Однако прежде чем уйти, я прошу: — Пола, пожалуйста, посмотри ролик целиком. Самое главное — в конце. Она закатывает глаза — мол, да отвалишь ты или нет? — но все-таки склоняется над экранчиком. Увидев мужчину в капюшоне, выхватывает у меня телефон. Глаза ее округляются. — Ты его знаешь? Замечаю, как сильно дрожат ее руки. — Разыгрываешь меня, да? Издеваешься, Мик? — Ты его знаешь? Пола хохочет — зло, вызывающе, по-вороньи. — Меня только впутывать не надо, лады? — Разве я впутываю? О чем ты, Пола? На миг она закрывает глаза. Делает последнюю затяжку, бросает бычок, давит его мысом кроссовки. Наконец поднимает обвиняющий взгляд. — Мик, это один из ваших. Это — коп, сечешь? Тогда Как я и надеялась, тюремное заключение изменило Кейси. Спросите любую наркозависимую, которой пришлось «слезать» в тюремных условиях, каково оно, — и не сводите глаз с ее лица. Вы увидите, как она опустит веки, наморщит лоб, как приоткроет рот, будто в риторическом вопросе: на что нужна жизнь, когда она вот такая? Кейси тоже в наиболее тяжкие минуты думала о самоубийстве; она сама созналась. Зубами моя сестра порвала простыню на длинные полосы. Сплела веревку. Сделала петлю. Конец веревки прикрепила к потолочному крюку и забралась на подоконник, готовая прыгнуть, — но что-то остановило ее. Какая-то потусторонняя сила, говорила Кейси, шепнула ей: подожди умирать, поживи еще — увидишь, какой тебе подарок приготовлен. Вся дрожа, она сняла петлю, слезла с подоконника и решила написать мне письмо. Впервые сестра просила прощения за все: за то, что не держала обещаний, лгала, огорчала меня и предавала себя. «Я скучаю по тебе, — добавила Кейси. — Ты — единственный человек в мире, чье мнение меня волнует. Больно знать, что я тебя так подвела». Я ответила сразу. В течение месяца между нами шла бурная переписка — почти как в детстве, когда мы оставляли послания под ковролином в углу спальни. Потом я решила навестить сестру. И едва ее узнала. Глаза ясные, сознание незамутненное. Лицо бледное — оно таким много лет не было. Со щек исчез яркий румянец, в детских книжках подаваемый как показатель здоровья (не могу спокойно смотреть на такие картинки — мне румянец говорит исключительно о наркозависимости). Я стала навещать Кейси регулярно. Каждый раз меня приветствовала новая версия сестры. Год — долгий срок; его достаточно, чтобы организм начал адаптироваться к воздержанию, чтобы сонный разум активизировался, чтобы его «производственные линии» занялись выработкой (пусть и в малых дозах) тех гормонов, которые столь долго попадали в кровь искусственным путем, с помощью иглы. В первый визит Кейси предстала мне отчаявшейся, во второй — подавленной, затем — утомленной, сердитой и, наконец, проявляющей осторожный оптимизм. Казалось, она приняла решение. Ей известно, что затраты понадобятся огромные — но она готова. Она хочет работать над собой. * * * Дома, в Порт-Ричмонде, я строила планы. Взвешивала «за» и «против» предложения сестре поселиться у меня. Колебалась; ох, как я колебалась! После каждого тюремного свидания переигрывала буквально всё. Главным образом из суеверия. Да, я предложу Кейси кров, если она найдет куратора; не предложу, если она САМА не озвучит намерение посещать группу завязавших… На всякий случай, сказала я себе, подготовлюсь. А там поглядим. За домом у меня был маленький забетонированный дворик. Бетон потрескался от времени, из щелей лезли сорняки. Но пока сестра отбывала срок, я все исправила, прополола, расчистила. Обзавелась деревянными ящиками, растила в них петрушку, лук, помидоры, сладкий перец. Купила подержанную дачную мебель, развесила лампочки, посадила плющ, чтобы тот всю изгородь затянул. В тот же год я оформила для Кейси дальнюю спальню. Все сделала в ее вкусе. Стены — умиротворяюще голубые (любимый цвет Кейси), покрывало на кровать — темно-синее; миленький подержанный туалетный столик, а на стенах принты — карты Таро. Кейси ими увлекалась. Еще лет в двенадцать раздобыла колоду и научилась гадать. Теперь, для комнаты взрослой Кейси, я выбрала Верховную Жрицу — мне казалось, добрый и пристальный взгляд Жрицы напомнит сестре: у нее тоже есть достоинство и здравый смысл, и она со всем справится. В комнате были и еще три аркана — Мир, Солнце и Луна. У себя в спальне я ничего подобного не повесила бы. По-моему, Таро, астрология и иже с ними — чушь. Но для сестры я выбирала принты арканов с тайным предвкушением: то-то Кейси обрадуется! То-то удивится! Комната получалась как раз по ней. На последнем свидании настрой у сестры был умиротворенно-приподнятый. Кейси рвалась на свободу, даром что вызовы, которые жизнь готовит бывшей заключенной, ее все-таки страшили. Без каких-либо намеков с моей стороны сестра поклялась воздерживаться от наркотиков, посещать собрания бывших наркозависимых и найти куратора, а заодно и развязаться с теми из приятелей, что продолжают употреблять. В тот день я официально предложила ей кров — и она с благодарностью согласилась. * * * Не знаю, как для Кейси, а для меня это было счастливое время. Пожалуй, самое счастливое в жизни. Мы обе наконец-то вырвались из бабушкиного дома. Мы были взрослые: мне — двадцать четыре года, Кейси — двадцать два. Могли поступать как заблагорассудится. В моих воспоминаниях о том времени — вечный май, теплый и в меру влажный, те дни, когда впервые после зимы без опасения расстаешься с курткой. Не счесть, сколько чудесных вечеров мы с сестрой провели во дворике с плющом, разбираясь в истоках наших проблем и строя планы на будущее. Кейси поправилась, отпустила волосы, залечила пятна от прыщей, когда-то жестоко ею расковырянных. Даже рубцы на руках и шее — от неумело поставленных уколов — и те побледнели. Цвет лица выровнялся. Кейси нашла работу в ближайшем независимом кинотеатре и завела роман с билетером, застенчивым, неуклюжим юношей по имени Тимоти Кэри. Так она его и называла, избегая фамильярного «Тим». О прошлом моей сестры Тимоти ничего не знал. («Заинтересуется — спросит, а сама я — ни гу-гу», — говорила Кейси.) Ее работа устраивала нас обеих. Бывало, после смены я заходила к ней и смотрела кино. Иногда ко мне присоединялся Саймон. Тогда же Кейси, хоть и неохотно, примирилась с ним. Деваться ей было некуда — оба, и Кейси, и Саймон, пользовались моим гостеприимством, и именно я оплачивала счета. Несколько раз мы с сестрой без обиняков говорили о Саймоне. — Нет, лично я ему не доверяю, — сознавалась Кейси. — И он мне не нравится. Никогда не нравился. Но раз уж так сложилось… В общем, это ваше с ним дело. В другой раз она сказала: — Мики, лучше тебя никого на свете нет. По крайней мере, мне не встречалось. Не хочу, чтобы ты страдала. В третий раз выдала вот что: — Мики, ты взрослый человек. Не мне тебя учить. Просто будь осторожна, ладно? Часто Кейси спрашивала, почему я не бываю у Саймона дома. Я отмалчивалась, но однажды изложила свою версию: — Так ведь к нему сын без предупреждения заглядывает. Наверное, Саймон хочет уже представить меня сыну как свою невесту. Кейси отвела глаза. — Ты и вправду так думаешь, Мик? Но больше этот вопрос не задавала. А я не лезла с объяснениями. * * * Разумеется, я и тогда чувствовала: Саймон ведет себя странно. Впрочем, я гнала подозрения — слишком была счастлива, на все закрывала глаза. Несколько раз в неделю он стучал в мою дверь — как правило, без предварительной договоренности — и входил в мой дом, и брал мое лицо в ладони, и целовал меня. Иногда мы сначала ужинали, иногда отправлялись прямиком в спальню, где Саймон раздевал меня догола и рассматривал. Первое время я ужасно стеснялась, потом этот элемент любовной игры стал мне необходим. Под Саймоновым взглядом я вся светилась, видела себя его глазами. Думала о неловкой, долговязой девочке, которая так мечтала быть любимой хоть кем-нибудь. Жалела, что не могу сделать шаг из своего «сегодня» в свое «вчера», сказать этой девочке: «Выше нос! Все еще будет!» Вот почему я игнорировала пресловутые «звоночки»; а они трезвонили с нарастающей настойчивостью. Очень уж мне хотелось, чтобы все оставалось как есть. Я боялась правды больше, чем лжи. Прав- да означала изменения. Ложь означала стабильность. Ложь умиротворяла. Ложь меня полностью устраивала. * * * Так минуло полгода. Однажды я попросилась выйти не в свою смену. В городе была какая-то демонстрация, требовались патрульные для сдерживания толпы. Но когда я примчалась в участок, мой тогдашний босс, сержант Рейнолдс, заявил, что мои услуги не требуются. Волонтеров и без меня хватает — поопытнее да постарше. Не скажу, что слишком расстроилась. День был чудесный — солнечный с легким морозцем. Я решила пройтись до дома пешком, а не толкаться в автобусе. В отличном настроении я прошагала весь неблизкий путь и неожиданно для самой себя купила свежие цветы — впервые в жизни. Сама понимала, до чего нелепо выгляжу в полицейской форме и с изящным букетом; несла цветы, плотно прижав к боку, словно намеревалась пополнить ими домашний гербарий. * * * Входная дверь оказалась не заперта. Я всегда запираю дверь — слишком много краж совершается из-за элементарного легкомыслия. Пару раз я бранила Кейси, не имевшую этой полезной привычки. Войдя в дом и закрывшись на замок, я только и успела подумать: «Еще раз поговорю с Кейси», — когда со второго этажа послышался шум. Сестра должна была быть на работе. Табельное оружие находилось при мне. Я стала приближаться к лестнице, держа правую руку на рукояти пистолета. В левой по-прежнему был неуместный букет. Я старалась ступать потише, но деревянный пол под моими ногами немилосердно скрипел. Шумы в спальне между тем усилились. Я слышала, как кто-то выдвигает и задвигает ящики комода, волочет через всю комнату что-то тяжелое… Решение пришло мгновенно. Цветы были отброшены. Пистолет — вынут из кобуры.