Сбитая с толку ее искренностью, мямлю: — Всё в порядке. Не беспокойтесь. Кстати: сегодня Томасу можно посмотреть одну телепередачу. Сами решите, какую именно. * * * Еще одно открытие: такси из Бенсалема в Джуниату стоит тридцать восемь долларов два цента (это не считая чаевых). Я прекрасно жила бы и без этой информации. Сажусь в свою машину. Весь день принадлежит мне, я могу делать, что хочу. Осознание внезапно — и приятно. Давно, очень давно не было у меня такой роскоши — свободного времени. Я и забыла, как это, когда некуда спешить. Вечно ведь мчишься на службу, а потом — со службы, к Томасу; не считая забот, которые я на себя дополнительно взваливаю. Еду по Двадцать третьей улице. Теперь, когда я не на дежурстве, в глаза бросаются разные не связанные с криминалом вещи. Например, импровизированные игровые площадки в Кенсингтоне, точнее, способы их обустройства. Откуда-то притащили детскую горку — вон она, ржавая, стоит на углу; к заборам там и сям приварены баскетбольные кольца с драными сетками. Прямо на тротуаре торгуют подержанной бытовой техникой, помятые стиральные машины и облезлые холодильники выстроились совсем по-военному — этакая старая гвардия. И никто не таращится на мой автомобиль — он же не полицейский! Уличные женщины не вздрагивают при моем приближении. Меня обгоняет мальчик на трехколесном велосипеде. Возле светофора он все равно вынужден остановиться, и я из-за него не вижу, что сигнал сменился с красного на зеленый. Поддаюсь порыву взглянуть на свой порт-ричмондский дом. Он теперь принадлежит одному рафинированному юноше (точнее, по документам, его не менее рафинированным родителям). Взглянула. Вздохнула. Еду к Фиштауну, мимо бабушкиного дома. Окна не светятся, дом кажется заброшенным. Пора в Бенсалем. Но, поравнявшись с кафе «Бомбический кофе», я внезапно торможу. Сегодня я в штатском — никто не обращает на меня внимания. На миг позволяю себе представить другую реальность. В ней мы с Томасом каждую субботу заглядываем в кафе и читаем газеты. И у меня достаточно времени отвечать на все вопросы Томаса, удовлетворять его растущую любознательность. И я обеспечиваю сыну беззаботное детство, балую его — то пухлым маффином за пять долларов (маффины выставлены в витрине), то фруктами и йогуртом — их бармен берет с голубого керамического блюда, как раз взял, протягивает покупателю. Я знаю этого бармена по имени; спрашиваю, как жизнь. Я в приятельских отношениях со всеми — и с официантами, и с завсегдатаями. В другой реальности у меня стабильный график, и по выходным я часами сижу в каком-нибудь ресторанчике, вооружившись альбомом для этюдов. С детства любила рисовать. Стою в общей очереди, мысленно проговариваю заказ. Вдруг меня окликают: — Мики, это вы? Голос женский. Оглядываюсь, вся как струна. Не выношу, когда меня застают врасплох. Пожалуй, эта женщина еще и наблюдала за мной, прежде чем позвать. Слава богу, голос принадлежит Лорен Спрайт, маме Томасовой подружки Лилы. Сегодня на Лорен шерстяная шапка рыхлой вязки и фуфайка в мелкую звездочку. — Привет! — радуется Лорен. — Вот здорово, что мы встретились! Я все думала, как вы там… — Она умолкает и добавляет — помедлив и взвесив фразу: — Ну, с того случая. Со дня рождения. Переминаюсь с ноги на ногу. Прячу руки в карманы. — Неловко вышло. Такая сцена… Простите. — Пустяки. Как Томас? Мой ответ звучит слишком поспешно. — Томас в порядке. Чуть не выпалила: «Не ваше дело!» Только Лорен, кажется, искренне переживает, а не сплетен алчет. — Рада слышать, — произносит она. Похоже, и вправду рада. — Кстати, Мики, как насчет приехать в гости? Лила только о Томасе и говорит, все уши мне прожужжала. Малыши наши вместе поиграли бы, а мы пообщались бы… — Что желаете? — нетерпеливо произносит бармен. Я и не заметила, что подошла моя очередь. — Спасибо, Лорен. Это было бы здорово. Она чуть подает назад, не мешая мне делать заказ. — Я вам позвоню, Мики. * * * Прихлебывая кофе, руля одной рукой, еду во Франкфорд, оттуда — на север, на Делавэр-авеню. К своему удивлению, сворачиваю на парковку возле пирса, где Саймон столько раз назначал мне встречи. С тех пор многое изменилось. Сияет огнями казино «Сахарный дом». Новые парковки заняли место пустырей, в реку глядятся кондоминиумы. Но сам пирс остался прежним. Он в аварийном состоянии, замусорен и безлюден. Та же рощица, оголенная зимними ветрами, закрывает его от взглядов случайных прохожих. Останавливаю машину, иду через пустырь, отводя от лица хлесткие ветки, с хрустом топча сухие сорняки. Вот и пирс. Упираю руки в бока. Думаю о Саймоне. О себе, восемнадцатилетней, зябнущей вот на этих самых досках. Что я тогда, полжизни назад, смыслила? Ничего. Что изменилось? Ничего. Мне до сих пор непонятно, зачем человеку прикладывать столько усилий, чтобы завоевать обожание ребенка — ведь ребенком я, по сути, и была. * * * К часу дня силы меня оставляют. Подкатывает тошнота; возможно, дело в похмельном синдроме. Сегодня отпущу Бетани пораньше. Пусть отдохнет. Выруливаю с парковки, ныряю на Девяносто пятую и еду к северу. * * * Открываю дверь. В квартире подозрительно тихо. Может, Томас спит? Ему все еще иногда требуется дневной сон; правда, теперь гораздо реже. Вешаю куртку на крючок. Заглядываю в кухню. Разумеется, там полно немытой посуды — осталась после завтрака и после обеда; а Бетани что-то не видно. Делаю вдох. Выдыхаю. Придется провести с ней беседу, а начать так: «Если б вы, Бетани, прибирали в течение дня…» Нет, не стану нервы себе портить. Иду дальше. Дверь детской закрыта. Если Томас спит, незачем его будить. Дверь ванной тоже закрыта. Задерживаюсь возле нее, прислушиваюсь. Проходит полминуты. Никаких звуков. Наконец не выдерживаю. Тихонько стучусь, зову шепотом: — Бетани, вы здесь? Поворачиваю дверную ручку. Оказывается, изнутри было не заперто. В ванной — никого. Подскакиваю к детской. Распахиваю дверь. Постель не застелена, но пуста. Теперь я кричу на весь дом: — Томас! Бетани! Где вы? Ответа нет. Врываюсь в свою комнату. Пусто. Почти скатываюсь по лестнице, ищу сама не знаю что — записку, какой-то знак, намек, зацепку. Но я же сама только что видела машину Бетани. Стоит себе спокойно на подъездной аллее. Для пеших прогулок сегодня слишком холодно. Вдобавок Бетани и в хорошую погоду гулять не заставишь. Выскакиваю на наружную лестницу без куртки, без шапки. Скорее, скорее. Через две ступени. Огибаю дом. Ветер так и пронизывает сквозь тонкий свитер. Заглядываю в машину. Разумеется, в ней никого нет. Успеваю отметить, что детское кресло Бетани так и не установила — вон, валяется на заднем сиденье. Стучусь к миссис Мейхон. Звоню в звонок. Пускаю в ход кулаки. Мысли — одна другой кошмарнее, одна другой навязчивее. Буквально вижу Томасово тельце — безжизненное, распластанное где-нибудь на пустыре. Я достаточно насмотрелась на трупы, мне ничего не стоит визуализировать. Правда, мертвый ребенок мне попался всего один — девочка шести лет, сбитая машиной в районе Спринг-Гарден. Я тогда разрыдалась. Образ той девочки до сих пор меня преследует. Снова жму на кнопку звонка. Миссис Мейхон открывает, мигает непонимающе за своими толстенными очками. На ней коричневый махровый халат и тапочки. — Мики, что стряслось? — Томас… он пропал. Я его с няней оставила. Утром. Возвращаюсь — их нет. И записки тоже нет. Миссис Мейхон бледнеет.