* * * Я была совершенно уверена, что Кейси говорит так с досады, что не представляет ситуацию во всех деталях. Прежде всего, это я ходила хвостом за Саймоном, а вовсе не он меня домогался. Далее: я совсем не влюбчивая, но вот встретила Саймона — и запала на него. С первого взгляда. Он-то как раз утверждал, будто все эти годы видел во мне дитя, а не объект вожделения. Наша связь не укладывалась в общепринятые рамки. Мы скрывали ее изо всех сил. Саймон наконец-то выдержал экзамен, начал карьеру следователя в Южном департаменте. Ужасно боялся, как бы что-нибудь не помешало его продвижению. Встречались мы только в гостиницах — Саймон не хотел травмировать своего одиннадцатилетнего сына. По его словам, мать Габриэля могла нагрянуть к ним в любой момент. «Все крайне сложно», — так говорил Саймон. — Однажды у тебя появится собственное жилье, — повторял он. — Тогда мы с тобой забудем о гостиничных номерах. Вдохновленная этой перспективой, я копила деньги. За два года службы в полиции удалось наскрести на первый взнос. Мне было двадцать два года, когда я подписала договор и стала хозяйкой собственного дома в Порт-Ричмонде. Заплатила сразу сорок процентов от полной стоимости. Объективно это была скромная сумма — а все-таки столько денег разом я не имела на счете ни до, ни после. Риелтор прямо ахнула. Я, говорит, никогда не видела двадцатидвухлетнюю девушку, способную ТАК себя ограничивать. Хотелось сказать ей: и не увидите. Но я, конечно, промолчала. * * * Съехать от Ба было все равно что перебраться через линию фронта и попасть в тыл. Ба и Кейси без конца ссорились, нередко и врукопашную схватывались. Никому из них я даже не заикалась, что планирую переезд. Во-первых, незачем им было знать о моих финансах. Ба, чего доброго, ренту повысит (а она и так достаточно вытянула из моего кошелька); Кейси же будет клянчить деньги чаще и настырнее. (Мало ли что я в этом отношении занимала последовательную позицию — не давать, Кейси все равно атаковала меня мольбами.) Во-вторых, я помалкивала о переезде, полагая, что и Ба, и Кейси нет до этого дела; как и вообще до меня. К моему удивлению, сестра ужасно расстроилась. В тот день она как раз пришла домой — и застала меня за перетаскиванием коробок по лестнице. — Ты что это делаешь, Мик? Кейси скрестила руки на груди. Нахмурила лоб. Я разогнулась, перевела дыхание. У меня только и было своего, что одежда да книги, но этих последних набралось неожиданно много, и я очень быстро поняла, как тяжела коробка, набитая даже и дешевыми изданиями в бумажных обложках. — Съезжаю, — лаконично ответила я. Думала, Кейси просто пожмет плечами. А она стала горестно качать головой. — Не бросай меня, Мик! Останься! Я плюхнула коробку на ступени. Спина ныла нестерпимо, я потом несколько дней в чувство приходила. — Ладно тебе, Кейси. Теперь зато вздохнешь свободно; разве нет? Она опешила. — Нет! С чего ты взяла? Хотелось ответить: «Ты меня больше не любишь»; но прозвучало бы это сентиментально до плаксивости, с явным битьем на жалость. Поэтому я сказала, что сейчас мне надо идти, но вечером я вернусь попрощаться чин чином. Кейси придержала для меня дверь — как-то официально у нее вышло. Я оглянулась: вдруг в ее лице мелькнет призрак прежней девочки — той, что полностью зависела от меня? Призрак не мелькнул. * * * Мой новый дом на самом деле был стар, запущен и тесен — но он был только мой. Помню, вернувшись со смены, я некоторое время просто стояла в прихожей, прислонившись к входной двери и приложив ладони к сердцу, — впускала в себя благословенную тишину. Повторяла: «Здесь я сама себе хозяйка». В пустом доме гуляло какое-то особенное эхо — теплое, родное. Заводить обстановку я не спешила. Первые месяцы жила с одним матрацем на полу да несколькими стульями, принесенными с улицы. Приступив же к покупке мебели, проявила максимум придирчивости. Ходила по комиссионкам, где было в избытке восхитительных, на мой вкус, вещей. Постепенно раскрывалось очарование старого дома. Например, справа от двери обнаружилось витражное окошко — красные и зеленые цветы, свинцовые перемычки… Я подолгу смотрела на витраж и думала: кто-то, подобно мне, очень дорожил этим жильем — настолько, что счел его достойным столь прелестной детали. Холодильник мой теперь ломился от полезных продуктов; музыку я слушала, когда хотела и какую хотела. Серьезно потратилась только на кровать. Выбрала самую удобную (конечно, исходя из финансовых возможностей). Купила новый матрац два на полтора метра; разорилась на постельное белье (продавщица уверяла, что полотна нежнее мне не найти). Наконец-то у нас с Саймоном появилось место для свиданий; случалось, он даже проводил со мною целую ночь. Тогда я будто в мягком коконе спала — умиротворенная, совершенно счастливая. Как в раннем детстве, когда мы с Кейси были совсем маленькими. Когда мама еще была жива. * * * В течение следующих лет я виделась с бабушкой и Кейси лишь изредка. Сестра от раза к разу опускалась, бабушка — усыхала и сморщивалась. Чем занимается Кейси, я не спрашивала — она сама вываливала на меня сведения, которые по большей части оказывались ложью. О своем возвращении в школу объявляла несколько раз; потом понизила планку — выдала, что будет проходить тестирование по программе средней школы[20] (насколько мне известно, у нее и до первого теста не дошло). Позднее кормила меня «завтраками» о собеседованиях, а однажды солгала, будто получила-таки работу. Чем она занималась на самом деле, сказать трудно. Не думаю, что уже тогда Кейси стала торговать собой; по крайней мере, я ее во время дежурств на панели не наблюдала. Однажды сестра разоткровенничалась. — Знаешь, Мик, на что похожа зависимость? На петлю. Утро соблазняет надеждой на перемены, а вечером от стыда не знаешь куда деваться — опять сорвалась… Одна задача стоит — ширнуться. Каждый укол — это парабола: снизу резко вверх и опять вниз. Ниже плинтуса. День можно изобразить в виде ряда графиков. Бюро статистики, блин; всё зафиксировано — сколько кайф длился и сколько — ломка. А дни, Мик, в месяцы переходят; вот в чем подлянка. Так она говорила в периоды воздержания. Кейси случалось и добровольно обращаться за помощью в Киркбрайд, Годензию, Фэйрмаунт и другие дешевые центры реабилитации; лечение шло с переменным успехом. Но порой, если она влипала в историю, воздержание становилось принудительным. Здесь тоже уместен был бы график: штиль воздержания — волна рецидива — девятый вал запойного употребления. Исходная линия всегда — Аве с ее обманчивым чувством локтя, с ее затягивающей рутиной. Подъемы так и сменялись бы падениями, если б не безответственность моей сестры. В 2011 году Кейси поддалась на уговоры своего тогдашнего дружка — украсть у родителей телевизор. Те отмазали парня от тюрьмы, свалив инициативу на Кейси. Она не особо и отпиралась. Взяла вину на себя, словом. Ну а судья, видя, какой за Кейси «шлейф», вынес максимально суровый вердикт. Ее приговорили к году тюрьмы. Кое-кто, возможно, счел наказание несправедливым. Но только не я. Впервые за долгое время во мне затеплилась надежда на исправление сестры. Сейчас На утренней планерке снова присутствует молодой следователь Дейвис Нуэн. Судя по лицу, замотался в последнее время. Сегодня Нуэн в костюме, явно недешевом и не характерного для следователей покроя: брюки заужены и чуть коротковаты, виднеются носки. Стрижка у Нуэна тоже нестандартная. Так стригутся подростки в районах Нортен-Либертиз и Фиштаун, но отнюдь не представители полицейского департамента. По бокам волосы сняты вовсе, на темени подбриты в форме клина. Сколько этому Нуэну лет? Двадцать с хвостиком? Едва ли. Наверное, он мне ровесник, но кажется представителем другого поколения. Интересно, где он учился? Скорее всего, имеет диплом по криминальному праву. Нуэн держит пластиковый стаканчик из кафе «Бомбический кофе». Отхлебнув темной жидкости, сообщает: — Похоже, мы нащупали ниточку от клубка кенсингтонских убийств. В комнате слышится ропот. Нуэн склоняется над компьютером. На большой экран транслируется запись с видеокамеры, установленной на воротах дома в районе Тайога, неподалеку от места, где обнаружили труп Кэти Конвей. Сначала на экране появляется молоденькая девушка. Пятью секундами позже мы видим мужскую фигуру — на голове капюшон, руки в карманах. Изображение черно-белое, очень расплывчатое. — Вот это, — Нуэн перематывает запись, указывает на девушку, — Кэти Конвей. А вот это — предполагаемый убийца. Нуэн ставит видео на паузу и максимально увеличивает изображение. Оно настолько нечеткое, что нельзя даже установить, к какой расе принадлежит мужчина. Единственное, что понятно, — он крупный. Хотя и это под вопросом — может, громилой мужчина кажется только по контрасту с миниатюрной Кэти Конвей. Зато четко видна надпись на фуфайке с капюшоном: по правую сторону от «молнии» — «Уайлд», по левую продолжение — «вуд». Уайлдвуд — курортный городок на Атлантическом побережье, на юге штата Нью-Джерси. Очень популярный. Пожалуй, во всей Филадельфии не найдется человека, не побывавшего в Уайлдвуде. Мы с Саймоном один раз тоже туда вырвались. В таких вот фуфайках может куча народу щеголять. И все-таки фуфайка представляется нам, полицейским, зацепкой. — Кто-нибудь видел этого типа? — спрашивает Нуэн. Понятно: спросил только для проформы. Не рассчитывая на положительный ответ. Все качают головами. — Мы отослали копию видеозаписи в отдел расследований Уайлдвуда. Тамошние ребята уже взялись за дело, — продолжает Нуэн. — Сбросим видео и на ваши мобильники. Сегодня же. С тем чтобы вы показывали его, кому сочтете нужным. Эйхерн благодарит Нуэна, тот собирается уходить. Он уже у двери, когда Джо Ковальчик поднимает руку: — У меня вопрос. — Слушаю вас, — отзывается Нуэн. — Ваше личное мнение — к какой расе принадлежит этот человек? Сколько ему лет? Хотя бы примерно. Нуэн выдерживает паузу. — Мне бы не хотелось ставить какие бы то ни было рамки. Из-за них можно упустить истинного преступника. Следите за всеми. И потом, вы же видели — запись очень нечеткая. Он обращает взоры к потолку. И развивает мысль: — Впрочем, если вы настаиваете, вот вам общая установка. Этот мужчина — белый, лет ему примерно сорок пять. По крайней мере, львиная доля подобных преступлений совершается белыми мужчинами от сорока до пятидесяти лет. * * *