Сейчас, в машине, направляясь к дому, негодую на себя самое: как я могла? Как я до такого додумалась? Рискнула работой — притом любимой работой, подставила под удар собственный жизненный уклад, зарплату с соцпакетом, которые обеспечивают приличные условия мне и моему сыну! И ради кого? Ради женщины, которая, очень может быть, исчезла намеренно, которая не хочет, чтобы ее обнаружили! Ради той, чьи решения, все до единого, диктовались исключительно ее же прихотями; ради той, которая отвергала попытки близких выправить ее жизненный путь… Хватит, хватит, клянусь я самой себе. Сыта по горло. Отныне пусть Кейси живет как знает. Не стану больше ее опекать. Но в этот миг память зачем-то подсовывает картинку: задушенная в Трекс молодая женщина. Синие губы. Сальные волосы. Одежда не по сезону. Глаза — распахнутые, недоумевающие, не защищенные от дождя… * * * Вот я в Бенсалеме. Выруливаю на подъездную дорожку. Заворачивая за угол, поднимаю взгляд. Так и есть: в окне Томасова мордашка. Томас теперь взял такую привычку: заберется на подоконник, приникнет к холодному стеклу, держась ручонками за раму; глаза страдальческие. При виде меня он расплывается в улыбке — и исчезает. Значит, побежал к дверям, мне навстречу. Дома расплачиваюсь с Бетани (вид у нее, как всегда, скучающий). Спрашиваю, как Томас себя вел. — Нормально, — отзывается Бетани. Никаких подробностей. Утром я оставила ей денег, чтобы она свозила Томаса в книжный магазин. Чтобы он сам выбрал себе книжку. Детское кресло давно куплено, однако так и валяется у Бетани в машине, даже не распакованное. — Чем вы занимались, Бетани? — Мы, это… читали. Книжки. — Интересно было в книжном магазине, Томас? — Мы туда не поехали, мама, — мрачно отвечает сын. Перевожу взгляд на Бетани. Она невозмутима. — Сегодня холодрыга. Мы читали книжки дома. — Не книжки, а книжку. Всего одну, — бурчит Томас. — То-мас! Произношу его имя с расстановкой, с предупреждением. Но на сердце тяжко. * * * Наконец Бетани убирается. Томас — глаза широко раскрыты, ручки по швам, ладошками наружу — стоит передо мной, словно живой укор. «Полюбуйся, до чего ты меня довела, мама! Полюбуйся!» Томас — умный, очень умный. Знаю, неправильно так отзываться о собственном ребенке, но тому полно свидетельств. Мой сын рано заговорил, в полтора года уже собирал пазлы. Ему не исполнилось и двух лет, а он уже знал алфавит и цифры. Порой мне кажется, Томас склонен к перфекционизму; я даже специально изучала это явление, хотела выяснить, не может ли оно перерасти в навязчивую идею или, не дай бог, в зависимость. (Зависимость — она же в генах, а Томас, нравится мне это или нет, имеет прямое отношение к семье О’Брайен.) Я стараюсь характеризовать его просто — «одаренный», даром что Ба в свое время долго куксилась из-за этого слова. Когда Томасу исполнилось два года, я показала его специалистам; все утверждали, что мой сын значительно опережает своих сверстников в развитии. Вооруженная этими утверждениями, я приступила к Саймону. Под моим напором тот помог устроить Томаса в «Спринг-Гарден дэй скул» — дошкольное учреждение с великолепной репутацией, удобной дислокацией и заоблачной (для меня) стоимостью обучения. На этом учреждении я остановилась после долгих поисков и сравнений и еще более долгих самовнушений, что потяну такую плату. «Спринг-Гарден» посещают в основном дети из Фиштауна и Нортен-Либертиз — районов, некогда запущенных, а теперь облагороженных и ставших престижными. Львиную долю денег, что Саймон давал на Томаса, съедала плата за обучение. Несмотря на социальные различия, сын очень быстро завел приятелей (до сих пор нет-нет, да и вспомнит их в разговоре — скучает). Я же утешалась мыслью, что в «Спринг-Гарден» закладывается некий фундамент, на котором Томас выстроит свое дальнейшее обучение. В моих мечтах фигурировал университетский диплом в области медицины или юриспруденции. Я и Томасом-то назвала сына в честь Томаса Холма, главного геодезиста штата Пенсильвания, советника самого Уильяма Пенна. Этому человеку Филадельфия обязана великолепной планировкой; хорошо бы и мой Томас стал геодезистом или архитектором… Кстати, Холма больше других деятелей почитала мисс Пауэлл. А год назад чеки от Саймона просто перестали приходить. Я вытягивалась в нитку, чтобы Томас, как и прежде, учился в «Спринг-Гарден», чтобы рассчитываться с приходящей няней, караулившей Томаса во время моих ночных дежурств, чтобы выплачивать кредит за дом в Порт-Ричмонде, чтобы сносно питаться. Некоторое время — совсем недолго — мы держались, хотя чего это стоило! Ели консервы из тунца со спагетти, одежду вообще не покупали. Но в декабре прошлого года нас постиг прорыв канализации. Нечистоты вырвались на улицу, и я выложила за ремонт десять тысяч долларов. С этого начался наш финансовый крах. Разобравшись с протечкой, я отправилась в Южный убойный отдел — искать Саймона. Он мало того что больше не слал чеков, но уже два раза в условленные дни не приезжал повидать Томаса. Он сменил сим-карту в телефоне, а заодно и место жительства. Это последнее обстоятельство я выяснила сама. Когда Саймон во второй раз не появился у моего дома ради общения с сыном, я поехала в Южную Филадельфию. Долго и впустую трезвонила у дверей. И все поняла. Томас, брошенный обожаемым отцом, был безутешен. Потому-то я запрятала гордость поглубже; потому и стала искать Саймона на работе, оставив сына с няней. Надо знать мой характер, чтобы понимать, как тяжело мне далась та поездка. Мы с Саймоном оба скрытные и пересудов не терпим. На работе свои отношения не афишировали — возможно, причиной было их нетрадиционное начало. Конечно, мои коллеги знали, что у меня есть сын, — но понятия не имели, от кого. И не рисковали спрашивать, ведь я одним своим видом остужала даже самое искреннее любопытство. Возле Саймоновой работы я появилась практически неузнаваемой — в темных очках на пол-лица и в фуфайке с капюшоном (парик я сочла излишеством). Сразу заметила машину — черный «Кадиллак», который Саймон купил подержанным и сам оттюнинговал. Я остановилась ярдах в пятидесяти от полицейского участка, на улице. И стала ждать, когда закончится рабочий день. Подробности отвратительной сцены, которая произошла между мной и Саймоном, я опущу. Скажу только, что он засек меня еще с крыльца и попытался ретироваться обратно в здание, но я его окликнула. Еще скажу, что вышла из себя, что орала, а Саймон выставлял вперед руки — как бы для защиты от меня, буйной. Я пригрозила ему судом, если в течение недели не получу деньги для Томаса, а он парировал: не посмеешь, сама ведь в курсе, сколько у меня приятелей среди юристов, и вообще я у тебя ребенка на раз отниму, моргнуть не успеешь. И пальцами прищелкнул. Чуть остыв, Саймон добавил: нелепо было с моей стороны отправлять Томаса в такой дорогущий сад. Что я о себе возомнила? Мы — не миллионеры. Тогда-то я и приняла решение. Я вдруг перестала кричать и размахивать руками. Кажется, даже улыбнулась. И ушла. Поехала восвояси, ни разу в зеркало заднего вида не глянула. Отдалившись на достаточное расстояние, позвонила риелторше, через которую покупала дом в Порт-Ричмонде, и попросила выставить этот дом на продажу. Затем был второй звонок — заведующей «Спринг-Гарден». Я сообщила, что забираю Томаса. Для нас обоих это была трагедия. Назавтра я порасспросила коллегу, у которого брат как раз съезжал от миссис Мейхон. Он, коллега, чуть раньше сетовал, что его припрягли вещи вывозить. И еще я разместила объявление на сайте приходящих нянь: нужна няня, располагающая временем, для четырехлетнего мальчика; район — Бенсалем. Саймону я о переезде не сообщила. Если одумается, решила я — по месту работы меня вычислит. Если хочет видеться с сыном — пусть снова чеки шлет. Так я начала с чистого листа. * * * С тех пор я немало принесла в жертву собственной независимости и защите Томаса. Считаю, что в целом решение было правильное. Но, возвращаясь со смены, я неизменно вижу в Томасовых глазах тоску по общению с ровесниками и досаду на равнодушную няньку, которая только и знает, что сидеть в соцсетях. И эти тоска и досада день за днем расшатывают мою уверенность. Принимаюсь готовить ужин. Томас притих в своей комнате. Стол накрыт. Иду за сыном. Томас — возле станкового мольберта, рисует что-то яркое, крупное. Мольберт ему на прощание подарили в «Спринг-Гарден». Некоторое время молча наблюдаю. Наконец решаюсь спросить: — Что ты рисуешь, Томас? — Картину для Эшли. — Для Эшли? — Ну, для ТЕТИ Эшли. На завтра. Господи! Завтра — День благодарения. Совсем из головы вон… Томас, должно быть, почуял неладное. Глядит с испугом. — Мы же едем к тете Эшли, мама. По интонации получается утверждение, а не вопрос. Нарисовал Томас индейку и банку консервов — не то бобы, не то кукурузу. Чего ждать от ребенка, который уже год не видел свежих овощей — только консервированные? И виновата в этом я. — Конечно, мы едем, Томас. — Хорошо. Он снова поднимает взгляд. Знаю, отлично знаю, какой вопрос сейчас прозвучит. — А папа тоже там будет? Атмосфера в комнате резко меняется. Наверное, в тысячный раз за последний год я отчеканиваю: — Нет. Папы не будет. * * * С утра ужасно нервничаю. Пребывание в гостях у любого представителя семейства О’Брайен — всегда стресс. Особенно если в эти гости меня не ждут. Накануне вечером я чуть было не позвонила Эшли и не предупредила, что мы с Томасом придем. Передумала — эффект неожиданности, пожалуй, будет мне на руку. Особенно если моя цель — расколоть кузена Бобби (который явно меня избегает — минимум пять эсэмэсок оставил без ответа). В общем, план такой: нагрянуть, спросить о Кейси всех, кого получится, и уйти. Без скандалов и сцен.