Упираюсь. Раскрываю рот: — Кто это еще такой? Но Трумен прижимает палец к губам. Заговаривает он, лишь когда машина трогается. — Райт — двоюродный брат моего отца, — сообщает как бы с неохотой. Ему достается скептический взгляд. — Твой дядя, что ли? — Ну да. — Тот самый славный мистер Райт, о котором ты не раз упоминал? Трумен смеется. — Мы не очень-то роднимся. — Вот не знала, что твой дядя держит универсам на Аве… Трумен пожимает плечами. Посыл ясен: ты много чего обо мне не знала. И не знаешь. Некоторое время едем молча. Начинается снегопад. Включаю «дворники». — А что там у него в подсобке такое? — не выдерживаю. Трумен вздыхает. — Обещай, что это останется между нами. — Обещаю. — Райт пускает в подсобку наркоманов. Чтобы они там могли уколоться. Понятно. В Кенсингтоне подобные места имеются. Почти все адреса я знаю. Почему не знала про это конкретное? Не иначе потому, что Трумен его крышует. — Дядя — хороший человек, — продолжает тот. — Нет, правда. У него два сына было; оба наркоманили, оба умерли. С тех пор дядя держит под прилавком «Наркан» и одноразовые шприцы. За происходящим в подсобке он наблюдает через видеокамеру. Увидит, что какому-нибудь дураку несчастному худо — сразу бежит откачивать. Безвозмездно. Никто ему не платит. Значит, у мистера Райта в подсобке — импровизированный инъекционный пункт. Почти во всех штатах таковые под запретом — а надо бы их легализовать. Может, и Кейси ходила к мистеру Райту? Трещит рация. Домашнее насилие. Требуются двое патрульных. Отвечаю диспетчеру, что сейчас приеду. — Ты со мной, Трумен? — Я же на бюллетене. По официальной версии, лежу пластом. Не хватало мне только засветиться… — Чем займешься? Трумен указывает вперед, на здание библиотеки. — Туда меня подбрось. Я там машину оставил. Позвони, как справишься, ладно? Чтобы я был в курсе. Медлю, подбираю слова. — А ты разве не пойдешь со мной к мистеру Райту? Оказывается, я с самого начала надеялась: Трумен будет рядом. Он качает головой. — Лучше ты одна. Наверное, разочарование отразилось на моем лице. Трумен продолжает: — Мики, я могу тебе еще понадобиться. Нельзя, чтобы этот Док увидел меня раньше времени. Он прав, конечно. Останавливаю машину возле библиотеки. Провожаю Трумена взглядом. Вспоминаются все его особенности, которых мне так недостает: грудной, заразительный смех; невозмутимость, с какой Трумен реагировал на вызовы (она передавалась и мне); любовь к дочерям и гордость за них; советы по воспитанию Томаса; незримое участие в его жизни — например, подарки — нечастые и недорогие, зато выбранные с заботливостью (главным образом книги); скрытность и сдержанность; пиетет к моей скрытности и сдержанности. А еще изысканный вкус в еде и напитках (я дразнила Трумена снобом, когда он покупал что-нибудь экзотическое в экосупермаркете — какой-нибудь чайный гриб, кефир, бурые водоросли араме или ягоды годжи). Трумен, в свою очередь, вышучивал мои плебейские пищевые привычки заодно с упрямством; называл меня трудным подростком и чудачкой. Ни от кого другого я бы таких прозвищ не потерпела, но в устах Трумена они мне даже нравились. Чувствовалось, что ему по душе и упрямство мое, и чудачество. И что он понимает меня — так, как никто не понимал, кроме Кейси — той, из детства. Странно видеть Трумена в штатском. Никак не привыкну. Ступает он нерешительно, косясь по сторонам. Внезапно представляю его мальчиком — замкнутым, даже нелюдимым. «До двенадцати лет я толком не говорил», — разоткровенничался однажды Трумен, а я ответила: «Я тоже». * * * Возле дома, в котором, по словам диспетчера, имеет место драка, застаю коллегу, Глорию Питерс — она успела раньше меня, уже опрашивает потерпевшую. Вхожу в кухню. Теперь я — наедине с домашним тираном, мужчиной лет тридцати — тридцати пяти. Он пьян, глядит со злобой. — Сэр, может, расскажете, что здесь произошло? Да, именно так: «сэр». С правонарушителями, даже с самыми отпетыми, я всегда вежлива. Потому что вежливость отлично работает. Впрочем, этого типа не проймешь. — Черта с два. Он обнажен по пояс. Руки скрещены на груди. Тощий, высокий. Из-за опьянения трудно понять, чем еще он злоупотребляет. — То есть вы не хотите давать показания, сэр? Он усмехается. Систему изучил досконально. Знает, что не обязан говорить. Пытается опереться о кухонный стол, но столешница мокра — здесь что-то разбили и пролили в драке. Пальцы соскальзывают, мужчина теряет равновесие. Впрочем, в следующую секунду он уже вновь довольно твердо стоит на ногах. А что, если в доме дети? Прислушиваюсь. Наверху кто-то копошится. — Сэр, у вас есть дети? Он молчит. За годы в патрульной службе я всякого навидалась. Меня трудно смутить. Но этот тип вызывает отторжение. Стараюсь не смотреть ему в глаза — так я избегала бы визуального контакта с агрессивной собакой. Чувствую: этого лучше не загонять в угол. Кошусь на кухонные шкафы и ящики, прикидываю, в котором хранятся ножи. Мужчина достаточно пьян, чтобы броситься на меня с ножом; с другой стороны, из-за алкоголя у него нарушена координация движений, и я легко увернусь. А то и вовсе свалю его с ног. Внезапно понимаю: где-то я видела это лицо. Пытаюсь вспомнить, забыв об опасности визуального контакта. — Я вас знаю, сэр? — А я почем знаю? Ответ нелепый. Впрочем, как и вопрос. Может, я видела его на районе, в этом нет ничего необычного. Мне тут многие примелькались. Входит Глория Питерс. Наконец-то! Она еле заметно качает головой. Судя по всему, пострадавшая передумала. Ей уже не хочется, чтобы мужа забирали в участок. — Оставайтесь на месте, — говорю. Надзирая за правонарушителем, я успела прикинуть, какая в доме планировка. Задней двери нет; следовательно, мужчина не сбежит; по крайней мере, не сбежит незамеченным. Идем с Глорией в гостиную, разговариваем вполголоса. — Так он избил жену или нет? — спрашиваю я. — Скорее всего, избил. Лицо у нее пунцовое. Сейчас наверняка не скажешь, но к завтрашнему утру синяки будут во всей красе. — Ну так давайте его заберем. Арест — вот то немногое, что мы можем сейчас сделать. Нет видимых свидетельств насилия. Нет заявления от жертвы. На лестнице слышатся детские шажки. Мальчуган, с виду немногим старше Томаса, крадется вниз, но, заметив чужих, мчится по ступеням обратно в спальню. Это решает дело. Мы арестуем отца и мужа. Вызываюсь сделать это одна. Глория Питерс останется в доме, проверит, в порядке ли ребенок (может, он там не единственный); если что, вызовет кого-нибудь из социальной службы. Пока я веду арестованного из дому, пока заталкиваю его в полицейский фургон, он буравит меня взглядом. Ни на секунду глаз не отводит. Просто мороз по коже. Едем в полном молчании. Я привыкла; арестованные редко разговаривают, жалуются или плачут, или клянут злую судьбу. Нарушители со стажем знают: молчать — в их же интересах. Но этот… Этот будто следит за мной. Будто выбрал идеальную мишень — мой затылок. Поневоле изучаю его лицо в зеркале заднего вида. Где он мог мне попасться? Почему кажется знакомым? Замечаю ухмылку: он просек, что я использую зеркало заднего вида; он в курсе моих мыслей. И моих страхов. Плечи, шея, лопатки мокры от пота, волосы на затылке шевелятся.