— Огорчился. — Пусть огорчается, сколько влезет. Как вы думаете, он вам поверил? Насчет нас? — Похоже, поверил. Вел он себя учтиво, тут не придерешься. — Это он умеет. Миссис Мейхон поджимает губы. Кивает. — Вы правильно сделали, Мики. От мужчин, по большей части, одно беспокойство. Подумав, она добавляет: — За всю жизнь мне только пара-тройка путных встретилась. * * * Вот мы и дома. Томаса распирает от впечатлений. — Миссис Мейхон поставила знаешь какое кино? «Платянин»! — Что еще за «Платянин»? — Ну, там монстр катается на велосипеде! — Может, все-таки «ИНО-планетянин»[23], а? — Да. И миссис Мейхон выучила меня звонить домой! Томас, копируя действия заявленного инопланетянина, выставляет указательный пальчик, касается им моего пальца. — Вот так, мама! — Тебе понравился фильм? — Понравился. Миссис Мейхон разрешила смотреть, хотя он страшный. Томас явно взвинчен фильмом, да еще, пожалуй, избытком сахара в напитке. — И ты не боялся? — Нет. Фильм страшный, а я все равно не боялся. — Молодец. Ты просто молодец. Однако ночью я просыпаюсь от шлепанья маленьких ножек. Так и есть: на пороге моей комнаты, закутанный в одеяло, переминается Томас. Ни дать ни взять — главный герой фильма в знаменитой сцене. — Мне страшно, мама. — Бояться абсолютно нечего, Томас. — Я сегодня соврал. По правде, мне было жутко смотреть фильм. — И зря. Это все выдумка. Томас кусает губу, смотрит в пол. Отлично знаю, что за этим последует. — Томас, — говорю я как можно строже. — Можно я буду спать с тобой? — все-таки просит сын. Отлично понимая, что я не позволю. Встаю с постели, беру его за руку, вывожу в коридор. — Тебе почти пять, Томас. Ты уже большой. Будь умницей. Будь храбрым мальчиком. Постараешься? Ради меня? Он кивает. Почти втаскиваю его в детскую, включаю ночник. Томас забирается в постель, я подтыкаю ему одеяло, кладу ладонь на лоб. — Совсем забыла тебе сказать. Я сегодня разговаривала с мамами Карлотты и Лилы. Пригласила твоих подружек в «Макдоналдс». Томас молчит. — Ты меня слышишь? Он отворачивается. Колеблюсь не дольше секунды. Вспоминаю все, что читала в пособиях по воспитанию о том, как вырастить сильного, самодостаточного человека и гражданина, и насколько важно для будущей жизни чувство уверенности, которое закладывается в раннем детстве. — Они придут. Обе. И Лила, и Карлотта, — говорю я. Целую Томаса в лоб и тихонько ухожу. * * * Утром мне надо быть в суде. Я — свидетель по делу Роберта Малви-младшего. Похоже, его жена все-таки одумалась, написала заявление. Вызвали меня и Глорию Петерс. Дело рутинное, и день самый обычный. Всё бы как всегда, если б не беспокойство, которое мне внушает Малви. Взгляд его сверлит меня; он пытается установить визуальный контакт, и, когда это удается, я ловлю себя на мысли, что знаю этого человека, что уже видела его. Но где и когда — вспомнить не могу. Дав показания, уезжаю. Незачем оставаться, ждать вердикта. Потом Глория все расскажет. В машине сверяю наручные часы с теми, что находятся на панели. Немного мне известно про Коннора Макклатчи, но одно я знаю наверняка: каждый день в половине третьего он является к мистеру Райту, чтобы погреться и уколоться. А раз он у Райта, следовательно, дома его нет. «Глупостей не натвори», — сказал Трумен. Только это не глупость; совсем не глупость — прошерстить дом подозреваемого. Наоборот — это необходимо. Сейчас одиннадцать утра. Еще несколько часов ожидания. Постараюсь не коситься на циферблат. Но избегать улицы под названием Мэдисон не получается. Пару раз — недостаточно для того, чтобы возбудить подозрения — проезжаю по Мэдисон, тяну шею, точно из машины реально разглядеть дома в переулке, который описывал Трумен. Если район Сентер-Сити с его прямыми углами и идеальной симметрией доказывает, что планировкой занимались люди степенные и здравомыслящие, то в Кенсингтоне видишь, насколько сильно необходимость способна исказить первоначальные благие намерения. Там и сям разбросаны скверики самых неожиданных форм. Кроме ровной, как стрела, Франт-стрит и идеальной диагонали Аве, остальные кенсингтонские улицы забирают вкось, под тем или иным углом отклоняются от экватора, заданного улицами Вайн, Маркет и Саут, которые расположены в Сентер-Сити. Здешние улицы начинаются внезапно и обрываются без предупреждения; порой раздваиваются, а потом снова претерпевают слияние. Мэдисон не похожа на Ист-Мэдисон; Уэст-Саскуэханна почему-то бежит параллельно Ист-Камберленд. Едва ли не все недлинные улицы заняты под жилье. Дома ленточной застройки — кирпичные, с отштукатуренными фасадами — стоят плечом к плечу; лишь иногда в их сплоченных рядах наблюдаются пустыри — словно недостающие зубы. Отдельные кварталы — сравнительно опрятные: там если и попадется заколочос, то всего один, максимум — два. Другие кварталы словно повествуют о несчастьях, что постигли их обитателей. Здесь пустует каждый второй дом; по крайней мере, такое создается впечатление. Немало в Кенсингтоне переулков, которые упираются в тесные аллейки, ведущие к задним дверям. С тыла дома неприветливы: каждый, кому открылась их изнанка, — враг. Автомобили здесь не ездят — просто не протискиваются. В такую-то аллейку я и пытаюсь заглянуть, ища дом с тремя буквами «Б». Если он и есть, с Мэдисон его не видно. * * * Ближе к двум часам останавливаюсь возле заведения Алонзо. Вхожу. Алонзо мигом смекает, что я не за кофе явилась, и кивает на подсобку — наверное, там спрятана моя одежда. Благодарю его, иду в уборную. Переодеваюсь. Сохраняю максимум достоинства. Не очень-то получается в таком прикиде. Молча прячу пакет с униформой в шкаф. Выхожу на улицу. На сей раз у Алонзо остались и рация, и оружие. Под футболкой их все равно не утаить. Бегу к улице Мэдисон. Бежать теплее, чем идти. Кошусь на часы. Ровно половина третьего. Перед поворотом сбавляю скорость. Пытаюсь в заданных обстоятельствах выглядеть органично. Сама чувствую: не получается. Вот он, дом, о котором говорил Трумен. Обшит белым сайдингом. И граффити тут же — три буквы «Б». Дом — в самом конце улицы; понятно, почему я не видела его с шоссе.