— Не знаете, где сержант Эйхерн? — Выехал на место преступления, — отвечает Шах, сглатывая слюну, — за щекой у него вечная жвачка. Чуть ли не в одиннадцатый раз он пытается бросить курить. Уже целую неделю продержался. — Передать ему, что вы его искали? — Спасибо, не надо. Я сама позвоню. Возьмите только мой планшет. * * * Переодевшись, уже в своей машине, звоню Эйхерну. Отвечает автоответчик. — Сержант Эйхерн, это Микаэла Фитцпатрик. Мне нужно с вами поговорить. Об одном событии, которое случилось во время моего дежурства. Это очень важно. Оставляю свой номер, хотя, конечно, у Эйхерна он имеется. Еду домой. * * * Свернув на подъездную дорожку, сразу замечаю миссис Мейхон. Стоит, руки в боки, смотрит на небо. В машине у меня полный бардак, сплошное нагромождение вещей. Открыв дверцу, приветственно машу миссис Мейхон. Тащу с заднего сиденья покупки. Хоть бы хозяйка ушла. Охота ей мерзнуть. Сегодня на миссис Мейхон фуфайка с объемным принтом в виде гирлянд. Не иначе, трехмерность принта призвана ободрить всякого, кто вздумает завести с миссис Мейхон беседу. Нагрузившись пакетами, свертками и парой ботинок, иду к своей лестнице. — Слыхали про снегопад, Мики? Резко разворачиваюсь. — Нет. — По прогнозу, нынче в ночь выпадет снега на целый фут, — сообщает миссис Мейхон. — Это же катаклизм. Можно подумать, на нас цунами надвигается — так зловеще звучит ее голос. Возможно, она думает, что я не знаю слова «катаклизм». — Спасибо, миссис Мейхон. Сейчас включу новости, — произношу я самым своим серьезным тоном. Меня разбирает смех. С тех пор как мы переехали, миссис Мейхон раз десять, не меньше, предрекала «катаклизмы». Даже заставила меня окна заклеить крест-накрест скотчем — передали, что выпадет град величиной с мяч для гольфа. (Никакого града, конечно, не было.) Миссис Мейхон из тех персонажей, которые, насмотревшись новостей, бегут в супермаркет и покупают хлеба и молока гораздо больше, чем им требуется; они также наполняют ванну водой — чтобы через двое суток тоскливо провожать взглядом эту воду, спускаемую в сливное отверстие. — Доброй ночи, миссис Мейхон, — говорю я. * * * Дом кажется пустым. По крайней мере, в гостиной свет не горит и телевизор выключен. — Эй, кто-нибудь! — зову я. Ответа нет. Почти бегу в детскую. Из ванной выходит Томас в своей любимой бейсболке с логотипом «Филлиз» (отцовский подарок годичной давности) и прижимает пальчик к губам. — Тсссс! — В чем дело, Томас? — Бетани спит. Он указывает на дверь своей комнаты. И точно: на детской кроватке, на покрывале с гоночными автомобилями, разлеглась Бетани. Ладонь под щекой, чтобы прическа и макияж не пострадали. С грохотом захлопываю дверь. Снова открываю. Снова захлопываю. Бетани пробуждается. Медленно садится, потягивается. На лице — ангельское умиротворение. По щеке тянется розовая полоска — след от складочки на подушке. — Здрасьте, — беспечно бросает Бетани. И утыкается в смартфон. Наконец, видимо, заметив, какое у меня лицо, она выдавливает: — А что такого? Легла сегодня под утро. Отключалась буквально. * * * Много позже — после беседы с няней («Поймите: Томасу ВСЕГО ЧЕТЫРЕ ГОДА! Он ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ самостоятельным!»); после отъезда Бетани, оскорбленной в лучших чувствах, едва не продырявившей меня злобными взглядами; после приготовления ужина — вспоминаю, что так и не включила новости. Впрочем, еще не поздно. На сей раз миссис Мейхон не преувеличивала: действительно, телеведущая Сесили Тайнен предрекает назавтра от шести до двенадцати дюймов осадков, особенно интенсивным снегопад будет на севере и западе Филадельфии. — Только не это! — выдыхаю я. Патрульные выезжают на дежурство при любых погодных условиях. А отгулов, по милости Бетани, у меня не осталось. — Мама… — начинает Томас. Жду неудобного вопроса. Мой сын — очень чуткий мальчик; наверное, уловил, что не всё в доме ладно. Он долго молчит. Садится рядом со мной на диван. Поникает головкой. — Что не так? Что с тобой, Томас? Обнимаю сына. Кожа у него теплая, волосы шелковистые, как пучок рыльцев на недозрелом кукурузном початке. Томас утыкается мне в бок. Хорошо бы лечь, притянуть его к себе на грудь — я так делала, когда Томас был малышом. Ибо что может быть блаженнее тяжести младенческой головки в районе солнечного сплетения? Нет, нельзя: в последнее время Томас «вырабатывает характер»; говорит о себе «я уже большой». Это он так только, по старой привычке и по собственной инициативе сейчас приласкался; вот спохватится — и вывернется из-под моей руки. — До чего же мне с тобой повезло, — шепчу я. Озвучивать такое равносильно сглазу; я даже в мыслях не позволяю себе слишком часто благодарить судьбу. Потому что это — как открытое окно для темного ночного существа, как приглашение: давай, влезь и умыкни моего мальчика. — Томас, в чем дело? Наконец он поднимает взгляд. — Когда у меня день рождения? — Ты сам знаешь. Ну-ка, когда у тебя день рождения? — Третьего декабря. Но… через сколько дней? Таращусь на сына. Это же надо было до такой степени замотаться! — Через неделю, Томас. А почему ты спрашиваешь? Глядя в пол, он признается: — Сегодня Бетани говорила про день рождения. Спрашивала, когда мой. Я ей сказал. А она спросила: мама тебе праздник организует, да? Раньше на каждый день рождения Саймон забирал Томаса, устраивал для него что-нибудь особенное: в прошлом году, когда Томасу исполнилось четыре, это был поход в кино; в позапрошлом — в Институт Франклина[21]. Три года назад (Томас, конечно, не помнит) они с отцом посетили коллекцию интерактивных экспозиций «Трогать разрешается». В этом году я планировала подхватить эстафету; думала, мы проведем третье декабря вдвоем, на какой-нибудь познавательной выставке. Но Томас глядит с надеждой. Действительно: почему бы не организовать для него настоящий детский праздник? — Знаешь что, — произношу я после долгих размышлений. — Мы с тобой могли бы пригласить ребят из садика. Сын расплывается в улыбке. Я спохватываюсь. — Я ничего не обещаю, Томас. Может, не все придут. Надеюсь, ты это понимаешь? Следует кивок. — Ну, кому звонить?