найти ее следы. Не тут-то было. Сначала надо зарегистрироваться. Делать нечего — вношу свои данные. Вот она, искомая Кейси Мэри. И фото есть — на нем моя сестра держит цветок, улыбается. Прическа и цвет волос те же, что я видела у нее в последнее время; значит, фото сравнительно свежее. Конечно, я не рассчитываю на подробную информацию под фото. Обновление фейсбучной страницы едва ли фигурирует у Кейси в списке важных дел. К моему удивлению, страница сестры пестрит постами. В основном это фото кошек и собак, но мелькают и младенцы. Разумеется, чужие. Хватает пустопорожних текстов о терпимости, лицемерии, предательстве; ясно — отрыжка массового маркетинга. В очередной раз убеждаюсь: ох и мало мне известно о родной сестре. Некоторые посты сделала сама Кейси. Их я прочитываю особенно внимательно, ищу зацепки. «Если сразу не вышло…» — это написано нынешним летом. «Нужна работа! Помогите!» «Хочу посмотреть “Отряд самоубийц”[14]!» «Это я в кафе “У Риты”. Кру-у-у-уто!!!» (прилагается фото Кейси со стаканом ледяной воды). В августовском посте Кейси сообщает, что «без памяти влюблена». Фото тоже имеется: моя сестра и неизвестный тип — белый, тощий, стриженный «ежиком» и с татуировками на предплечьях. Обнимает Кейси. Оба стоят перед зеркалом. Пояснение: «Коннор Док Фэмизол». Чуть ниже приписано: «А ничегошный этот Доктор». Вглядываюсь в физиономию. Кликаю на его имя. Страница доступна только для друзей. Не то что у Кейси. Не навязаться ли к нему в друзья? Пожалуй, не надо. Пытаюсь гуглить имя «Коннор Фэмизол». Ноль найденных ссылок. Ладно, поищу в нашей базе данных. Завтра. Как только сяду за руль. Возвращаюсь к страничке Кейси. Сообщение от двадцать восьмого октября, автор — некая Шейла Макгир. «Кейси, ты куда пропала? Отзовись!» Комментариев нет. Сама Кейси постила в последний раз за месяц до вопля этой Шейлы Макгир — второго октября. Вот что она написала: «Сама боюсь того, что делаю». Кликаю на «отправить сообщение». Впервые за пять лет пытаюсь войти в контакт с сестрой. «Кейси, я за тебя волнуюсь. Где ты?» * * * Назавтра Бетани в кои-то веки появляется вовремя. В последние недели я наловчилась избегать бурных сцен прощания с Томасом — заранее расклеиваю по квартире яркие стикеры (ровно десять штук), которые приводят его к книжке-раскраске. Приехав на работу, спокойно, без спешки иду в раздевалку. Протираю туфли, и вдруг мое внимание цепляет голос из телевизора. — Волна насилия прокатилась по Кенсингтону… — замогильным голосом вещает диктор. Резко выпрямляюсь. Значит, СМИ таки пронюхали. Если б что-нибудь подобное случилось в центре Филадельфии, об этом уже месяц трубили бы по всем каналам. Кроме меня, в раздевалке только одна коллега, молодая, из новобранцев. Переодевается в гражданское после ночного дежурства. Не могу вспомнить, как ее зовут. — За последнее время обнаружены четыре женских трупа. Первоначально считалось, что молодые женщины погибли от передозировки наркотических веществ, однако новая информация заставляет предположить, что женщины были убиты. Четыре. Мне только о трех известно. Первая — та, которую мы нашли в Трекс. Вторая — Кэти Конвей, семнадцати лет, третья — сиделка Анабель Кастильо, восемнадцати лет. Почти падаю на скамью, что тянется вдоль платяных шкафчиков. Закрываю глаза. Визуализирую собственную жизнь, по которой вот буквально в эти мгновения проходит чудовищный разлом, делит ее на ДО и ПОСЛЕ. Собственно, видение привычное; посещает меня всякий раз при скверных новостях. Время становится резиновым, вялым, едва кто-нибудь, кашлянув, произносит: «Послушай, Мик… Только не волнуйся…» Диктор перечисляет жертв поименно. Начинает с Кэти Конвей. Следует отрывок из интервью с ее матерью. Женщина, понятно, потрясена — но явно еще и пьяна. Или обкурена. Тянет слова. «Хорошая была моя Кэти, — говорит Конвей-старшая. — Таких дочек еще поискать». Жду. Почти не дышу. Не может это быть Кейси; не может, и всё. Иначе мне кто-нибудь сказал бы. Ну разумеется. Хоть я и не заговариваю о сестре на работе, но все ведь знают. У нас фамилия общая — Фитцпатрик; уже по одной фамилии можно сообразить. Проверяю входящие звонки и сообщения. Пусто. Диктор переходит к Анабель Кастильо; наконец к женщине, которую мы с Эдди Лафферти нашли в Трекс. Фото этой последней не показывают, но мне в память врезались и вывернутая рука, и крохотные кровоподтеки на скулах, и залитые дождем открытые глаза. Этот образ преследует меня уже больше месяца, достаточно лечь в постель и опустить веки. Сейчас, сейчас у них там, в телестудии, дойдет дело до четвертой погибшей. До той, про которую я пока ни сном ни духом. В глазах темнеет — сначала медленно. И вдруг будто свет гасят. — Сегодня утром, — продолжает диктор, — в Кенсингтоне было обнаружено четвертое тело со схожими признаками насильственной смерти. Полиция заявляет, что жертва уже опознана, однако отказывается открыть ее имя до тех пор, пока не будут извещены родственники. — Вы в порядке? Надо мной склонилась эта, новенькая, из ночной смены. Киваю — мол, да, в полном. Но это не так. * * * В детстве у меня было несколько подобных эпизодов. Врач называл их паническими атаками, но я всегда считала термин неточным. Выражались эпизоды в ощущении, будто я умираю; ощущение могло длиться несколько минут или несколько часов. Все это время я считала удары собственного сердца, уверенная, что вот сейчас оно стукнет в последний раз. Но уже очень давно — со школьных лет — эпизодов не случалось. И вот я, взрослая, чувствую признаки эпизода, сидя в полицейской раздевалке. Мир словно заключен в черную рамку, которая становится все шире, а сама картинка, соответственно, все у́же. Я будто слепну. Теряется связь между мозгом и глазами. Я пытаюсь задержать дыхание. * * * Надо мной навис сержант Эйхерн — краснолицый, почти взбешенный. Рядом маячит эта, новенькая. У нее белокурые волосы и хрупкая фигурка. Тонкой струйкой она льет воду на мой лоб, объясняя сержанту Эйхерну: — Меня так мама учила — если кому плохо, надо водой… Мама всю жизнь на «Скорой» работала, — добавляет новенькая для пущей убедительности. Ох, как же стыдно! Будто мой тайный порок стал всем виден. Вытираю лоб, суечусь — пытаюсь резко принять вертикальное положение, рассмеяться, обратить все в шутку. Но взгляд падает на зеркало, а в нем отражено мое лицо — серое, перекошенное ужасом. Снова кружится голова. * * * Сержант Эйхерн, невзирая на мои протесты, хочет отправить меня домой. Мы у него в кабинете. Сижу в кресле, усилием воли пытаюсь улучшить самочувствие. — Не хватало, чтобы обморок настиг вас в патрульной машине, — бубнит Эйхерн. — Поезжайте домой. Отдохните.