— Кто «я»? — Мики. — А, — тянет Ба. — По голосу-то и не признала. Молчу, перевариваю. Застарелое чувство вины, вот это что. — Бабушка, ты о Кейси давно слышала? — А тебе какое дело? — осторожно уточняет Ба. — Так просто. — Ничего я не слышала. Сама знаешь — я с ней не общаюсь. Мне этот гемор не нужен. Я с ней не общаюсь, — повторяет Ба для пущей убедительности. — Ладно. Пожалуйста, позвони, если что-нибудь узнаешь. — Что ты затеяла? — цедит Ба. Теперь уже с полноценным подозрением. — Ничего. — Держись от нее подальше, не то наплачешься. — Разберусь. Следует короткая пауза, после которой Ба выдает: — Чтоб ты да не разобралась. Очень ободряюще звучит. Ба меняет тему. — Как поживает мой малыш? К нам с Кейси она никогда так нежно не относилась, как к моему сыну. Ба его балует. Когда Томас у нее — выуживает из сумки древние слипшиеся леденцы, разворачивает и кормит его с рук. — Лучше всех, Ба. — Да ладно. Впервые с начала разговора чувствую по голосу — она улыбается. — Перестань, Мики. Сглазишь. — Предрассудки. Жду. Почему-то надеюсь, что она скажет: «Привози Томаса» или «Поглядеть бы, как вы устроились на новом месте». — У тебя всё? — выдает Ба. — Всё. Кажется, всё. Прежде чем я успеваю добавить хоть слово, она отключается. * * * Миссис Мейхон, квартирная хозяйка, орудует граблями перед крыльцом. Дом в колониальном стиле, нам с Томасом отведен третий этаж — надстроенный много позже, с нелепой планировкой комнат. Подниматься надо по шаткой наружной лестнице, которая с фасада не видна. Территория к дому прилегает небольшая, но есть длинный задний двор, где Томасу позволено играть, где болтается на дереве старая автомобильная шина — импровизированные качели. Еще один плюс (всего их два) — это размер арендной платы. Пятьсот долларов в месяц, включая воду, электричество и прочее. Мне повезло: у коллеги брат снимал эту квартиру, потом переехал, и коллега дал мне телефон хозяйки. По словам этого брата, квартира непафосная, зато чистая и с хозяйкой легко поладить. Я ухватилась за предложение и в тот же день выставила на продажу свой дом в Порт-Ричмонде. Сердце кровью обливалось — так жаль было дома. Но другого выхода я не видела. Подъезжаю. Миссис Мейхон прерывает работу. Стоит, опершись на деревянную рукоять грабель. Машу ей, еще сидя за рулем. Выхожу из машины. Снова машу. На заднем сиденье у меня пакет с продуктами — будет чем занять руки. Миссис Мейхон из числа досужих; а вот я сейчас проскочу, вся такая занятая, с веским поводом не останавливаться для разговоров. Я заметила: почтальон, проходя мимо дома миссис Мейхон (неизменно торчащей у крыльца), тоже напускает на себя озабоченный вид. Когда же я, арендаторша, появляюсь в поле зрения миссис Мейхон, ее глаза загораются волнением и надеждой. Она, похоже, только и ждет, чтобы ее попросили о каком-нибудь одолжении. Впрочем, миссис Мейхон и так вечно во всё встревает. Ей до всего дело — до квартиры, до машины, до нашей с Томасом одежды (как правило, не соответствующей погодным условиям). Советы поступают с быстротой и регулярностью, которые больше уместны в больнице, при даче лекарств тяжелым пациентам. У миссис Мейхон коротко стриженные седые волосы и дряблые брыла, колышущиеся при каждом движении головой. Ходит она в фуфайках (то утепленных, то облегченных, смотря по сезону) и в мешковатых синих джинсах. Со слов соседей мне известно, что миссис Мейхон была замужем, однако, похоже, никто не знает, куда делся муж. В плохие минуты я воображаю, что бедняга скончался, и причиной смерти стало перманентное раздражение на жену. Всякий раз, когда Томас капризничает, садясь в машину или вылезая из нее, я буквально чувствую взгляд миссис Мейхон из-за занавески: так рефери следит за ходом матча. Порой миссис Мейхон даже выходит на крыльцо — наверное, из окна плохо видно. В таких случаях у нее всегда руки скрещены на груди, а в глазах — осуждение. Выныриваю из машины с пакетом покупок. Миссис Мейхон только того и дожидалась. — К вам сегодня заходили, милочка. Вот еще новость. — Кто заходил? Миссис Мейхон донельзя довольна. — Он не представился. Только сказал, что еще придет. — Как он выглядел? — Высокий. Темноволосый. Красивый, — сообщает миссис Мейхон заговорщицким тоном. Саймон. От догадки начинает сосать под ложечкой. Долго молчу. Наконец спрашиваю: — А вы ему что сказали? — Что вас нет дома. — А он что сказал? А Томас его видел? — Не видел. Этот человек позвонил в мою дверь. Насколько я поняла, он думал, вы ему откроете. Думал, вы внизу живете. — И вы указали ему на ошибку? Сообщили, что я живу на третьем этаже? — Ничего подобного, — обижается миссис Мейхон. — Стану я такую информацию выкладывать первому встречному. Молчу. Колеблюсь. Ужасно не хочется открывать перед миссис Мейхон хоть один закоулок личной жизни; но, похоже, вариантов нет. — В чем дело? — спрашивает она. — Если этот человек снова появится, скажите ему, пожалуйста, что мы съехали. Что мы тут больше не живем. Что нового адреса вы не знаете. Миссис Мейхон расправляет плечи. Наверное, от гордости — как же, задание получила. Секретное. — Надеюсь, проблем не будет, милочка. Мне проблемы не нужны. — Он неопасный, миссис Мейхон. Просто я с ним перестала общаться. Поэтому мы сюда и переехали. Миссис Мейхон кивает. Впервые вижу в ее глазах нечто вроде одобрения. — Хорошо. Сделаю, как вы просите. — Спасибо, миссис Мейхон. Она машет рукой — дескать, не за что. Затем, не в силах больше сдерживаться, сообщает: — Сейчас пакет порвется, милочка. — Что, простите? — Я говорю, у вас пакет сейчас порвется. Пакет с продуктами. Они, пакеты, на такую тяжесть не рассчитаны. Поэтому я всегда прошу девушку в супермаркете складывать мои покупки в два пакета. — В следующий раз и я так сделаю, миссис Мейхон. Обязательно. * * * Когда я впервые вышла на работу после рождения Томаса, тоска по нему была ощутима физически, терзала меня, как жестокий голод, целый день до вечера. Спеша за сыном в больницу (он был на программе дневного ухода), я воображала, что мы соединены резинкой; по мере нашего сближения резинка укорачивалась. Томас подрос — и чувство стало менее болезненным, превратилось в смягченную версию себя. Но и сейчас я скачу вверх по лестнице через две ступени — потому что меня ждет восторженное личико, улыбка от уха до уха, ручонки, простертые для объятий. Открываю дверь. Сын мчится навстречу, повисает на мне. Позади него тенью маячит Бетани, приходящая няня. — Я скучал, — шепчет Томас. Его личико в дюйме от моего лица, его ладошки — на моих щеках.